Чтение 2–й страницы книги ~13 несчастий Геракла~

Я посмотрел на апатичного, белобрысого типа, сильно смахивающего на простуженного бультерьера, и, выдавив улыбку, сказал:

- Очень приятно.

Анна промолчала, а Валерий пробормотал что-то вроде бр-бр.

Я решил, что он поздоровался.

- Ну вот, - потер руки Кузьминский, - теперь ты знаешь всех, но надо еще познакомиться и с главным человеком, с Ларисой Викторовной.

Довольно полная женщина в черном платье, стоящая у буфета, укоризненно воскликнула:

- Скажете тоже! Главный человек. Все бы вам, Сергей Петрович, насмешничать.

- Ну, не скромничай, - засмеялся хозяин, - мы без тебя пропадем, ничего не найдем: ни одежду, ни белье, ни холодильник.

- Ладно вам, - отмахнулась Лариса Викторовна, - пойду посудомойку освобожу.

Тяжело ступая, она ушла.

- Мне кажется, что не следует так нахваливать прислугу в лицо, - сердито заметила Анна, - наслушается комплиментов и начнет хамить!

- Лариса отлично работает, - кинулась в атаку Белла, - она все мне на место кладет!

Клара захихикала:

- Bay, она тебе няня! Это круто! Она тебе памперсы меняет?

- Дура!

- Мама, - загундосила Клара, - Белка опять ругается!

- Сергей, - воскликнула Анна, - ну почему ты не объяснишь Белке, как следует...

- Не смейте меня так называть! - взвилась девочка. - Я тебе не Белка, а Белла, запомнила?

Анна встала и плаксиво заявила:

- Нет, это невозможно, у меня голова заболела. - И выскочила в коридор.

Белла и Клара уставились друг на друга ненавидящими взглядами.

- Вот вырасту, стану хозяйкой в доме, - отмерла дочь Сергея Петровича, - и всех выгоню!

- Белла! - разозлился отец. - Думай что говоришь.

Валерий, до сих пор молча поглощавший творог, оторвал глаза от тарелки. Мне стало жаль Кузьминского, сейчас свояк вступится за жену и дочь...

- Передайте мне хлеб, - попросил тот.

- Меня оскорбили, - голосом обиженной третьеклассницы заявила Клара.

Ее папаша спокойно намазывал на хлеб масло.

- Теперь весь аппетит пропал, - гундосила Клара.

- А у меня нет, - заявила Белла. Клара презрительно ухмыльнулась:

- Еще бы! Тебя ничто не способно отвернуть от еды, небось уже сто кило весишь!

- Лучше быть полной и веселой, чем тощей занудой, как ты, - не осталась в долгу Белла. - И потом, мне нет необходимости покупать себе лифчики с гелевыми подкладками, у меня и так роскошная грудь, а не прыщи!

Клара разрыдалась. Сергей Петрович нахмурился. Белла, страшно довольная, вскочила и, чмокнув отца, убежала. Ее двоюродная сестра продолжала лить сопли.

- Ладно, Клара, хватит, - поморщился Сергей Петрович, - не из-за чего сырость разводить.

- Да, - всхлипывала девушка, - так всегда, постоянно! Белла мне нахамит, а ей ничего не бывает!

Схватив со стола салфетку, Клара принялась усиленно тереть глаза. Валерий спокойно доел бутерброды, допил кофе и молча удалился. Я позавидовал его нервной системе. Честно говоря, мне было не по себе. Согласитесь, неприятно стать свидетелем семейного скандала.

Клара продолжала рыдать.

- Лариса! - крикнул хозяин.

- Слушаю, - отозвалась та, появляясь на пороге.

- Принеси мой кошелек.

Через пару минут, получив портмоне из крокодиловой кожи, Сергей Петрович выудил оттуда несколько зеленых бумажек, протянул их племяннице и примирительно сказал:

- Ладно, ты вроде говорила вчера, что видела в Пассаже красивое колечко? Пойди купи себе.

Слезы высохли на лице Клары словно по мановению волшебной палочки. Она мигом схватила ассигнации, пересчитала их и воскликнула:

- Если бы у меня нашлось еще сто долларов, то хватило бы и на серьги! Комплект-то красивее!..

Сергей Петрович безропотно протянул ей еще одну купюру.

