считать того, что мой жених - а вернее, уже супруг - переходил от стола к
столу со стаканом в руке, разговаривая по своему обыкновению очень,
громко, и я немного беспокоилась, потому что с наступлением ночи нам
предстояло уезжать, а он не из тех мужчин, которые могут позволить женщине
сесть за руль.
Часам к семи-восьми гостей заметно поприбавилось, и все они очень
развеселились, принялись дурачиться, заглядывать на кухню, пиршество
разгорелось с новой силой. Мы воспользовались этим, чтобы улизнуть. Я
обняла родителей, которые отводили глаза, скрывая волнение, - ведь я
покидала их впервые. Что же касается супруга, то у него родни не осталось,
если не считать старшего брата, которого он когда-то давным-давно укусил
за ухо в ссоре из-за лошади и с которым с тех самых пор не виделся.
Насколько я помню, ко дню нашей свадьбы эта лошадь уже много лет как
издохла.
Одной из главных моих забот в тот день было сберечь свое восхитительное
белое платье, в котором венчалась еще моя мать, а перед ней - бабушка. К
тогдашней моде его приспособила одна дама из Ре, все хвалили ее за талант
портнихи. У меня сохранился снимок, сделанный на ступенях церкви после
венчания, - прилагаю его к своим показаниям, чтобы вы могли увидеть, какое
чудесное на мне было платье, несмотря на наши довольно скромные средства,
и, разумеется, как я вообще выглядела в свои двадцать лет, за несколько
часов до событий, поломавших всю мою жизнь. Фотографию не возвращайте. Мне
так и не хватило духу бросить ее в огонь, потому что на ней рядом со мной
стоят мои родители, но при взгляде на нее я не могу удержаться от слез.
На черно-белой фотографии формата почтовой открытки Эмма предстает
высокой, стройной, пригожей блондинкой со светлыми - вероятно, голубыми -
глазами и меланхолической улыбкой. Платье на ней и впрямь роскошное -
атласное, с кружевной отделкой. Высокую пышную прическу скрепляет венок из
флердоранжа, а лоб украшают затейливо уложенные завитки. Рядом в сером
фраке ее супруг Северен - мужчина лет сорока, коротконогий, с заостренным
лицом, весьма самоуверенного вида. (Примечание Мари-Мартины Лепаж,
адвоката при Апелляционном суде.)
Наш отъезд, похоже, прошел незамеченным. От этого я испытала лишь
облегчение, потому что весь вечер с опаской ожидала шуточек и намеков,
которые понесутся нам вдогонку. В ту пору испугать меня было проще
простого.
Мой супруг, перетрудившись за день, уже давно снял фрак и манишку.
Садясь за руль, он бросил их назад, на одну из постелей в фургоне. Я же
была одета так же, как утром, только сняла с головы венок и положила его
на колени.
Сен-Жюльен-де-л'Осеан - морской курорт на оконечности вытянутого
полуострова, носящего название коса Двух Америк. Сегодня его славу затмили
такие замечательные курорты, как Фура или Марен, но тогда он насчитывал с
тысячу душ зимой и не менее пяти тысяч - в сезон летом.
Вдоль главной дороги, ведущей на материк, на всем ее протяжении сменяют
друг друга устричные садки и выгоны, окруженные болотцами. Помню, что в
вечернем тумане нас провожало большое красное солнце, скользившее по
водным зеркалам.
Ночь застигла нас еще на полуострове. Разомлевший от вина, мой муж не
засыпал только благодаря ухабам. Я не осмеливалась ничего ему говорить,
потому что малейшее замечание приводило его в бешенство, а еще потому, что
мне было не так-то легко отделаться от приобретенной на работе привычки
повиноваться ему. В конце концов он сам с уверенностью собственника
положил руку на мое колено и прокричал сквозь грохот и тарахтенье:
- Проведем нашу первую брачную ночь здесь, пока я еще на что-то гожусь!
Съехав с дороги, он остановил фургон на опушке соснового бора. Мы вышли
каждый со своей стороны и направились ко входу в "гнездышко любви", как
называл заднюю часть фургона мой муж. Я ненадолго задержалась у двери,
чтобы насладиться прохладой и послушать ночных птиц.
Когда я поднялась в фургон, Северен успел зажечь спиртовку и облачиться
в пижаму, купленную им по случаю свадьбы, голубую в желтую и черную
полоску, на нагрудном кармане которой были вышиты его инициалы. Хвастливо
заявив мне: "Я все предусмотрел", он вытащил из ящика бутылку игристого и
поставил ее на столик вместе с двумя металлическими чарками. Мне не
хотелось вина, но я выпила немного, чтобы избежать ссоры. Потом, видя, что
я сижу на одном из матрасов не поднимая глаз и не говоря ни слова, муж
вздохнул:
- Ладно, я понял.
Он закурил сигарету и вышел из фургона - прогуляться, пока я разденусь.
Прикрывая створки двери, которую он оставил открытой, я увидела, что он
усаживается немного поодаль, на насыпи.
Я расстегнула крючки на платье и аккуратно сняла его через голову.
Видимо, шорох ткани у самых моих ушей помешал мне услышать другой звук,
поскольку я тотчас почувствовала, как меня хватают в охапку и грубая рука
зажимает мне рот. Я даже не успела удивиться столь нелепой выходке мужа.
