зеленые колеса безнадежности, и тогда Евпраксия не выдерживала, повелевала
остановить повозку, прыгала на землю, становилась обыкновенной
двенадцатилетней девочкой, хотела куда-то идти, бежать одна, без никого,
остаться наедине с миром, с ветрами и небесами. И тут же с горечью
убеждалась, что у нее только и осталось - земля под ногами, и такая
скользкая, что невольно казалось: мир вот-вот растворится здесь, на этой
дороге, исчезнет. В отчаянии Евпраксия снова заходилась в рыданиях, падала
оземь, и тогда мамка Журина наклонялась к ней, гладила ее мягкие, словно
дым, волосы и тихо говорила:
где-то под черными одеяниями) - один из Киева, бородатый, зарос пышной
щетиной, другой из Саксонии, остриженный и выбрит гладко, что твой угорь,
- вырастали возле лежащего ребенка, с целью утешений, ибо для одного
девочка была княжной, а для другого женой его властелина - маркграфа, и
оба испытывали беспомощность собственную и своего бога, бормотали
растерянно: <Все, что от природы, совместимо с волей божией> (тот, что из
Киева),
и вперед по едва обозначенным дорогам; оставались позади затаившиеся в
пущах четырехлицые древние боги-идолы, умирали четырехсолнцевые
размеренно-степные дни, умалялись четырехветровые русские небеса.
Утомительно-пугливое просонье стряхивало шепот с трав, мир окутывали
туманы, такие плотные, что в них не летали даже ангелы, а то внезапно
раздиралось небо и падали на землю бури, в неистовых порывах разметывали
все вокруг себя, и тогда Евпраксия молилась в душе какой-то неведомой
силе, чтоб и впрямь все исчезло, ничего не осталось, а она чтоб очутилась
дома, в Киеве, на Красном дворе, возвратилась туда, куда нет ей возврата.
над всем царило безнадежно-убийственное движение колес.
меньше и меньше должно было оставаться в ней от детского мира, а вместо
этого нахально врывался в душу мир взрослый, порожденный этим
безостановочным продвижением вперед и вперед, обновлением и сменой
пространств, барахтаньем меж днями и ночами безбрежного моря времени.
своего путешествия, золотые купола великого города, слышала звон
колокольный и крик людской, дрожала в людской суете среди тех, кто хотел
как можно скорее протолкаться к трапезе и к дарам, которыми щедро сыпал
великий князь киевский Всеволод в честь помолвки своей дочери Евпраксии.
Свадебный обоз в далекую Саксонию начинался у Золотых ворот.
Предусмотрительно собранный и заготовленный, он еще где-то укрывался до
поры до времени на киевских площадях и в киевских проездах, а первой
должна была покинуть Киев, пройти сквозь Золотые ворота она, молодая
княжна, дитя недорослое, а уже и жена какого-то неведомого маркграфа,
богатства, могущества и наглости которого хватило, чтобы посягнуть на ее
руку.
младшие, расположились на забороле(*) у надвратной церкви; визжали рога,
гремели котлы, крик бил в небо, а небо откликалось медным эхом колоколов,
когда Евпраксия двигалась через Золотые ворота. Княжеское достоинство не
дозволяло ей идти пешком, ехать верхом приличествовало мужам, волов
украшали для преодоления тоски и тяжести последующего длинного странствия,
тогда как же должна была покинуть вельможная невеста главный город земли
своей? Ее вынесли в открытой золоченой лектике(*) в виде кораблика с
резным носом и круто стесанной кормой; лектику несли восемь
силачей-скороходов, несли легко, ловко, без малейшего покачивания, так что
Евпраксия не сидела, а стояла посредине носилок, не прикасаясь к стенкам и
ни за что не держась руками - стояла в отчаянно-торжественном оцепенении.
С киевского вала, с заборола, будто с самого неба, летели на нее цветы и
венки; цветы устилали дорогу, они росли позади, отгораживали Евпраксию от
Киева, возможно и навеки. Ни оглянуться, ни заплакать, ни закричать в
отчаянии...