- Спасибо, дядечка, - сказала Клара, и тут в столовую влетела Белла.

- Папа, ты меня отвезешь в город, - завела было она, но тут же осеклась и возмущенно заорала:

- Клавка опять денег выклянчила!

- Мне дядечка сам дал, - быстро ответила Клара, засовывая доллары в карман. - Я ничего не просила!

- Как бы не так! - перекосилась Белла. - Ты специально закатываешь истерики и успокаиваешься лишь при виде подачки!

- Можно подумать, что тебе твой отец не дает денег, - ринулась в атаку Клара.

- Только на праздники, - гордо вскинула голову Белла, - я не попрошайка.

- Ага, - захихикала Клара.

Потом она встала, поцеловала дядю, вежливо улыбнулась мне, вышла в коридор, но уже через секунду сунула голову в дверь и заявила:

- Конечно, только на праздники, тысячи в конверте, а еще ты пользуешься его кредиткой VISA, и вовсе не попрошайка - просто транжира!

Сжав кулаки, Белла бросилась к двери. Клара мгновенно ее захлопнула. Дочь Кузьминского налетела на преграду, выругалась, рванула ручку, выскочила в коридор, откуда незамедлительно донесся визг, грохот... Потом раздался голос Анны:

- А ну прекратите безобразничать, на занятия опоздаете!

Я чувствовал себя хуже некуда, пить кофе мне совсем расхотелось. Тут распахнулась дверь, и появилась девушка.

- Горячее, - объявила она, - мясо с картофелем.

Сергей Петрович кивнул. Девица подошла ко мне с левой стороны и левой же рукой попыталась положить с подноса котлету на мою тарелку. Естественно, та угодила прямо на скатерть. Я вздохнул. Прислуге никто не объяснил, что следует подходить справа и раскладывать еду правой рукой, держа блюдо в левой. Странно, что Кузьминский нанял столь неумелую особу, даже Нюша у Николетты освоила азы науки прислуживания за столом.

Сергей Петрович отодвинул свою чашку и мирно сказал:

- Пошли в кабинет.

- Вы же хотели сообщить своим домашним о большой сумме денег, которая лежит у вас в столе, - напомнил я.

Кузьминский вздохнул:

- Лучше вечером, так логичнее. Приехал и привез. Давай, Ваня, шевели ногами. Тебе и впрямь придется для вида рыться в бумагах.

Через час дом опустел. Валерий сел в красивую иномарку, Клара устроилась рядом с ним на переднем сиденье. У Анны оказалась своя машина, маленькая, крохотная "Пунто" ярко-красного цвета. Беллу и Сергея Петровича на серебристом "Мерседесе" увез шофер.

Я увидел из окна, как кавалькада автомашин вырулила на дорогу, ведущую к воротам, и пошел выполнять приказ Кузьминского - осматривать дом. Здание оказалось гигантским, трехэтажным, вернее, этажей было четыре, если считать еще и цокольное помещение, в котором находились бассейн, сауна, бильярд, прачечная и комнатка, где громоздился котел отопления.

На первом этаже было немного комнат. Столовая, гостиная с камином - огромные, сорокаметровые помещения с высокими полукруглыми окнами. Еще здесь имелись комната с аккуратно застеленной кроватью - очевидно, гостевая, кухня, несколько кладовых, туалет, ванная...

Увидав, что я заглянул в кухню, Лариса Викторовна улыбнулась:

- Не хотите кофейку спокойно попить? Сидевшая у стола возле кастрюли с нечищеной картошкой девушка улыбнулась и, выпрямившись, кокетливо подхватила:

- Присоединяйтесь к нам, познакомимся!

- Катя, - сердито оборвала ее Лариса Викторовна, - занимайся своим делом!

Девица покорно взяла отложенный ножик и принялась с деланым усердием скрести клубень, не забывая при этом стрелять в мою сторону густо намазанными глазами.

- Спасибо, - ответил я, - пока не хочется.

- Как только проголодаетесь, - заботливо продолжила Лариса Викторовна, - немедленно приходите. Кстати, что вы предпочитаете из еды?

Я пожал плечами:

- Я всеяден, словно опоссум.

- В наше время редко встречаются некапризные мужчины, - улыбнулась экономка. - И все-таки, что вы больше любите - рыбу, птицу?

- Мясо, - ответил я, - не отличаюсь особой оригинальностью, как большинство представителей моего пола, великолепно отношусь к котлетам.

