каким он был в то время, о котором пишет мистер Никербокер.
дожидаясь согласия автора; и я заявляю здесь, что, если он когда-нибудь
возвратится (хотя очень боюсь, что с ним произошел какой-то несчастный
случай), я готов буду рассчитаться с ним, как подобает справедливому
честному человеку. На чем я пока и кончаю -
"Независимая Колумбийская гостиница",
Нью-Йорк.
К ЧИТАТЕЛЯМ
прославить многочисленные великие и изумительные деяния наших голландских
предков, я, Дидрих Никербокер, уроженец города Нью-Йорка, пишу этот
исторический опыт" {* Геродот в переводе Било {6}.}. Подобно великому Отцу
Истории, чьи слова я только что привел, я описываю давно минувшие времена,
на которые полумрак сомнений уже набросил свою тень и вот-вот должна была
навсегда опуститься темная завеса неизвестности. С великим прискорбием видел
я, как ранняя история этого почтенного и древнего города постепенно
ускользает от нас, едва трепещет на устах стариков и старух, любящих
порассказать о былом, и с каждым днем постепенно уходит в небытие. Через
некоторое время, думал я, и эти почтенные голландские бюргеры, эти шаткие
памятники доброго старого времени, присоединятся к своим отцам; их дети,
поглощенные пустыми развлечениями или ничтожными делами современности, не
позаботятся о том, чтобы сохранить воспоминания о прошлом, и последующие
поколения будут тщетно искать свидетельств о днях патриархов. Происхождение
нашего города будет похоронено в вечном забвении, и даже имена и подвиги
Воутера Ван-Твиллера {1}, Вильяма Кифта {2} и Питера Стайвесанта 3 будут
окутаны сомнениями и легендами, подобно именам Ромула и Рема, Карла
Великого, короля Артура, Ринальдо {4} и Готфрида Бульонского {5}.
несчастье, я прилежно взялся за работу, чтобы собрать все сохранившиеся еще
отрывки нашей младенческой истории; подобно моему почтенному предшественнику
Геродоту, в тех случаях, когда нельзя было обнаружить письменные источники,
я старался сомкнуть цепь исторических событий с помощью вполне достоверных
преданий.
долгой и одинокой жизни, я вынужден был ознакомиться с работами невероятного
множества ученых авторов, принесшими мне, однако, очень мало пользы. Это
может показаться странным, но среди бесконечного количества превосходных
сочинений, написанных в нашей стране, не существует ни одного, дающего хоть
сколько-нибудь полное и удовлетворительное описание ранней истории Нью-Йорка
или деятельности его первых трех голландских губернаторов. Впрочем, мне
удалось извлечь ценные и интересные сведения из обстоятельной рукописи,
написанной на исключительно чистом и классическом нижнеголландском наречии,
если не считать нескольких орфографических ошибок, и найденной в фамильных
архивах Стайвесантов. Роясь в дедовских сундуках и в сваленном на чердаках
старом хламе, принадлежавшем нашим почтенным голландским гражданам, я также
собрал по крупицам много воспоминаний, писем и других документов, а от
знакомых мне почтеннейших старых дам, пожелавших, чтобы их имена не были
названы, услышал множество весьма достоверных преданий. Я не могу не
упомянуть и о том, какую огромную помощь оказало мне наше замечательное и
достойное всяческих похвал "НЬЮ-ЙОРКСКОЕ ИСТОРИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО", которому я
выражаю здесь мою искреннюю признательность.
определенному образцу, а напротив, довольствовался тем, что сочетал и
совершенствовал достоинства наиболее признанных древних историков. Подобно
Ксенофонту {7}, я проявлял на протяжении всего повествования полную
беспристрастность и строжайшую приверженность к истине. По примеру Саллюстия
{8}, я украшал мой рассказ многочисленными описаниями древних героев,
изображая их во весь рост и в истинном свете, и приправлял его, подобно
Фукидиду {9}, глубокими политическими размышлениями, сдабривал изящными
сентенциями, как это делал Тацит {10}, и придавал всему благородство,
величие и великолепие, свойственные Ливию {11}.
меня за то, что я слишком часто позволяю себе следовать смелой, свободной
манере моего любимого Геродота. Говоря откровенно, я не всегда мог
воздержаться от соблазна останавливаться на тех приятных эпизодах, которые,
наподобие поросших цветами склонов и ароматных зарослей кустов, окаймляют
пыльную дорогу историка и побуждают его свернуть в сторону и отдохнуть от
долгого странствия. Впрочем, читатели, как я надеюсь, убедятся, что я всегда
опять беру в руку посох и с новыми силами пускаюсь в утомительный путь;
стало быть, передышка приносит лишь пользу и моим читателям и мне.