Золотые ворота, другая через Жидовские, обе вскоре соединились на
Белгородской дороге. Евпраксия перешла из лектики в окованную серебром
пышную свою повозку, белые волы с украшенными рогами, спокойно жуя жвачку,
потянули драгоценный груз. Все потонуло в облаках пыли, мир исчез с глаз
несчастной девочки, и тогда впервые вспомнила она про свою власть и в
первом приступе ярости закричала:
первыми перешли шесть белых волов, тащивших серебром окованную повозку;
дальше обоз должен был продвигаться таким же образом, с той лишь разницей,
что под вечер опережали его коморники, чтобы приготовить ночлег, да
пошаривала по обеим сторонам дороги дружина, предотвращая внезапные
нападения. Всегда ведь найдутся, и немалым числом, охотники поживиться, а
про обоз княжны Евпраксии во все концы уже разлетелись слухи, удивления и
восторги, да такие, будто таились там красота и богатство со всей земли
русской: меха соболиные, бобровые, горностаевые, черных куниц, песцов,
белых волков, груды золотых полос и пенязя(*) золотой и серебряной утвари,
дорогого оружия, украшенного самоцветами; а золота, мол, на возах и в
тороках, как листьев осенью, а еще было бессчетно всякого съестного
припаса, прославленного пива пшеничного, без которого славянской душе
невмоготу прожить хотя бы день; гнали целые табуны говяда на убой, отары
овец, вели сотни скакунов, за каждого из которых можно купить целое село,
везли корчаги меду, круги воска, шкуры, полотно, шерсть; тут хватило бы на
беззаботно-роскошную жизнь не одной вот такой тоненькой девочке, а тысячам
людей.
костров устремлялись навстречу звездному небу; в болотах и топях стлали на
скорую руку мосты, а когда из-за неожиданных ливней внезапно создавались
заторы, тогда вязли волы и кони, тонули возы, мучились без меры люди,
проклиная и далекую дорогу, и князей, и самого господа бога. А бородатый
исповедник молодой княжны, не отваживаясь попрекать измученных людей за
богохульство, смиренно ронял взятые из священной книги слова, до сути
которых не мог докопаться никто: <Проклинайте землю Мероз, пропроклинайте
землю Мероз!>
Евпраксии представлялась она Саксонией, той Нордмаркой, которой владел
теперешний ее муж граф Генрих Штаденский - незнакомый и враждебный, чужой,
как слово <Мероз>. Проклинайте землю Мероз, прокляните, прокляните
поселенцев ее...
тащили ее дружно и упрямо, погонщики подобраны были умело и
предусмотрительно, но все же и они неминуемо должны были утомиться от
далекой дороги; однообразие движения притупляло бдительность, и однажды на
непробитых путищах среди темных пущ повозка попала в трясину. Сначала
никто, в сущности, и не заметил этого, волы барахтались в трясине,
погонщики дружно покрикивали на них, надеясь вырваться на твердую землю,
но вот, словно вдруг увидели погонщики, что когда-то ослепительно белая
шерсть на волах все плотней и плотней покрывается грязными брызгами и
потеками, высокие колеса все глубже и глубже уходят в ненасытную топь, а
княжна тем временем, не боясь болота, не ведая страха перед сумерками,
которые уже надвигались, не заботясь об измученных, обессиленных до
предела людях, смотрела на их старания, будто на развлечение, хлопала в
ладоши, то и дело обращаясь к мамке Журине, чтобы спросить о чем-то, а
потом неожиданно княжну охватил приступ гнева, ей опротивели все, и она
велела всем до единого убраться прочь отсюда, выпрячь волов, оставить ее
одну с мамкой Журиной, потому что она хочет ночевать вот здесь, среди
трясины, заброшенная в пуще, затерянная среди непролазных путищ, одна под
небом, под луной, под звездами, как ночуют и вечно живут чеберяйчики.
прихотям Евпраксии нет пределов и поэтому не следует и противиться им.
страшная луна, от болот тянуло пронизывающим холодом, от которого не
спасали ни толстые ковры, ни мягкие меха, потому что мерзло уже и не тело
только, - сама душа мерзла.
то не усматривалось в этом ничего оскорбительного, потому что известно
ведь всем, кому нужно: рабыня та - из княжеского рода, дочь древлянского
князя Мала, укрощенного беспощадно-мстительно княгиней Ольгой, которая
отторгла Мала от его удельных Дерев и, пленив, заперла доживать век свой в
Любечи - вроде бы князь и одновременно раб, а дочь, выходит, рабыня.
стычке всю свою дружину, спрятался от смерти под мостком в Васильеве, то
считалось это не позорной трусостью, а лишь находчивостью и хитростью
великого князя, а хитрость в те времена ставилась чуть ли не выше ума и
отваги.
а лишь для лишнего и недвусмысленного напоминания, что князь тот хром был
естеством, но не духом.
Корнев Павел
Трубников Александр
Круз Андрей
Панов Вадим
Распопов Дмитрий
Сертаков Виталий