Обсудив с Ларисой Викторовной достоинства и недостатки бараньих отбивных, говяжьей вырезки и свиного окорока, я плотно закрыл дверь и хотел идти на второй этаж, но тут из-за створки донесся громкий голос Кати:

- А симпатичный какой! Высокий! И с утра в костюме! Мне такие мужчины нравятся. Не знаете, Лариса Викторовна, он женат?

- Эта птица не для тебя, Катерина, - сурово ответила экономка, - ты уже что, не убиваешься по Косте?

- Так он меня бросил, - протянула Катя. - Этот секретарь симпатичный. Как вам кажется, я ему понравилась?

Я на цыпочках отошел от двери и двинулся на второй этаж. В самом конце была моя комната, за ней следовал кабинет Сергея Петровича. При желании я мог попасть в него, не выходя в коридор. Помещения соединяла небольшая дверка. Впрочем, хозяин тоже мог войти ко мне из своей спальни. Все три "отсека": его опочивальня, рабочая комната и моя спальня шли анфиладой. Потом следовал небольшой холл с диваном и парой кресел, а за ним начиналась половина, на которой проживали Анна, Валерий и Клара. У каждого из них имелось по собственной комнате.

Мне показалось неприличным изучать в отсутствие хозяев их спальни, поэтому я просто приоткрывал двери и тут же их закрывал. В комнатах Сергея Петровича царил спартанский порядок, все было убрано, расставлено и разложено. У Валерия сильно пахло табаком, очевидно, он курил трубку, у Анны повсюду валялись интимные детали туалета, а у Клары был такой кавардак, что я даже изумился.

Со второго этажа на третий вела винтовая лестница, я поднялся по ней и попал в мансардное помещение, огромное, наверное, стометровое, с массой уголков и закоулков. Все оно принадлежало Белле. И в отличие от двоюродной сестрицы-неряхи Беллочка оказалась аккуратисткой. Кровать у нее была застелена пушистым розовым пледом, несколько десятков плюшевых игрушек сидели на полках, на длинном, извилистом, прикрепленном к стене столе стояло неимоверное количество техники: телевизор, компьютер, принтер, сканер, музыкальный центр и еще какие-то непонятные штуки, мирно моргавшие зелеными лампочками. Пол устилал ковер светло-бежевого цвета, в других помещениях покрытия имели более темный оттенок.

Еще одно отличало владения Беллы. Здесь не имелось ни одной картины. На стенах тут и там виднелись постеры в простых белых рамках.

Я спустился на второй этаж, устроился в кабинете и сделал вид, будто разбираю бумаги. Честно говоря, живопись, которой был украшен дом, поражала. Сергей Петрович потратил не один десяток тысяч долларов, меблируя покои. Тут все было дорогим, качественным. За исключением бело-голубой комнаты, которая временно досталась мне, все остальные выглядели безупречно элегантными, и... вдруг жуткая мазня в тяжелых бронзовых рамах.

Кабинет хозяина украшал портрет дамы в жемчугах. Неведомый художник плохо владел пропорциями, поэтому руки женщины получились несуразно длинными. Лицо казалось плоским и каким-то непрорисованным, зато роскошное серое платье было выписано с любовью. Рюшечки, оборочки, воланчики, кружавчики... Абсолютно гладкую, не правдоподобно белую шею украшало жемчужное ожерелье, а над ключицей ярко краснело круглое пятно.

Более идиотского полотна я в жизни своей не видел, впрочем, остальные, рассеянные по комнатам, выглядели еще гаже.

В спальне Кузьминского красовалась "обнаженка". Бело-зеленая девка, больше похожая на труп, вытащенный из воды, чем на красавицу, будоражащую чувства мужчины. В столовой висели нелепые натюрморты, отчего-то выполненные мрачными, темными красками, в гостиной наводил ужас средневековый замок, перед которым высилась виселица, а коридоры украшали карандашные наброски, впрочем, весьма милые. Они изображали домашних животных: кошечек, собачек, цыпляток, утяток... Абсолютный кич, но, согласитесь, намного приятнее смотреть на подобные картинки, чем на висельника.

Глава 3

Промучившись в кабинете, я почувствовал голод и пошел на кухню.

Лариса Викторовна была одна. Кокетливая девушка Катя носилась по второму этажу с пылесосом.

