хорошей благоустроенной квартире, у нее был отец, работник ответственный и
даже страшный (так называемые "старые чекисты", наверное, помнят и сейчас
Никанорова Ивана Николаевича), была хорошая обстановка и хорошая жизнь. Одна
вещь в этой низенькой, постоянно темной комнате (срезали даже
электричество!) напоминает мне об этой поре: это то ли шкаф, то ли сервант -
старинный, дубовый, дорогой, с двумя медалями на обеих створках (по-моему,
Франциск II и Мария Стюарт). По словам Арутюньян (и это подтвердила старуха,
которой лет 80 и которая присутствовала при ее рождении), они въехали в
квартиру Дзержинского, и отец хорошо знал Суслова. "Я постоянно сидела у
него на коленях". Так это или не так - опять не знаю. Но твердо я усвоил
одно: вот была благополучная счастливая жизнь самой обыкновенной девушки, не
особенно хорошей и не особенно плохой, а потом посыпались несчастье за
несчастьем: смерть отца, война, смерть мужа, лагерь, первый ребенок
(выпустили, но мать не захотела прописать ее в своей квартире после отбытия
наказания) и затем вот этот подвал и мужья... один, второй, третий.
данном случае я даже и не писатель. Я только жилец третьего этажа, который
однажды счел себя вправе спуститься в подвал. Все это и было оскорблением
всей квартиры No 30. Несмываемым!
мне как-то раз удалось заглянуть туда. Уверяю вас, в то время это была еще
настоящая квартира среднего служащего - стоял шифоньер, был дешевенький
фарфор, тахта, ковер, еще что-то такое. Так вот, когда я зашел впервые, эта
комната была замкнута, в нее Арутюньян не пускали. В ней числился какой-то
директор магазина. Но легально (днем то есть) он спускался сюда раза два в
год. А потом вдруг замок исчез и комната опустела. Владелец сбежал, фарфор
исчез, ковер содрали - пришла жена и все унесла. Но бежать-то директор
сбежал, а друзья-то его (ночные) остались. У таких людей друзей сколько
угодно - друзей на выпивку, на девочку, на преферанс, на развеселую ночку -
всего этого я не застал и никогда не видел. Но вот с дружками этого
исчезнувшего жильца мне вдруг пришлось столкнуться, и очень больно. Вот так
это вышло.
для разговора, к сожалению, с некоторых пор моя квартира малоудобна (но об
этом после). На второй день нашей встречи мы шли по улице, и меня позвала
девочка: "Дядя Юра, вас мама зовет". О том, что мы увидели, следовало бы, по
всей вероятности, писать словами милицейского протокола. Мой слог с этим не
справится.
лицо платком, платок был в крови. Лицо женщины было разбито. При входе нашем
в комнату она вскочила с кровати и истерически крикнула: "В той комнате
играют в карты - меня убивают, спрячь меня, пожалуйста!" Так я написал бы,
если был бы милиционером. А теперь вот от себя.
избили друзья бывшего жильца. Сказала, что жилец где-то скрывается, а друзья
его ходят и требуют комнату на ночь, стол, чтобы резаться в карты, постель
для девочек, а главное, чтобы не было посторонних - и детей вон, вон, вон! -
так она мне рассказала.
день она почему-то откaзалась. Опять-таки почему - не знаю. И благородных
мотивов у ней предполагать я не вправе. Но разбушевавшаяся кодла (выражаясь
по-лагерному, но иначе и не скажешь), решила ее проучить по тому же самому
тюремному шакальему кодексу. "Ах, не пустишь, стерва!.." Били ногами на
кровати, свалили на пол и били там, саданули стамеской, резанули ножом. В
общем, когда я и товарищ привели Арутюньян ко мне, кровь капала с нее, как
из треснутой банки вишневое варенье. Сознаюсь, в первую минуту я просто
растерялся, мы стояли с товарищем и смотрели, как женщина лежит на диване и
хлюпает, а кровь у нее пузырится из носа. Потом я сказал товарищу: "Ну вот
что! Ты побудь с ней, а я сбегаю за угол за скобками в аптеку". (Что-что, а
сшивать такие раны я умею - Колыма научила.) Но когда я отворил дверь в
коридор, то увидел перед своей комнатой мяукающую и орущую массу женщин.
Собрались все, кто был: портниха, жена шофера, дочка жены шофера. Я привел в
их квартиру женщину из подвала. Неприкасаемую! Зачем? Как я смел?
