усадьбою, и носился там по полям и опушке, как тронувшийся в уме. Ветер
шумел в деревьях. Поля были пусты. К ночи я подвязал коня к дереву и садом
из леса подошел к окнам Аришиной комнаты. Что я перечувствовал в те
мгновения! Помню, мне казалось - стоит только дать ей знать, и она
бросится ко мне, мы уйдем на край света. Безумец, я надеялся ее видеть, с
нею обменяться мыслями, наболевшим горем.
жалеет, не любит тебя.
людского говора, не сказывалось жизни. Две следующих ночи я снова
пробирался садом к дому, сторожил у знакомой горенки, откуда прежде она
подавала мне руку, бросала письма, не выглянет ли Ирен, не сообщит ли о
себе какой вести. Посылал ей тайно и письмо - ответа не было. В одну ночь
я даже решил убить себя у окна Ирен, ухватился даже за пистолет.
меня на другого. Подожду, узнаю, может быть, и впрямь нашелся счастливый
соперник".
дочку в дальнее поместье своих родных, куда-то на Оку, где некоторое время
ее держал под строгим присмотром.
3
призвала меня и объявила:
камергер. Я узнала стороной, Павлинька, его нарочито выписали, он у них
гостил во время твоих исканий и помог им уехать без следа. Забудь, мон анж
[мой ангел (фр.)], Ирену: она, очевидно, в батюшку - гордячка; утешишься,
даст бог, с другою!
бросить и забыть. - Если бы Ирен была с сердцем, она нашла бы случай
написать мне хотя бы строку".
переписанный для Ирен и ей не отданный, гимн из "Ифигении", новой и тогда
еще не игранной оперы Глюка. Я со слезами сжег его.
Прощание с бабушкой было трогательным. Оба мы как бы предчувствовали, что
более не увидимся.
ближнем монастыре, недолго хворала и умерла. Я остался на свете одинок,
как былинка в поле.
в семейство графов Орловых, потом в Петербурге, все допытываясь о родичах
Ракита - на, живших за Окой, все надеясь еще перекинуться вестью с
изменницей Ирен, - никто мне о них не дал сведений. Мой отпуск еще не
кончился; я был свободен, но уже ничто меня не манило в свете. Что
оставалось делать, предпринять?
начало турецкой войны. Счастливая мысль меня озарила. Я обратился в
коллегию морских дел и стал хлопотать о немедленном своем переводе на
эскадру в греческие воды. Мне помог граф Федор Орлов, давший рекомендацию
к графу Алексею, командиру нашего флота в Средиземном море. Как я прибыл
туда и что испытал, не буду рассказывать. Повторяя имя, некогда мне
дорогое, я кидался во все опасности, искал смерти в Спецции, под Наварином
и Чесмой.
когда бы скорей конец жизни!
Чесмы, попал в долговременный плен в Стамбул.
настойчивее. Мы виделись ежедневно и подолгу беседовали. Иногда он сердил
меня, даже приводил в бешенство, а порой был забавен. И я в шутку склонял
его, для компании, отступить от заповедей пророка, которые он мне с таким
жаром объяснял, просил его выпить со мной, - и сам для этого пил; мой
учитель, делать нечего, в угоду мне, стал усердно пробовать приносимого
мне хиосского и иного вина. Наши свидания не прекращались. Мы говорили о
Востоке, о России и иных делах.
муэззин с вышки звал к вечерней молитве народ, - мой наставник таинственно
и не без злорадства спросил меня, знаю ли я, что в Италии проявилась
нежданная и опасная соперница царствующей нашей императрице Екатерине,
могучая претендентка на российский престол?
мой вопрос, кто эта претендентка, он ответил:
утрехтской газеты. - Лучше подумай, что ждет твою родину?
сжалось. Прочтя газету, я убедился, что мулла был прав: сперва в Париже и
немецких владениях, а потом в Венеции действительно объявилась некая,
называвшая себя "всероссийской княжной Елисаветой". Претендентка, по
слухам, собиралась в ту пору к султану, искать защиты своих прав в его
армии, воевавшей с нами на Дунае. Мулла посидел и вышел, поглядывая на
меня.
Пугачева, о котором я слышал в плену, - туркам являлась еще и эта помощь!
Тот разорил, сжег и обездолил Поволжье, эта собирается пустить огонь и
смуту с юга!"
схватился за его решетку и, потрясая ее, готов был грызть железо.
предупредить верного государыне графа Орлова, все ему передать...
испытанного.
прежде всего изготовить как-нибудь ключ, чтоб отомкнуть тяжелые цепи.
Обточив о дно глиняного кувшина вырванный из стены полусломанный гвоздь,
на котором вешалась одежда, я из него с большим трудом выпилил о камень
задуманный ключ. Радость моя, когда в первую же ночь я отомкнул, снял цепи
и заснул без них, была неописанная. Утром я опять надел цепи, а ключ
спрятал в расщелину стены. Мое решение было: освободившись быстро от
цепей, убить ими ренегата-муллу, незаметно выйти из тюрьмы и бежать. Но
куда? Об этом я делал тьму разных предположений.
заходя ко мне, по-прежнему попивал вино, присылаемое мне в изобилии,
вероятно, по его же ходатайству. Время наступило. Выбрав вечер, я решился
сказать мулле, что внял его мудрым наставлениям и что готов перейти в
ислам. Он пришел в восхищение и на радостях так усердно приложился к
кувшину с хиосским, что совсем охмелел и начал дремать.
донесут...
зашатался, прилег и, напевая какую-то болгарскую песню, крепко заснул.
Попробовал я его толкать, не слышит, снял с него туфли, расписанный халат
и чалму, оделся в них, - он лежал как убитый.
большая, как и у него, была только светлее.
четками в руках, как бы шепча молитву, вышел из тюрьмы, сделал несколько
шагов по двору. Часовые у крыльца и в воротах мечети, молча прохаживаясь с
мушкетами на плече, не узнали меня в сумерках и пропустили.
добрел до берега, махнул перевозчику, сел в первую подплывшую шлюпку и,
еще более склонясь, молча указал на один из близ стоявших давно мною из
окна намеченных, иностранных кораблей.
ее по флагу.
4
имя великодушной нации, к коей он принадлежал. Узнав во мне русского
моряка, он взглянул на меня, помолчал и тихо спросил:
мы все жалели и справлялись о нем... Я был бы счастлив, если бы мог ему
служить.
свел меня в каюту, обещал заплатить лодочнику, но для безопасности велел