- Чай, кофе? - засуетилась экономка.

В мгновение ока передо мной очутились чашка и тарелка с бутербродами.

Я сделал глоток и не сдержал восхищения:

- Божественно! Первый раз в жизни пью такой вкусный кофе.

Лариса Викторовна зарделась.

- Я варю его с кардамоном, и еще... надо добавить чуть-чуть порошка какао, щепотку, естественно, не растворимого, а настоящего, нашего, фабрики "Красный Октябрь". Ну как, осмотрели дом?

Я кивнул. Масло у них тоже вкусное, в него добавлен чеснок.

- Понравилось? - Лариса Викторовна усиленно втягивала меня в беседу.

- Отличное здание, - улыбнулся я, - вот только...

- Что? - жадно поинтересовалась экономка.

Я на секунду заколебался. Ну какое право я имею критиковать художественный вкус хозяина?

- Так что вам не по душе? - упорно настаивала Лариса Викторовна.

- Очень оригинальные картины, - осторожно ответил я, - по-моему, они... э... э... не слишком соответствуют концепции убранства дома.

Лариса Викторовна прижала палец к губам:

- Тише.

Я замолчал. Экономка улыбнулась:

- Хорошо, что мне сказали, надеюсь, Сергею Петровичу ничего такого не озвучили?

- Нет, конечно.

- Ага, - кивнула Лариса Викторовна, - если хотите долго работать у Кузьминского... К слову сказать, Сергей Петрович невероятно щедрый человек. Он сначала определяет вам оклад, потом начинает давать премии, делать подарки... Так вот, если желаете долго прослужить у него секретарем, мой вам дружеский совет: хвалите все полотна беззастенчиво. В особенности хозяину по душе, когда его сравнивают с Пикассо. Вот приедет он сегодня со службы, зайдет в столовую, а вы ткните пальцем в эти отвратные темно-зеленые апельсины и скажите: "Господи! Да у вас тут подлинник Пикассо!"

- Насколько я знаю, этот художник никогда не писал цитрусовых, смахивающих по цвету на жабу, - возразил я, - он любил одно время совсем другие цвета. "Розовый период Пикассо", "Голубой период Пикассо", потом увлекался кубизмом...

- Образованного человека сразу видно, - восхитилась Лариса Викторовна. - Но сейчас-то речь идет о том, чтобы потрафить хозяину.

- Так это его работы, - дошло наконец до меня.

- Ну да, - кивнула Лариса Викторовна, - мама Сергея Петровича, Глафира Анисимовна, была художницей. Кстати, картинки со зверушками - ее работы.

- Очень милые.

- На мой взгляд тоже, - кивнула Лариса Викторовна, - но не все ее произведения таковы. От замка меня оторопь берет.

- Это тоже принадлежит кисти Глафиры Анисимовны? - поразился я. - Надо же, какие полярные вещи! Собачата, котята и висельник!

Лариса Викторовна налила мне еще кофе, потом наполнила доверху свою чашку и принялась самозабвенно сплетничать.

Мать Сергея Петровича была странной женщиной. Но ее муж, Петр Фадеевич, вначале не обращал внимания на, мягко говоря, не совсем адекватное поведение жены. Глафира легко переходила от смеха к слезам, быстро обижалась, помнила обиды десятилетиями и могла возненавидеть человека, если он приходил в платье красного цвета. Дальше - больше. Постепенно ее начал раздражать яркий солнечный свет, она стала задергивать плотные гардины и жечь сутки напролет искусственный свет. Потом появилась новая фенька - Глафире стали повсюду мерещиться враги, она перестала есть еду, которую готовила кухарка, питалась одним печеньем, лично покупая его в булочных и пряча у себя в спальне.

Все окружающие воспринимали Глафиру как сумасшедшую, один Петр Фадеевич считал супругу милой сумасбродкой, но, когда она бросилась на мужа с ножом, выкрикивая: "Ты решил меня убить", и у супруга спала пелена с глаз.

В дом косяком потянулись врачи. Диагноз звучал приговором - прогрессирующая шизофрения.

Петр Фадеевич принялся лечить супругу, его жизнь превратилась в цепь однотипных событий: обострение недуга жены - ремиссия - снова ухудшение.

