устава, дабы пресечь их бунтарские намерения, кои вполне могли бы служить
доказательством того, что иные бессловесные твари наделены разумом: лошадки
мигом смирились и вернулись к своим обязанностям.
спотыкаясь на каждом шагу, и с такими усилиями выбираясь из вязкой грязи,
что при каждом рывке казалось - они вот-вот развалятся на части. Всякий раз,
как кучер, дав им передохнуть, тихонько покрикивал "н-но-но двигай!" -
коренная из задней пары отчаянно мотала головой и всем, что на нее было
нацеплено, и при этом с такой необыкновенной выразительностью, как если бы
она всеми силами давала понять, что втащить карету на гору нет никакой
возможности. И всякий раз, как коренная поднимала этот шум, пассажир,
шагавший рядом, сильно вздрагивал, словно это был чрезвычайно нервный
человек и его что-то очень тревожило.
пробираясь вверх, словно неприкаянный дух, нигде не находящий приюта.
Липкая, пронизывающая мгла медленно расползалась в воздухе, поднимаясь с
земли слой за слоем, словно волны какого-то тлетворного моря. Туман был
такой густой, что за ним ничего не было видно, и свет фонарей почтовой
кареты освещал только самые фонари да два-три ярда дороги, а пар, валивший
от лошадей, так быстро поглощался туманом, что казалось - от них-то и
исходит вся эта белесая мгла.
гору рядом с почтовой каретой. Все трое были в высоких сапогах, все трое
закутаны по уши. Ни один из троих не мог бы сказать, каков на вид тот или
другой из его спутников; и каждый из них старался укрыться не только от
телесного, но и от духовного ока обоих других. В те времена путешественники
избегали вступать в разговоры с незнакомыми людьми, ибо на большой дороге
всякий мог оказаться грабителем или быть в сговоре с разбойничьей шайкой. Да
и как же тут не опасаться: на каждом почтовом дворе, в каждой придорожной
харчевне у предводителя шайки имелся свой человек на жалованье - либо сам
хозяин, либо какой-нибудь неприметный малый на конюшне.
час, в пятницу, в конце ноября тысяча семьсот семьдесят пятого года, стоя на
своей подножке позади кареты медленно взбиравшейся на Стрелковую гору;
постукивая ногой об ногу, он держался рукой за стоявший перед ним ящик с
оружием, с которого он не спускал глаз; на самом верху ящика лежал
заряженный мушкет, под ним семь заряженных седельных пистолетов, а на дне
навалом целая куча тесаков.
него состоянии, а именно: кондуктор с опаской поглядывал на седоков, седоки
опасались друг друга и кондуктора; каждый из них подозревал всех и каждого,
а кучер не сомневался только в своих лошадях, ибо тут он мог с чистой
совестью поклясться на Ветхом и Новом завете, что эти клячи для такого
путешествия непригодны.
наверх вылезти, и черт вас возьми совсем, пропади вы пропадом! Замучился я с
вами, окаянные!.. Эй, Джо!
одолели Стрелковую гору! Но! Но! Пошли! Давай! Но, говорят вам!
отчаянно мотала головой, огрели кнутом, после чего она столь же решительно
рванула вперед и три остальные покорно последовали за ней. И дуврская
почтовая карета снова поползла в гору, и сапоги пассажиров рядом с ней снова
захлюпали по грязи. Когда карета останавливалась, они тоже останавливались,
а как только она трогалась с места, они старались не отставать от нее ни на
шаг. Если бы кто-нибудь из троих осмелился предложить кому-либо из своих
спутников пройти хоть немножко вперед, - туда, в темноту, в туман, - его,
вероятно, тут же пристрелили бы, как разбойника.
стали, еле переводя дух, кондуктор спрыгнул со своей подножки, затормозил
колесо перед спуском под гору, потом отворил дверцу кареты, чтобы впустить
пассажиров.
высоты своих козел.
бросив дверцу, проворно вскочил на свое место. - Джентльмены! Именем короля!
Все как один!
приготовился защищаться.
ступил на подножку и нагнулся, чтобы войти в карету, а двое других стояли
рядом внизу, готовясь последовать за ним. Он так и остался стоять на
подножке, втиснувшись одним боком в карету, а те двое стояли, не двигаясь,
внизу. Все они переводили глаза с кучера на кондуктора, с кондуктора на
кучера и прислушивались. Кучер, обернувшись, смотрел назад; и кондуктор
глядел назад, и даже красноречивая коренная, повернув голову и насторожив
уши, смотрела назад, не вступая ни в какие пререкания.
тишиной ночи, и сразу стало так тихо, точно все кругом замерло. От тяжкого
дыханья лошадей карета чуть-чуть содрогалась, будто ее трясло от страха.
Сердца пассажиров стучали так громко, что, наверно, можно было расслышать
этот стук. Словом, это была та настороженная тишина, от которой звенит в
ушах, когда стараются затаить дыханье и дышат прерывисто, часто,
прислушиваются к каждому звуку, и сердце, кажется, вот-вот выскочит из
груди. Топот копыт мчащейся во весь опор лошади раздавался уже совсем
близко.
Эй! Кто там? Стрелять буду!
откуда-то из тумана раздался голос:
кучер и оба других пассажира смотрели на него с недоверием.
мне не ошибиться, и тогда прости-прощай! - пули назад не воротишь!
Джентльмен, называющий себя Лорри, отвечайте ему.
меня спрашивает? Это вы, Джерри?
пробормотал себе под нос кондуктор, - с чего это он так осип, этот Джерри?)
в чем ему не столько услужливо, сколько поспешно помогли стоявшие рядом
пассажиры, после чего они, один за другим, втиснулись в карету, захлопнули
дверцу и подняли окошко. - Пусть подъедет, можете не опасаться.
проворчал кондуктор. - Эй, ты там!
седле, держи руки подальше, а то вдруг мне что померещится, выпалю
невзначай, вот тебе и вся недолга!.. А ну, покажись, что ты за птица.
приблизились к карете с той стороны, где стоял пассажир. Всадник остановил
коня и, косясь на кондуктора, протянул пассажиру сложенную вчетверо бумажку.
Конь был весь в мыле, и оба - и конь и всадник - были с ног до головы
покрыты грязью.
доверительным тоном.
мушкета, а левую держа на курке и не спуская глаз со всадника, ответил
коротко:
конечно, знаете банк Теллсона в Лондоне? Я еду в Париж по делам. Вот вам
крона на чай. Могу я прочесть депешу?
себя, а потом вслух: "В Дувре подождите мадемуазель..."
к жизни". Джерри подскочил в седле.
голосом.
если бы я расписался. Ну, желаю вам поскорей добраться. Прощайте.
раз его дорожные спутники и не подумали прийти ему на помощь; за это время