Чтение 2–й страницы книги ~Дженни Герхард~

стыд, ведь она должна заниматься этим на виду у всех. Под ними раскинулся
огромный вестибюль, и все, кто там отдыхал, курил, входил и выходил, могли
видеть их обеих.

- Как тут красиво, правда? - шепнула Дженевьева и вздрогнула от звука
собственного голоса.

- Да, - тихо отозвалась мать; стоя на коленях, она неловкими руками
усердно выжимала тряпку.

- Наверное, чтобы жить здесь, нужно очень много денег!

- Да, - сказала мать. - Не забывай протирать вот тут, в уголках.
Смотри, сколько грязи ты оставила.

Дженни, огорченная этим замечанием, усердно взялась за работу и терла
изо всех сил, уже не смея больше смотреть по сторонам.

Старательно, не жалея рук, они работали до пяти часов; на улице уже
стемнело, и вестибюль был ярко освещен. Они кончали мыть лестницу,
оставалось всего несколько ступеней в самом низу.

В это время отворилась широкая двустворчатая дверь, которая то и дело
распахивалась, впуская с улицы струю холодного воздуха, и вошел высокий
немолодой человек в цилиндре и широком плаще военного покроя; он резко
выделялся на фоне праздной толпы - сразу видно было, что это важная особа.
Лицо у него было смуглое, со строгими чертами, но открытое и приятное; над
блестящими глазами нависали густые черные брови. Он на ходу взял с
конторки уже приготовленный для него ключ и стал подниматься по лестнице.

Он не только осторожно обошел пожилую женщину с тряпкой, но и
снисходительно махнул ей рукой, словно говоря: "Ничего, я пройду". В эту
минуту дочь выпрямилась и оказалась с ним лицом к лицу; по ее глазам было
видно, как она испугана тем, что очутилась у него на дороге.

Он приветливо улыбнулся и кивнул.

- Напрасно вы беспокоились, - сказал он.

Дженни только улыбнулась в ответ.

Поднявшись площадкой выше, он невольно обернулся и, взглянув на
девушку, убедился, что она, как и показалось ему сразу, необыкновенно
хороша собой. Он заметил высокий, чистый лоб, волосы, ровно разделенные
пробором и заплетенные в косы, голубые глаза и румянец. Он успел даже
полюбоваться красивым изгибом губ, почти детским овалом лица и стройной,
изящной фигуркой, воплощением юности, здоровья, надежд - всего, что так
высоко ценит человек уже немолодой. Затем он с достоинством пошел дальше,
ни разу больше не взглянув в ее сторону, но унося с собой ее прелестный
образ. Это был достопочтенный сенатор Джордж Сильвестр Брэндер.

- Какой он красивый, этот человек, который сейчас прошел наверх,
правда? - немного погодя сказала Дженни.

- Да, - подтвердила мать.

- И трость у него с золотым набалдашником.

- Не надо глазеть на людей, - наставительно сказала мать. - Нехорошо.

- Я на него не глазела, - простодушно возразила Дженни. - Он сам мне
поклонился.

- Незачем тебе смотреть на чужих, - сказала мать. - Может быть, им это
не нравится.

Дженни снова молча принялась за работу, но блеск этого удивительного
мира не мог не занимать ее. Помимо воли она прислушивалась к царившему
вокруг оживлению, к разговорам и смеху, которые сливались в сплошной
веселый гул. В одном конце первого этажа был ресторан; оттуда доносился
звон посуды, и не трудно было угадать, что там накрывают на стол к ужину.
В другом конце находилась гостиная, там кто-то заиграл на рояле. Во всем
чувствовалась веселая непринужденность, обычная перед вечерней трапезой. И
сердце бедной девушки забилось надеждой, ибо она была молода и нужда еще
не успела придавить ее душу всей своей тяжестью. Она продолжала прилежно
мыть и чистить и минутами забывала о своей усталой матери, работавшей
рядом, о матери, чьи добрые глаза окружены были сетью морщин, а губы
беззвучно повторяли нескончаемый перечень повседневных забот. Девушка
могла думать только о том, как заманчиво все вокруг, и ей хотелось, чтобы
и на ее долю выпало этого блеска и веселья.

В половине шестого старшая горничная, вспомнив о них, пришла их
отпустить. С лестницей было покончено; со вздохом облегчения они оставили
ее и, убрав на место ведра и тряпки, заторопились домой, причем мать была
очень довольна, что наконец-то нашла работу.

Они шли мимо больших красивых зданий, и снова Дженни ощутила смутное
волнение, которое пробудили в ней необычность и новизна всего виденного в
отеле.

- Хорошо быть богатыми, правда? - сказала она.

- Да, - отозвалась мать, думая о больной Веронике.

- Ты видела, какая у них там огромная столовая?

- Да.

Теперь они шли мимо жилых, неказистых домов, под ногами безжизненно
шуршали осенние листья.