Глухой, сдавленный голос - не голос Северена - скомандовал мне:
- Тихо! Не шевелитесь!
Сердце словно оборвалось у меня в груди.
Потом меня опрокинули навзничь, почти оторвав от пола. В свете
спиртовки я мельком увидела рослого молодого человека с бритым наголо
черепом и со щетиной на лице, в рубахе грубого полотна без ворота. От него
воняло болотом. Он прижимал меня к себе, и я ничего больше не видела, но
по звукам догадалась, что он запирает дверь фургона.
После этого он лихорадочно прошептал:
- Если будете слушаться меня, я не причиню вам зла.
При этих словах он склонился надо мной и вперил взгляд своих темных
глаз в мои. Я не знала, как дать ему понять, что он меня душит, но он,
должно быть, прочел в моем взгляде, что я слишком перепугана, чтобы
защищаться, и убрал ладонь с моего рта. Не давая мне опомниться, он
потащил меня, задыхающуюся, полуголую, к переднему сиденью, говоря все тем
же хриплым, прерывающимся голосом:
- Сейчас вы сядете за руль, и мы поедем.
По пути он задул спиртовку. Я собралась было возразить, что почти не
умею водить машину - и это было правдой, - но он перебил меня:
- Делайте что я говорю, иначе я убью вас.
Я перелезла через спинку сиденья. Он остался сидеть сзади, сдавив мне
шею железной хваткой. У меня вылетело из головы, как нужно трогаться.
Ощупью я нашла стартер. Уже он сам, этот мужчина, когда я покатила в
темноте, протянул руку поверх моего плеча и включил фары.
Изо всех сил выворачивая руль, чтобы выехать на дорогу, я услышала, как
по полу покатилась бутылка игристого и чарки. Я растерянно оглянулась, и
на глаза мне попалась фигура моего мужа. Должно быть, когда заработал
мотор, он вскочил на ноги и теперь так и стоял на том же месте. Лица его я
различить не могла, но сама его окаменелость свидетельствовала об ужасном
состоянии, в каком он пребывал. Воистину живым укором был этот бедолага,
брошенный в брачную ночь босым, в одной пижаме на опушке леса.
Мы покатили на материк. Мужчина, теряя терпение, орал мне в самое ухо,
чтобы я поторопилась. Я ехала так быстро, как только могла, но наша
колымага с ее "заново перебранным" мотором не выжимала больше шестидесяти
километров в час.
Полуостров соединен с материком тридцатиметровым мостом, переброшенным
через пролив, чье песчаное дно обычно обнажено и покрывается водой лишь в
самые большие приливы, в период равноденствия. Задолго до моста мужчина
приказал мне остановить машину и выключить фары. Я обернулась посмотреть
на него. Сидя на койке, где я оставила платье, он вытаскивал из своих
башмаков шнурки. Рубаха и штаны его, из той же грубой ткани, были заляпаны
грязью.
Он связал шнурки в один, потом с кошачьим проворством поднялся на ноги
и сорвал с моей шеи, потянув кверху, цепочку. Особой боли я не
почувствовала, но не удержалась и вскрикнула. Он угрожающе занес надо мной
ручищу и гаркнул:
- Замолчите!
После чего, стоя и касаясь бритой головой потолка фургона, он снял с
моей цепочки висевший на ней золотой медальон и прицепил его к шнурку.
Медальон был моей первой в жизни драгоценностью - его подарили мне на
крестины. На медальоне была выгравирована Святая Дева с Христом-младенцем
на руках. Несмотря на скудное освещение, мужчина очень ловко управлялся с
этими мелкими предметами.
- Вот, - сказал он, - так будет правдоподобнее.
Он скомандовал, чтобы я приподняла волосы, и накинул мне на шею шнурок
- так, что медальон оказался спереди. Я почувствовала - это самая
настоящая удавка: он слегка потянул за конец, чтобы до меня быстрее дошло.
Держа мою голову запрокинутой и прижимаясь к моей щеке колючей щетиной, он
зашептал почти дружески, что было ужаснее любого крика:
- Скоро нам придется встречаться с людьми. Так вы уж постарайтесь быть
на высоте. Одно неверное слово - и я вас задушу!
Мы снова пустились в путь. Я не в силах подобрать слова, чтобы описать
свое тогдашнее состояние. Я мечтала об одном - проснуться. Проносившийся
за стеклами пейзаж, хоть и виденный многократно, казался мне чужим и
незнакомым, как в кошмаре. Меня бросало то в жар, то в холод.
Внезапно на фоне темного неба вырисовался мост. У въезда на него
суетились фигуры с фонарями. Зажглись прожектора. Я притормозила и
почувствовала, что мужчина, лежавший позади меня на полу, плотнее прижался
к ящику и потянул шнурок под завесой из моих волос. Он спросил:
- Сколько их?
Голос был резкий и, как и его рука, ничуть не дрожал. Приблизившись, я
насчитала семерых, о чем и сказала ему.
В свете моих фар и светивших навстречу прожекторов я увидела, что это
солдаты в серо-голубой форме, с винтовками и в касках и что они
перегородили дорогу двойным рядом рогаток. Того, кто командовал ими и