Но тому, кто бежал впереди, было, как видно, еще тяжелее, потому что он
вдруг присел у перил. Сторож подбежал к нему, крякнул я вдруг откинулся
назад, - должно быть, его ударили снизу. И он еще висел на перилах,
медленно сползая вниз, а убийца уже исчез за крепостной стеной.
была пуста, и вокруг никого, только сторож, лежавший на боку, вытянув
вперед руки. Большая яловая кожа валялась рядом с ним, и он медленно
зевал, когда, трясясь от страха, я подошел к нему. Через много лет я
узнал, что многие перед смертью зевают. Потом он глубоко вздохнул, как
будто с облегчением, и все стало тихо.
тут-то, а увидел, что она пуста, и снова вернулся к сторожу. Я даже
кричать не мог, и не только потому, что был тогда немой, а просто от
страха. Но вот с берега донеслись голоса, и я бросился назад, к тому
месту, где ловил раков. Никогда больше не спалось мне бегать с такой
быстротой, даже в груди закололо и остановилось дыхание. Я не успел
прикрыть травой раков я растерял половину, пока добрался до дому, Но тут
было не до раков!
единственной комнате было темно, все спокойно спали, никто не заметил ни
моего ухода, ни возвращения. Еще минута, и я лежал на прежнем месте, рядом
с отцом. Но долго еще я не мог уснуть. У меня перед глазами были этот
мост, совещенный луной, я две длинные бегущие тени.
двугривенный, а с ним надежда на новые крючки и блесну для щук. Во-вторых,
пропал перочинный нож. Собственно говоря, это был отцовский нож, но так
как лезвие было сломано, отец подарил его мне. Я все перебрал я дома я во
дворе - нож как сквозь землю провалился.
пристань - нести отцу обед. Это была моя обязанность, и я ею очень
гордился.
липами, которые так и остались любимыми деревьями нашего города. Но в тот
день, когда я нес отцу горшок щей в узелке и картошку на месте этого
бульвара стояли балаганы, построенные для рабочих; вдоль крепостной стены
были сложены пирамидами хлебные кули я мешки; широкие доски перекинуты с
барж на берег, и грузчики с криком: "Эй, поберегись!" - катили по нам
заваленные товарами тачки. Я помню воду у пристани в жирных перламутровых
пятнах, стертые столбы, на которые взбрасывались причалы, смешанный запах
рыбы, смолы, рогожи.
движение с борта на берег остановилось Задние кричала и ругались, двое
каталей лежали на ломе, стараясь поднять и поставить в колею
соскользнувшую тачку. Отец неторопливо обошел их. Он что-то сказал,
наклонился... Таким я запомнил его - большим, с круглым усатым лицом,
широкоплечим, легко поднимающим тяжело нагруженную тачку. Таким я его
больше же видел.
пристав и трое городовых появились на пристани. Один крикнул "дядю" - так
назывался староста артели - и что-то сказал ему. "Дядя" ахнул,
перекрестился, и все они направились к нам.
они отскочили, я один городовой вынул шашку.
Я не кто-нибудь, меня все знают.
тому, который вынул шашку. - Ваше благородие, я семейный человек, работаю
на этой пристани двадцать лет. Что я сделал? Вы скажите всем, чтобы все
знали, за что меня берут. А то ведь и вправду подумают люди, что я -
разбойник!
он наклонился ко мне. - Саня, беги к матери, скажи ей... Ах, да ты ведь...
этого слова, как будто надеялся, что я когда-нибудь еще заговорю. Он
замолчал и оглянулся
артельному. - Передай ей. Ну, прощайте!
узнала, что забрали отца. Она не заплакала, но зато, только "дядя" ушел,
села на кровать и стиснув зубы, сильно ударилась головой о стену. Мы с
сестрой заревели, она даже не оглянулась. Бормоча что-то она билась
головой о стену. Потом встала, накинула платок и ушла.
спала, а я лежал с открытыми глазами и думал: сперва об отце, как он со
всеми прощался, потом о толстом приставе, потом о его маленьком сыне в
матроске, которого я видел в губернаторском саду, потом о трехколесном
велосипеде, на котором катался этот мальчик, - вот бы мне такой велосипед!
- и, наконец, ни о чем, - когда вернулась мать. Она вошла похудевшая,
черная, и тетя Даша подбежала к ней...
и несколько минут я лежал не двигаясь, не помня себя от горя и не слыша ни
слова. Потом помял, что нет, он жив, но мать к нему не пускают. Три раза
она сказала, что он взят за убийство, - ночью убили сторожа на понтонном
мосту, - прежде чем я догадался, что ночью - это сегодня ночью, что сторож
- это тот самый сторож, что понтонный воет - тот самый понтонный мост, на
котором он лежал, вытянув руки. Я вскочил, бросился к матери, закричал.
Она обняла меня: должно быть, подумала, что я испугался. Но я уже
"говорил"...
Песчинку ловить раков, и как черный человек с тросточкой появился в
проломе крепостной стены, и как он ругался, скрипел зубами, а потом плюнул
в костер и ушел. Слишком трудная задача для восьмилетнего мальчика,
который едва мог произнести два-три невнятных слова!
замолчал и, думая, что теперь все ясно, посмотрел за мать.
изображать... Мать понимала меня лучше всех, но на этот раз я с отчаянием
видел, что и она не понимает ни слова. Еще бы! Как не похожа была сцена на
понтонном мосту за то, что пытался изобразить худенький черный мальчик,
метавшийся по комнате в одной рубашке. То он бросался на кровать, чтобы
показать, как крепко спал отец в эту ночь, то вскакивал на стул и поднимал
крепко сложенные кулаки над недоумевающей тетей Дашей.
городовой на него замахнулся. Правда, Саня?
долго лежал, слушая, как они говорят, и думая, как бы мне передать свою
необыкновенную тайну.
мать. Она у меня всегда была странная, но такой странной я ее еще никогда
не видел.
вскакивать и в одной рубашке сидеть у стола до утра, отец отвозил ее за
несколько дней домой, в деревню, и она возвращалась здоровой. Теперь не
Каргалов Вадим
Белов Вольф
Никитин Юрий
Посняков Андрей
Акунин Борис
Сертаков Виталий