Жить с психически больным человеком в одном доме тяжелый крест. Петр Фадеевич терпеливо сносил все - истерики, крики: "Сейчас покончу с собой", вопли: "Я тебя мучаю..."

Но господь заметил страдания Кузьминского, и случилось счастливое событие. Однажды Петр Фадеевич купил своему маленькому сыну Сереже акварельные краски. Мальчик, с увлечением игравший в солдатиков, вежливо поблагодарил папеньку и забросил коробку в шкаф. Невесть как она попала в руки Глафиры. За одну ночь дама превратилась в страстную художницу. Петр Фадеевич не верил своим глазам. Бьющаяся по пять раз на дню в истерических припадках супруга приклеилась к бумаге, с невероятным энтузиазмом водя по ней кисточкой.

Естественно, муж кинулся в магазин. Через неделю комната Глафиры была превращена в мастерскую. Измученный Петр Фадеевич приобрел жене самые лучшие краски, супердорогие кисти, изумительную бумагу, холсты, заказал мольберт.

В квартире воцарился долгожданный покой, Глафира стала другим человеком, припадки безумия и злобы сошли практически на нет.

Петр Фадеевич как мог поощрял жену. Ее полотна вставлялись в роскошные рамы и немедленно вывешивались на стенах. Гостям вменялось в обязанность изо всех сил хвалить картины. Те, кто недоуменно поднимал брови или презрительно кривил губы, объявлялись персонами нон грата и более никогда к Кузьминским не приглашались.

В Глафире словно сидело два человека. Один - светлая, радостная личность, любившая запечатлевать животных, другой - мрачный субъект, предпочитавший писать темными красками всякие гадости. Но Петр Фадеевич старательно делал вид, что не замечает шизофренического раздвоения личности супруги. Он сумел организовать ее выставку. Глафира продала пару полотен и почувствовала себя счастливой.

Психиатры только качали головами.

- Кто бы мог подумать, - не удержался однажды профессор Кох, наблюдавший Глафиру, - ведь процесс необратимый, а ваша жена прямо переродилась.

Услыхав эти недоуменные слова светила, суеверный Петр Фадеевич сплюнул и перекрестился: он очень боялся, что супругу сглазят.

В течение пяти лет Глафира казалась совершенно нормальной, может, чуть слишком экзальтированной дамой, но потом неожиданно случилось несчастье. Ровно полгода Глафира писала свой портрет, однажды утром она мрачно сообщила мужу:

- Картина закончена.

- Ну-ка, - засуетился Петр Фадеевич, - покажи мне ее скорей!

Жена провела его к себе. Петр Фадеевич принялся нахваливать автопортрет супруги в роскошном сером платье. Когда фонтан восторженных слов иссяк, художница сурово заявила:

- Теперь я вижу: вешь недописана!

- Что ты, душечка, - залебезил несчастный Петр Фадеевич, - потрясающее полотно, лучшая твоя работа, многие умерли, не создав ничего подобного.

- Значит, полагаешь, я могу со спокойной душой сойти в могилу? - криво усмехнулась жена.

- Ну и ерунда взбрела тебе в голову! - испугался муж.

Внезапно Глафира встала, схватила кисть, окунула ее в алую краску и поставила на холст пятно.

- Что ты делаешь! - воскликнул Петр Фадеевич. - Надо немедленно стереть!

- Пусть будет так! - отчеканила Глафира. - Теперь сходство полное!

Петр Фадеевич только хлопал глазами, потом он увидел, что жена пришла в хорошее настроение, и тоже повеселел. Вечер провели чудесно, играли в карты и даже выпили вина. Петр Фадеевич лег спать счастливым человеком.

Утром он нашел жену возле злополучного автопортрета мертвой, одетой в роскошное бальное платье серого цвета с воланчиками, рюшечками и кружавчиками. Но самое странное было то, что в шее трупа, чуть повыше ключиц, там, где на портрете виднелось красное пятно, торчали ножницы. Глафира покончила с собой самым ужасным способом.

Петр Фадеевич сам едва не рехнулся, поняв, что жена задумала лишить себя жизни вчера, в тот момент, когда решила "дописать" портрет.

Глафиру Анисимовну похоронили. Ее картины остались висеть на стенах, и Сережа вырос в полной уверенности, что его мать гениальная живописица. Сам он тоже баловался красками и до сих пор в редкие минуты отдыха становился к мольберту.