воздержаться на время от расспросов, и они прошествовали в ярко освещенное
фойе, где десяток зеркал отражал замечательную статую Вольтера работы
Гудона (*3), на которую вечно пялят глаза посетители театра, со всей
очевидностью уступающие в остроте ума тому, чей гений запечатлен в сих
живых чертах. Уотервил знал, что Вольтер был чрезвычайно остроумен: он
читал "Кандида" и не раз имел случай оценить по достоинству работу Гудона.
Фойе было почти пусто; на просторе зеркального паркета терялись небольшие
группки зрителей; группок десять находилось в самом фойе, остальные вышли
на балкон, нависавший над площадью Пале-Рояль. Окна были распахнуты
настежь. Париж сверкал огнями, словно в этот скучный летний вечер
отмечался какой-то праздник или начиналась революция; казалось, снизу
долетает приглушенный шум голосов, и даже здесь было слышно медленное
цоканье копыт и громыханье фиакров, кружащих по гладкому, твердому
асфальту.
Вольтером; дама была с ног до головы в белом: белое платье, белая шляпка.
Литлмор, подобно другим, кто здесь бывал, подумал, что такую сцену можно
увидеть только в Париже, и загадочно рассмеялся.
Нью-Мексико.
находится Сан-Диего; получив не так давно назначение в Лондон на
второстепенный дипломатический пост, он усердно занимался географией
Европы, но географией своей родины полностью пренебрегал.
точно услышав их, она обернулась. Ее глаза сперва встретились с глазами
Уотервила, и он понял, что если она и поймала обрывки их разговора, то не
по их вине, а благодаря необычайной остроте ее слуха. Глаза смотрели
отчужденно, даже когда остановились мимоходом на Джордже Литлморе, но
через мгновение отчужденность исчезла, глаза заблестели, на щеках выступил
нежный румянец, улыбка, по-видимому, редко покидавшая ее лицо, стала еще
ослепительнее. Теперь она совсем повернулась к ним и стояла, приоткрыв
приветственно губы, чуть ли не повелительным жестом протянув руку в
длинной, до локтя, перчатке. Вблизи она была еще красивее, чем на
расстоянии.
находился, вероятно, отнес это к себе. Уотервил был поражен: даже после
упоминания о задней веранде в Сан-Диего он никак не ожидал, что она
окажется американкой. При этих словах ее спутник тоже к ним обернулся. Это
был белокурый худощавый молодой человек во фраке; руки он держал в
карманах. Уотервил решил, что он-то, во всяком случае, не американец. Для
такого цветущего, в полном параде молодого человека у него был слишком
суровый вид, и, хотя ростом он не превышал Уотервила и Литлмора, взгляд
его упал на них с отвесной высоты. Затем он опять повернулся к статуе
Вольтера, будто и раньше предчувствовал, даже предвидел, что его дама
может встретить людей, которых он не знает и, скорее всего, не пожелает
узнать. Это в известной степени подтверждало слова Литлмора о том, что
добропорядочной женщиной ее назвать нельзя. Зато в самом молодом человеке
добропорядочности было более чем достаточно.
очень поспешно), чтобы пожать ей руку. Он тоже улыбался, но куда
сдержанней, чем она. Все это время он не спускал с нее глаз, словно
немного опасался ее, - с таким видом осторожный человек подходит к
грациозному пушистому зверьку, который, того и гляди, укусит.
несколько напряженной.
то же, - отвечал Литлмор, смеясь; он явно старался держаться
непринужденно. Можно было подумать, что, очутившись с ней лицом к лицу
после долгого перерыва, он нашел ее куда более достойной внимания, чем это
представлялось ему, когда внизу, в креслах, он решил повидаться с ней.
Услышав эти слова, молодой человек перестал изучать Вольтера и обратил к
ним скучающее лицо, не глядя, впрочем, ни на одного из них.
Димейн... мистер Литлмор. Мистер Литлмор... сэр Артур Димейн. Сэр Артур -
англичанин. Мистер Литлмор - мой соотечественник и старинный приятель. Я
не виделась с ним целую вечность... Сколько лет мы не встречались? Лучше
не считать... Странно, как это вы меня вообще узнали, - произнесла она,
обращаясь к Литлмору. - Я ужасно изменилась.
она с ласкающей медлительностью. Мужчины, отдавая долг учтивости по
отношению к даме, молча обменялись взглядом; англичанин при этом слегка
покраснел. Он ни на миг не забывал о своей спутнице.
глядеть на Литлмора. - А вы тоже изменились. Сразу видно.
друга? Он прямо умирает от желания познакомиться со мной.
Руперта Уотервила, он пробормотал его имя.
Уотервил приветствовал ее по всем правилам хорошего тона. - Надеюсь, вы не
забыли его?
себе до сих пор; если бы облечь этот взгляд в слова, он бы звучал так:
"Забыть-то не забыл, но _которое_ из имен?!"
Литлмору.
Возможно, вы слышали обо мне. Если вы бывали в Америке, вы не могли обо
мне не слышать. Не так в Нью-Йорке, как в западных штатах... Вы
американец?! Ну, значит, мы все тут земляки... кроме сэра Артура Димейна.
Позвольте познакомить вас с сэром Артуром. Сэр Артур Димейн... мистер
Уотервил. Мистер Уотервил... сэр Артур Димейн. Сэр Артур - член
парламента; молодо выглядит, правда?
браслетами, надетыми поверх длинных, свободных перчаток.
названое ею ничего ему не говорило. Но вряд ли он мог признаться ей в
этом.
Она уехала оттуда. Оттуда все, верно, уехали.
он не намерен участвовать в этих семейных воспоминаниях; казалось,
сословная сдержанность странным образом сочетается в нем с природной
стеснительностью. Он напомнил, что им пора бы уже возвращаться в зал, но
миссис Хедуэй не обратила на это никакого внимания. Уотервилу не хотелось,
чтобы она уходила; глядя на нее, он испытывал такое же чувство, какое
вызывает прекрасная картина. Ее густые черные волосы, роскошными кольцами
спускающиеся на низкий лоб, были того оттенка, который редко теперь
встретишь; цвет лица спорил с белой лилией, а когда она поворачивала
голову, ее точеный профиль был столь же безупречен, как абрис камеи.
желая приобщить его к разговору. - А это Вольтер, знаменитый писатель.
узнать, что будет с этой женщиной дальше.
женщин обычно убивают, - сказал Литлмор.
Какое прекрасное изваяние.
англичанин, предлагая миссис Хедуэй руку.
- воскликнула она с преувеличенным испугом.
улыбкой.
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Андреев Николай
Каменистый Артем