какие-то промахи несколькими тумаками и оплеухами своего незадачливого пажа.
Люди, лишенные воображения и готовые во всем сомневаться (а такие, увы,
всегда имеются в любом обществе, имелись они и среди завсегдатаев "Майского
Древа"), склонны были считать это предание недостоверным, но, так как хозяин
старой гостиницы призывал в свидетели колоду перед домом и торжествующе
указывал, что она и поныне лежит на том самом месте, скептики неизменно
смирялись перед мнением огромного большинства, а все искренне верующие
ликовали, словно одержав великую победу.
но дом, в котором помещалась гостиница, был несомненно старый, очень старый
дом, ему, вероятно, было столько лет, сколько ему приписывали, а быть может,
и больше, как это иногда бывает с домами неизвестного и дамами известного
возраста. Окна у него были старинные, с ромбовидными стеклами, с частым
свинцовым переплетом, полы покоробились и осели, потолки с массивными
балками почернели от времени. Дверь дома выходила на старинное крыльцо с
затейливой, весьма своеобразной резьбой. Здесь в летние вечера постоянные
посетители курили, выпивали, а порой затягивали веселую песню,
расположившись на двух внушительных скамьях с высокими спинками, которые,
подобно двум сказочным драконам, стерегли вход.
а под карнизами с ранней весны до поздней осени чирикали и щебетали целые
колонии воробьев. На дворе за домом и во всех надворных строениях ютилось
столько голубей, что счет им знал разве только сам хозяин. Стаи вертунов,
зобачей, веерохвостых, коротышей и других голубей весело кружили и
кувыркались над домом; это не совсем, пожалуй, гармонировало с его важным и
солидным видом, но зато их однообразное воркованье, не утихавшее весь день,
вполне ему соответствовало и, казалось, баюкало дом, навевая на него сладкую
дремоту. Если присмотреться, этот старый дом с его выступавшими вперед
верхними этажами, мутными, словно сонными стеклами в окнах и выпяченным,
нависшим над дорогой фасадом был похож на старика, который, задремав, клюет
носом. Без особых усилий воображения можно было открыть в нем и другие черты
сходства с человеком. Кирпич, из которого сложены были его стены, когда-то
темно-красный, выцвел и стал желтоватым, как кожа старика; крепкие балки
гнили, как испорченные зубы, и плющ местами тесно льнул зелеными листьями к
источенным временем стенам, как теплая одежда, защищающая от холода
одряхлевшее старческое тело.
вечера, когда яркий блеск заходящего солнца освещал дубы и каштаны соседнего
леса, старый дом, получая свою долю этого блеска, казался их достойным
товарищем, у которого впереди еще много счастливых лет.
то были сумерки мартовского дня, и ветер уныло завывал в обнаженных ветвях
деревьев, громыхал в широких трубах, хлестал дождем в стекла, давая
завсегдатаям "Майского Древа", находившимся здесь в этот час, неоспоримый
повод посидеть подольше. К тому же, хозяин предсказывал, что погода
непременно прояснится в одиннадцать часов, ровно в одиннадцать (по
удивительному совпадению обстоятельств, он именно в этот час обычно закрывал
свое заведение).
Уиллет. Это был дородный, большеголовый мужчина с мясистым лицом, на котором
легко было прочесть редкое упрямство, неповоротливость ума и глубочайшую
веру в свою непогрешимость. В миролюбивом настроении Джон Уиллет имел
обыкновение хвалиться тем, что он всегда действует хоть и медленно, но
верно; первое было несомненно, - быстротой ума и действий Джон действительно
никогда не отличался, и при этом был одним из самых упрямых и самонадеянных
людей на свете, твердо убежденным, что все его мнения и поступки правильны,
а каждый, кто думает, говорит или поступает иначе, безусловно не прав, -
последнее Джон считал раз навсегда установленным и столь же незыблемым, как
законы природы и воля Провидения.
холодному стеклу и, заслонив глаза, чтобы ему не мешали красные отблески
огня, выглянул наружу. Затем он так же медленно вернулся на свое место в
уголке у камина, расположился здесь и, слегка поежившись, как человек,
который вспомнил о холоде и тем больше наслаждается теплом, сказал, обводя
взглядом посетителей:
именно в одиннадцать.
небольшого роста. - Полнолуние кончилось, луна восходит теперь в девять
часов.
тех пор, пока не обмозговал хорошенько его замечания. Только после этого он
ответил топом, который давал понять, что наблюдение за луной - исключительно
его дело и больше никого не касается:
не троньте, - и я не трону вас.
