обстоятельство, что женщина, встречающая их в Кельне, все же была его
матерью. Под глазом у него тревожно задергался нерв. Открыв дверь комнаты,
Герберт увидел бабушку: в одной руке она держала щетку, в другой -
эмалированное ведерко с горячей водой; над ведерком клубился пар. Пойди ко
мне в комнату и получи подарок - он на столе, а я пока уберу у тебя. И
потом, Герберт, кого бы ты хотел видеть у себя в гостях? Никого, бабушка,
абсолютно никого. Но я все же кое-кого пригласила. Герберт хорошо знал весь
состав приглашенных. Старый фон Зайц, если он будет хорошо себя
чувствовать; директор писчебумажного магазина, еще две постоянно
улыбающиеся старушки - древние приятельницы бабушки - они принесут домашний
пирог, и за весь вечер к нему никто не притронется; старушки будут
улыбаться, а потом этот пирог отдадут Цезарю, который, чавкая и брезгливо
морщась, проглотит его. Больше, наверное, никто и не придет, а я приглашу
Бербель, последний раз мы стояли и разговаривали целых десять минут.
Видимо, она мне нравится. Да, скорее всего, она нравится мне, - подумал
Герберт и почувствовал, что краснеет.
дошел до ее дома и по рассеянности чуть было не попал под машину, которая
неожиданно вывернула из переулка. Он стоял у подъезда и раздумывал: в
последнюю встречу он записал номер ее телефона, но из дома позвонить не
догадался, а рядом с ее домом не нашлось автоматной будки. Герберт стоял,
прислонившись к стене дома, и разглядывал мостовую. И сколько ног, сколько
колес прошло и проехало по этой мостовой, сколько признаний откровенных и
лживых слышали эти камни. Герберт ходил около подъезда - три шага вперед,
три назад; наконец, на него стали обращать внимание: он был красивым
мальчиком в хорошей одежде, а это почти всегда заметно. Ах, Герберт, в свой
день рождения ты не хотел праздника, для тебя радость была заключена в
разговоре и встрече с девушкой.
занимала высокая крупная женщина, одетая в черное платье. Дверь будки
оставалась открытой, и он слышал, как женщина рассказывала кому-то о
кроликах, о том, как их лучше содержать и чем кормить. Она поминутно
перекладывала телефонную трубку из правой руки в левую. Распущенные по
плечам волосы создавали впечатление, что за ними скрывается грубоватое лицо
- под стать всей фигуре. Однако, зайдя с другой стороны, Герберт увидел
сморщенную вытянутую мордочку, сильно напоминающую лисью, и вовсе не
грубую, а, пожалуй, даже жалкую. Но вот женщина снова повернулась спиной к
Герберту, и жалости как не бывало. Наконец, она вышла из будки и пошла,
покачивая бедрами. После нее остался запах едких духов. Герберт набрал
номер девушки, записанный на конфетном фантике. Послышался щелчок, затем
гудок; трубку, наконец, сняли, и хриплый голос сказал: "Але". Герберт
замешкался. "Але", - снова спросила трубка. Можно пригласить Бербель? Какую
Бербель, - в свою очередь спросили на другом конце. У нас нет Бербель, у
нас только Катарина и Магда. Ну как же, - Герберт закашлялся, - Бербель
Бауэр. Ах, Бауэр. Это она вам дала телефон? Да, она. Ну так вот, я ее тетя.
А телефон у нее совсем другой, и я не знаю, хочет ли она, чтобы вы ей
звонили. Извините, - проговорил он и повесил трубку.
ему показалось, что штора на окне чуть колышется. В это время к подъезду
подъехал черный "Опель", из него вылез шофер; он открыл заднюю дверцу и
достал огромную корзину цветов. Герберт проводил глазами шофера и корзину и
вслед за ними вошел в подъезд. Кабина лифта медленно поползла вниз. Герберт
открыл дверь, пропустив вперед посланца с цветами. Тот поставил корзину на
пол и внимательно поглядел на Герберта, словно спрашивая его: "А что
дальше?" Вам на какой этаж? - спросил Герберт, повернувшись спиной к
зеркалу, и посмотрел на ряд кнопок. Четвертый, - ответил шофер - голос у
него оказался очень тонким, почти женским. На этаже две квартиры, либо он в
соседнюю, либо к ней, хотя вот это даже интересно будет. Лифт бесшумно
остановился. Шофер подошел к квартире Бербель и надавил кнопку звонка.
Внутри Герберта загудела какая-то струнка, а еще через несколько мгновений
он вздрогнул от голоса девушки, который послышался из-за двери. Госпожа
Бауэр здесь проживает? - спросил шофер, и Герберт сделал усилие, чтобы не
оглянуться, но как только шофер покинул квартиру, он подошел к двери и
позвонил. Бербель открыла и отступила вглубь прихожей: у нее были голубые
глаза и каштановые волосы. Какие изумительные цветы прислали тебе, я видел
корзину. Это поклонники, - и было об этом сказано так легко, как будто она
в свои четырнадцать лет только и делала, что принимала подарки. Маленькая
женщина глядела на него с вызовом и обаянием первой юности. Садись, -
предложила она, и он опустился в глубокое кресло. Сегодня у меня день
рождения, ты приходи, - сказал он. Кстати, какой у тебя телефон? - твоя
тетя была очень недовольна, когда я позвонил, ведь ты дала ее номер.
Неужели ее? - воскликнула Бербель, ничуть не смутившись. Я в самом деле
перепутала цифры? Глаза у нее сверкали, а полуоткрывшийся рот похож на
маленькую раковинку. Подбежав к Герберту, она запустила в его волосы свои
руки, чем страшно смутила его. Легкий жест, легкость фразы о поклонниках.