- Вот бы мы были богатые... - почти про себя пробормотала Дженни.

- Не знаю, что и делать, - с тяжелым вздохом призналась мать. - Дома,
наверное, совсем есть нечего.

- Давай зайдем еще раз к мистеру Баумену! - с живым сочувствием
откликнулась Дженни, тронутая ноткой безнадежности, прозвучавшей в голосе
матери.

- Ты думаешь, он еще поверит нам?

- Мы ему скажем, что нашли работу. - Я сама скажу.

- Хорошо, - устало согласилась мать.

Не доходя двух кварталов до дому, они несмело вошли в маленькую, тускло
освещенную бакалейную лавку. Миссис Герхардт хотела заговорить, но Дженни
опередила ее.

- Вы не дадите нам сегодня в долг хлеба и немного сала? Мы получили
работу в "Колумбус-Хаусе", в субботу мы непременно вам заплатим.

- Да, прибавила миссис Герхардт, - теперь у меня есть работа.

Они были постоянными покупательницами Баумена еще до того, как начались
все несчастья и болезни, и он знал, что они говорят правду.

- А давно вы там работаете? - спросил он.

- Нынче первый день.

- Вы меня знаете, миссис Герхардт, - сказал он. - Мне не хотелось бы
вам отказать. Мистер Герхардт человек надежный, но ведь я тоже не богат.
Время сейчас тяжелое, - прибавил он, - а у меня семья.

- Да, я понимаю, - тихо сказала миссис Герхардт. Спрятав под старой
шалью огрубевшие, красные от работы руки, она беспокойно сжимала их.
Дженни стояла рядом в напряженном молчании.

- Ладно, - сказал наконец Баумен. - На это-раз, так и быть, еще дам в
долг. В субботу заплатите сколько сможете.

Он завернул им хлеб и сало и, протягивая Дженни сверток, сказал с
усмешкой:

- Когда у вас снова появятся деньги, вы, наверно, станете покупать
где-нибудь в другом месте.

- Неправда, - возразила миссис Герхардт, - вы же знаете, что нет.

Но она была слишком измучена, чтобы вступать с ним в долгие объяснения.
Они повернули за угол и пошли по мрачной улице, застроенной убогими
домишками.

- Хотела бы я знать, достали ли дети угля? - устало сказала мать, когда
они были в нескольких шагах от дома.

- Не волнуйся, - сказала Дженни. - Если не достали, я пойду и принесу.

- Какой-то дядька нас прогнал, - не успев даже поздороваться, выпалил
Джордж, когда мать спросила про уголь. - Но я все-таки принес немножко, -
добавил он. - С платформы сбросил.

Миссис Герхардт улыбнулась, а Дженни громко рассмеялась.

- А как Вероника? - спросила она.

- Спит как будто, - сказал отец. - Я ей в пять часов еще раз дал
лекарство.

Мать приготовила скудный ужин и села у постели больной девочки,
собираясь, как всегда, бодрствовать подле нее всю долгую ночь.

За ужином Себастьян внес деловое предложение, к которому все отнеслись
с должным вниманием, так как он был человек практический, более других
опытный во всех житейских делах. Себастьян работал всего лишь подручным в
вагоностроительных мастерских и не получил никакого образования - его
учили только догматам лютеранской веры, которые были ему очень и очень не
по вкусу, - зато он был исполнен чисто американской энергии и задора.
Рослый, атлетически сложенный и очень крепкий для своих лет, он был
типичным городским парнем. У него уже выработалась своя жизненная
философия: если хочешь добиться успеха - не зевай, а для этого надо
сблизиться или по крайней мере делать вид, будто близок с теми, кто в этом
мире, где внешнее и показное превыше всего, занимает первые места.

Вот почему Басс любил слоняться у "Колумбус-Хауса". Ему казалось, что
этот отель - средоточие всех сильных мира сего. Когда ему удалось скопить
денег на приличный костюм, он стал по вечерам ходить в центр города и
часами простаивал с приятелями у входа в отель; он щелкал каблуками, дымил
сигарами по пять центов пара и, рисуясь, с независимым видом поглядывал на
девушек. Тут бывали и другие молодые люди - городские франты и
бездельники, заходившие в отель побриться или выпить стаканчик виски. Басс
восхищался ими и стремился им подражать. О человеке тут судили прежде
всего по платью. Раз люди хорошо одеты, носят кольца и булавки в
галстуках, - что бы они ни делали, все хорошо. Басс хотел походить на них,
поступать как они, и его опыт по части пустого и бессмысленного
препровождения времени быстро расширялся.

- Почему бы тебе не брать у постояльцев отеля белье в стирку? - сказал
он Дженни, выслушав ее рассказ о событиях дня. - Это куда лучше, чем мыть
лестницы.

- А как это сделать? - спросила она.

- Да просто обратись к портье.

Этот совет показался Дженни очень разумным.