что такое коммунальная квартира, я отлично теперь знаю, что значит, в
понимании моих соседей, "мой дом - моя крепость". Стоит только посмотреть на
запоры этой крепости, ее крючки, крюки, замки, перевернутые так и эдак,
запертые просто и поставленные на ребро, так, чтобы их нельзя было открыть
после десяти часов ни одним ключом (воров такие замки не остановят). Привык
я и к крикам о том, что в квартиру (ко мне то есть) приходят неизвестные, а
кто их знает, что за люди, что у меня, кроме книг и картин, воровать нечего
(какому дураку нужны книги и картины, да еще старые?). А у них и новые
платья, и горка хрусталя, и три чайных сервиза, и два сервиза обеденных. Так
что реакция квартиры, вопли ее у дверей (а иначе, чем воплями, их не
назовешь) и даже самый приход милиции меня не удивили. Раз нажато "02",
издан вопль SOS - милиция обязана садиться и мчаться.
увидели в комнате двух совершенно трезвых растерянных мужчин и хлюпающую,
как говорят, кровью умывающуюся женщину, то они не заинтересовались ни
избитой и порезанной, ни тем, кто ее резал, бил и истязал, ни заявлением ее
о том, что в подвале режутся в карты и на полу валяется финский нож, а
совсем другим: жилец привел неизвестную, а сам собирается куда-то уходить.
Объяснить я ничего не мог - не слушали. Разговор милиция начала в таком
тоне:
"заводящих" пьяного; разговор санитара с сумасшедшим о его миллионах. Ох,
эта непробиваемая броня служителей порядка. Эта смешливость, которая вдруг
нападает на работников милиции, когда их просят о помощи. Сколько я ее видел
и слышал! Сунуться опасно, говорить не о чем, вот начинают смеяться. А потом
еще эпатация: обалделый обыватель отваливается сразу. Он уже ничего понять
не может. Напишу только о последнем случае из ряда очень-очень многих,
которые мне пришлось наблюдать.
развеселых парней с гитарой и ножами. Это было не на окраине, а напротив
бразильского посольства, то есть у самых-пресамых дверей Дома литераторов.
Было, повторяю, нас четверо - жена поэта Наровчатова, редактор и парторг
Гослитиздата, художник-декоратор и я. Я с Галиной Наровчатовой шел впереди,
поэтому, как и из-за чего возникло столкновение, я так и не знаю - то ли
пьяный толкнул кого-нибудь из нас, а тот огрызнулся, то ли вид был у женщин
не тот (шляпки, блузки), то ли фамилия у редактора - Коган, в общем,
повторяю, я этого так и не узнал. Но просто-напросто один из парней взял
Когана за грудки, да и трахнул его о решетку. Когда я бросился на помощь,
оба парня с радостью переключились на меня. Тут был весь уголовный антураж,
не воров, а тех, кого в лагере зовут "сявками", - руки в карман, кулак к
носу и двое вооруженных против двоих безоружных. Женщин попросту отбросили.
Я справился со всем один: и с матом, и с ножом, и с пальцами рогаткой в
глаза: "Ты что, падло, в лоб захотел?" - и еще кое с чем. В течение трех
минут мы стояли друг перед другом, матерились и орали на весь квартал. Но в
эти три минуты - великое время для жизни и смерти человека! - Галина
Наровчатова успела добежать до милиционера и стала звать его на помощь. И
угадайте, что ей сказал милиционер? "Знаешь что?.. Сама с ними пила, а
теперь их сдать хочешь?! А ну, иди отсюда!" За точность слов, конечно,
поручиться не могу, но смысл передаю совершенно точно. А я ведь знаю, что
для того, чтобы превратить человека в черепаху, достаточно десяти секунд;
чтобы зарезать и пырнуть под сердце или в горло - и трех секунд, пожалуй,
много, а чтобы добежать и оказать помощь - и минуты хватит. А у милиционера
три минуты ушло на то, чтобы поглумиться над испуганной и совершенно трезвой
женщиной. Просто он ржанул, повернулся и пошел в сторону, противоположную
опасности.
России" что-то совершенно подобное. Вбегает к ответственному секретарю
газеты сотрудник: "Любопытное происшествие! Интереснейший факт! Понимаешь,
один участковый милиционер шел вместе с дружинниками по улице. Вдруг шум
скандала. Дружинники ринулись на шум, а милиционер рванул... в
противоположную сторону. "Да ну, - говорит, - из-за пустяков мне еще нервы
бередить..." За этим случаем наши коллеги просмотрели целую систему ошибок
местной, да и не только местной милиции". Просмотрели, ох, как они все
просмотрели! (No 29 от 15 июля 1966 г.)
столько хлопот.
накормит, то детей ее притащит конфетами оделять, а сколько вещей он ей
передавал. Режут, да все не зарежут, небось свой законный муж режет, это -
дело семейное.
писатель.
Маккэфри Энн
Свержин Владимир
Курылев Олег
Посняков Андрей
Березин Федор
Афанасьев Роман