{12}, соблюдая необходимое единство истории, все же такая задача была крайне
трудной, ибо сведения о многих из описанных здесь событий попали мне в руки
в самом хаотическом и разрозненном виде. Трудность еще более усилилась из-за
того, что одна из важнейших задач, поставленных мною перед собой при
написании этого сочинения, состояла в том, чтобы проследить развитие обычаев
и институтов в этом лучшем из городов и сравнить их, какими они были в
зародышевом, младенческом состоянии, с тем, какими они стали в теперешнюю
зрелую эпоху роста знаний и улучшения жизненных условий.
на будущее признание, - это полная достоверность, какой я придерживался при
создании моего бесценного небольшого труда, тщательно отсеивая всю мякину
гипотез и отбрасывая плевелы басен, слишком склонные буйно разрастаться и
заглушать семена истины и благодетельного знания. Если бы я жаждал завоевать
расположение легкомысленной толпы, парящей подобно ласточкам над
поверхностью литературы, или если бы я жаждал прельстить моими писаниями
изнеженное небо литературных сластен, я мог бы воспользоваться мраком,
окружающим младенческие годы нашего города, и ввести в свой рассказ тысячу
приятных вымыслов. Однако я добросовестно отбросил множество занимательных
сказок и чудесных приключений, которые пленили бы сонный слух людей,
предающихся летнему безделью, и ревностно соблюдал правдивость, серьезность
и достоинство, призванные всегда отличать историка. "Ибо писатель этого
рода, - утверждает один изысканный критик, - чтобы творить в назидание
потомству, должен обладать качествами мудреца, который путем глубокого
изучения достигает надлежащей осведомленности, тщательно обдумывает свои
выводы и обращается скорей к нашему рассудку, чем к воображению".
достойные быть занесенными в летописи истории; и еще более счастлив он, что
у него есть для описания этих событий такой историк, как я. Ибо в конце
концов, благосклонный читатель, города сами по себе и даже империи сами по
себе без историка ничто. Ведь не кто иной, как терпеливый повествователь
радостно описывает их благоденствие в эпоху роста, прославляет их величие во
время полного расцвета, поддерживает смутную память о них, когда они
склоняются к упадку, после их гибели собирает разбросанные обломки и,
наконец, благочестиво предает погребению их пепел в мавзолее своего труда,
воздвигая триумфальный памятник, чтобы сохранить их славу на все последующие
времена.
Вавилоном, Ниневией, Пальмирой, Персеполисом, Византией, Агригентом, Кизиком
и Митиленами?" Они исчезли с лица земли - они погибли из-за отсутствия
историка! Пусть человеколюбец плачет над их запустением, пусть поэт бродит
среди их полуразрушенных сводов и разбитых колонн и предается призрачному
полету своего воображения, но увы! увы! Современный историк, чье правдивое
(подобно моему) перо неизменно обречено ограничиваться скучной
действительностью, тщетно будет искать среди окутанных забвением развалин
какие-либо следы старины, которые могли бы рассказать поучительную повесть
их славы и их гибели.
ними все их памятники, открытия и достижения, бывшие предметом их тщеславия.
Факел знания не раз угасал и вновь зажигался; немногие случайно уцелевшие
люди восстанавливают связь поколении". Итак, историк - это благодетель
человечества, жрец-хранитель, поддерживающий неугасимый огонь столетий. Но
его заслуги не остаются без воздаяния. Все в известной степени служит к его
прославлению. Подобно тому, как великий автор проекта и шлюзованных водных
путей доказал, что реки, озера и океаны созданы лишь для того, чтобы питать
каналы, так и я утверждаю, что города, империи, придворные интриги,
заговоры, войны, разрушение и запустение ниспосылаются провидением только
как пища для историка. Они образуют лишь пьедестал, на который историк
бесстрашно поднимается перед лицом современных ему поколений и требует себе
в награду бессмертие от начала и до скончания веков. Весь мир, весь мир
ничто без историка!
ожидает, в силу тех же печальных причин, девять десятых городов,
процветающих ныне на нашей планете. Писать историю большей части из них уже
слишком поздно; их происхождение, самое их основание, как и ранние эпохи их
заселения, навсегда погребены под ворохом лет. Такой же была бы судьба и
прекрасного уголка земли, историю которого я здесь изложил, если бы я не
вырвал его из мрака как раз вовремя, в то самое мгновение, когда описанные в
настоящем труде события уже погружались в бездонную ненасытную пучину
забвения, если бы я не вытащил их, так сказать, за волосы, когда
несокрушимые клыки чудовища навсегда смыкались над ним! И тут я, как уже
было упомянуто ранее, стал тщательно собирать, сопоставлять и приводить в
порядок эти события, восстанавливая их клочок за клочком, "punt en punt, gat