Вот как рано все у них начинается. Смог бы я у себя дома забраться к ней в
волосы? Вероятно, нет - а она может. Интересно, что она чувствует ко мне?
Вполне вероятно, что я ей нравлюсь, и ей приятно погрузить руки именно в
мои волосы. А хочешь, пойдем погуляем, - спросила она и стала поправлять
растрепавшуюся прическу. Затем она схватила красную ленту и повязала ее
вокруг головы. Герберт сидел на стуле и чувствовал себя неуютно: уж больно
она была красива, больно красиво было все вокруг. И кофейник на подносе
источал одурманивающий запах, ему даже показалось, что предметы поплыли
перед глазами. Бербель села на край дивана и закинула ногу на ногу. Герберт
увидел, как белая полоска кожи мелькнула между складками платья. Неожиданно
он понял, что кроме чувства неловкости в нем к тому же начинает просыпаться
растерянность мысли, переходящая в почти физическую усталость. Мысли
кружили в голове, как ватные шарики, и ни на что определенное не намекали.
Струйка черного кофе ударилась о дно белой как снег чашки и Герберт решил,
что чашка может растаять. Он испуганно ухватился за фарфоровую ручку но,
почувствовав твердость, уже уверенно поднес ее к губам. Кофе ему не
понравился: он был слишком сладким и густым, но за этой густотой скрывалась
пустота, потому как в Рейхе уже целый год в кофе докладывали ячмень, и
только в дорогих ресторанах он еще был настоящим - таким, каким пил его
весь цивилизованный мир. Послушай, Бербель, а как вас учат в гимназии
относиться к лицам противоположного пола? Бербель вскинула голову и,
сощурив голубые глаза, с усмешкой посмотрела на юношу, но ничего не
сказала. Герберт взял со скатерти одну ложку и положил ее поверх кофейной
чашки, затем взял другую, и тоже положил поверх чашки. Вы себя вести не
умеете, - проговорила Бербель, но по лицу ее пробежала тень удовольствия;
эта тень прошлась и по Герберту и приятно встревожила его. Близость к
озорству непредсказуема.
весело, если не грустно, - ответил тот, покраснев. Потом он скрипнул зубами
- ему показалось, что во рту у него насыпан песок. На улице шел дождь.
Завеса воды, падающая сквозь солнце, была похожа на легкую стеклянную
паутинку. Герберт подошел к окну и посмотрел на мостовую с редкими
пешеходами и редкими автомобилями, - все старые улицы чем-то похожи, -
подумал он, вспомнив вид на улицу из кабинета отца. Герберт задумывался над
своими мыслями гораздо чаще, чем это было нужно. Порой он удивлялся,
чувствуя в своем голосе женские интонации. Герберт стеснялся своего
ломающегося голоса, который перекатывался в горле воздушным шариком.
Незаметно в комнату вошел огромный рыжий сенбернар, он подошел к девушке и
положил к ней на колени свою огромную голову. Бербель запустила руку в
густую шерсть собаки и замерла. Герберту показалось, что это фотография.
Глаза собаки смотрели на хозяйку с грустью и влюбленностью. Уже много лет
собаке снился один и тот же сон, будто она и девочка живут вдалеке от
города, в степи, в глубокой и теплой яме, и каждый раз, когда приходит
время заснуть, девушка кладет свою кудрявую голову на лапу собаке. Но в
реальной жизни все было наоборот, и собака скучала по снам. Герберт допил
кофе и поставил чашку, - ну пойдем, что ли. Бербель посмотрела на него, и
он увидел, что оба ее глаза смотрят в разные стороны, рассеянность безумия
сквозила в лице гимназистки Бауэр. Собаку брать не будем? - спросила
Бербель и посмотрела на сенбернара. В кафе с собакой не пускают, - сказал
он и погладил пса.
мокрых улиц, и вслед им смотрели удивленные окна домов. Несмотря на раннее
время, слово "Кафе" уже светилось электричеством. Около входа стояли два
молодых человека в почти одинаковых пиджаках с подложенными плечами, губы у
них были накрашены, и сами они напоминали манекены, которые должны войти в
какую-либо из ближайших витрин; взгляды их были неподвижны и очень
сосредоточены, - казалось, они разглядывают какую-то одну только им
известную точку. Попав в темное помещение, мальчик и девочка растерялись, -
они не заметили, как из глубины продолговатого зала, словно воздушный шар,
выкатился толстый метрдотель. Он устало махнул в сторону далекого столика с
маленькой лампочкой. Над столом висело хорошо сделанное чучело орла: в
когтях птица держала расползшуюся на четыре стороны света свастику. Они
опустились на низкие стулья. На золотой картонке тоже была выбита всеядная
свастика; он открыл меню, а Бербель вытащила из соломенной сумочки пачку
сигарет и маленькую черную зажигалочку с золотым колесиком. Закурив,
Бербель выпустила дым и поставила пачку так, как это нужно для того, чтобы
увидеть, что на ней изображено. На сигаретной пачке была нарисована
светловолосая девушка: она сидела на стуле, одна нога была закинута за
другую, в уголке рта у нее дымилась длинная сигарета, в руке она держала
огромную черную свастику. В голубых глазах Бербель отпечаталась
задумчивость. Она совсем не понимала, зачем существуют люди. Почему, зачем,
отчего легкий дым над столами и приглушенные голоса тут и там? И Герберт
подумал, что неплохо было бы еще заказать вино. Здорово было бы пить его и
смотреть на растрепанные волосы Бербель, и думать о силе человеческой
печали, о силе мысли, о ее головокружительности. Но когда пришел официант,