дошел до его сознания и был разжеван как следует, он ответил: "Пока нет",
разжег трубку и принялся курить в безмятежном молчании. Время от времени он
искоса поглядывал на мужчину в широком костюме для верховой езды с огромными
обшлагами, украшенными потускневшим серебряным шитьем, и с большими
металлическими пуговицами, - человек этот сидел в стороне от компании
постоянных посетителей, низко надвинув шляпу и заслонив лицо рукой, которой
подпирал голову. Он производил впечатление сурового нелюдима.
шпорами; судя по его нахмуренным бровям и скрещенным на груди рукам, а также
по тому, что стакан вина стоял перед ним нетронутый, мысли его были далеко
от всего окружающего и от тем, которые здесь обсуждались. Это был молодой
человек лет двадцати восьми, выше среднего роста и, несмотря на некоторую
худощавость, крепкого и красивого сложения. Его темные волосы не были
прикрыты париком, а костюм для верховой езды и высокие сапоги (фасоном
несколько напоминавшие ботфорты современных лейб-гвардейцев) носили на себе
явные следы путешествия по плохой дороге. Впрочем, несмотря на дорожную
грязь на его платъе и обуви, видно было, что одет он хорошо и даже богато,
но без излишнего щегольства, - как человек высшего круга, настоящий
джентльмен.
широкими полями, надетая им сегодня, вероятно, для защиты от ненастной
погоды; Тут же лежала пара пистолетов в кобурах и короткий дорожный плащ.
Лицо трудно было разглядеть, и длинные темные ресницы скрывали опущенные
глаза, но во всем облике молодого человека заметна была беспечная
непринужденность, естественное изящество; впечатление эго дополняли даже
мелкие принадлежности его костюма все они были новые и красивые, обличали
хороший вкус их владельца.
хотел спросить, заметил ли тот своего молчаливого соседа. Было очевидно, что
Джон и этот молодой человек давно знакомы. Так как на его немой вопрос не
последовало никакого ответа, а может быть, он и вовсе не был замечен тем, к
кому был обращен, Джон сосредоточил всю силу своего взгляда на мужчине в
надвинутой на глаза шляпе и смотрел на него так упорно и пристально, что это
встревожило сидевших у камина друзей Джона; они все, как один, вынув трубки
изо рта, тоже уставились на незнакомца.
человечка, который позволил Себе замечание относительно луны (это был
звонарь и причетник из ближней деревушки Чигуэлла), - черные круглые и
блестящие глазки-бусинки; кроме того, у маленького звонаря на коленях
порыжевших штанов, на столь же порыжевшем черном сюртуке и на длинном
широком жилете сверху донизу были нашиты забавные пуговки, которые ни с чем
нельзя было сравнить, кроме как с его глазками, - зато на глазки они были до
того похожи, что, когда поблескивали и переливались в свете огня,
отражавшегося и в блестящих пряжках его башмаков, то казалось, что причетник
весь с ног до головы состоит из глаз и всеми ими смотрит на незнакомого
гостя. Такое наблюдение хоть кого могло смутить, не говоря уже о том, что
столь же внимательно созерцали мужчину в надвинутой шляпе, следуя примеру
своих приятелей, Том Кобб, лавочник и почтарь, и долговязый лесничий, Фил
Паркс.
мог быть перекрестный огонь чужих взглядов, но вернее всего - его
собственные размышления: когда он переменил позу и поспешно оглянулся, он
невольно вздрогнул, только тут заметив, что за ним зорко наблюдают, и метнул
на сидевших у камина сердитый и подозрительный взгляд. Немедленно все глаза
обратились в сторону камина, и только Джон Уиллет, захваченный врасплох и
(как мы уже говорили) не отличавшийся проворством и особой находчивостью,
продолжал оторопело глазеть на незнакомца.
нескольких минут молчания.
человека лет шестидесяти, испитое и огрубевшее. Черный платок, который он
носил вместо парика, отнюдь не делал приятнее его жесткие от природы черты.
Платок туго обхватывал голову, закрывая лоб и брови почти до самых глаз.
Если незнакомец хотел им закрыть след глубокой раны, которая когда-то,
видимо, рассекла щеку до кости и оставила на память о себе безобразный
рубец, то он не очень-то достиг цели: рубец нельзя было не заметить с
первого взгляда. Лицо незнакомца было мертвенно бледно, обросло неровной
седоватой щетиной, не бритой уже недели три.
и, неслышными шагами пройдя через всю комнату, сел в углу у камина, на место
Афанасьев Роман
Мацумото Сэйте
Афанасьев Роман
Андреев Николай
Конан-Дойль Артур
Андреев Николай