Крепко прижавшись к плечу щекой, выставив вперед ногу, испуганно-злобно и
как бы с отчаянием смотрел второй. Я хотела крикнуть им, что здесь нельзя
стрелять - военный завод! Но было уже поздно. Полный гимназист поднял руку,
выстрелил... И ничего не произошло, должно быть, промахнулся.
он нарочно целился так долго - то в лицо, то в живот. Наконец, сказав: "А,
черт с тобой!" - он отвел руку и выстрелил в сторону. Он выстрелил в мою
сторону, это я поняла еще прежде, чем услышала выстрел. Он выстрелил в меня
и, кажется, попал, потому что я увидела небо - и вовсе не там, где оно было
мгновение тому назад. Не там, над гимназистами, над полем, которое, переходя
за Степановским лужком в косогор, поднималось к черной громаде завода, а
высоко перед собой.
волновалась. А теперь мне было не холодно, и я нисколько не волновалась. Я
лежала и смотрела в небо. Я знала, что он попал в меня и убил и что сейчас
все кончится навсегда.
почувствовала, что сейчас кончится не знаю что, но самое последнее в жизни.
Я лежала, не открывая глаз, и думала. Было трудно вздохнуть, но все это
происходило уже после той последней минуты. После! Я стала радостно, шумно
дышать. И потом несколько раз возвращалась к этому счастливому "после".
кругом на потолке? Какая-то таблица висела на стене, два одинаковых
темно-красных комода стояли рядом, покрытые одной довольно грязной накидкой
с кистями, - значит, я не в больнице? И не дома?
стеной раздались шаги и что-то тяжелое стало толкаться о стены. С медленно
бьющимся сердцем я долго слушала эти удаляющиеся, тяжело переступающие шаги.
Огромный зверь вроде мамонта, которого я видела в "Природоведении" у Лельки
Алмазовой, представился мне, и я почти увидела, как он спускается с
лестницы, упираясь в стены боками.
долгое невнятное бормотанье. Я прислушивалась, переставала, снова
прислушивалась - все скрипело да скрипело перо, кто-то грустно бормотал за
стеной.
привезли в этот дом не вчера. Тогда под тенью козырька у него было острое,
злое лицо. А сейчас - доброе и веселое, как у ангела на картинке, которую
мадам Гутман, хозяйка писчебумажного магазина, бесплатно выдавала всем, кто
покупал у нее больше чем на пятьдесят копеек.
колени, он крепко спал в старом кожаном кресле у моего изголовья. Он спал,
хотя было утро или день и яркое солнце смотрело в окно, освещая странные
домики с многоэтажными крышами, изображенные на выгоревших обоях.
мешали мне, я не могла даже подняться на локте. Но я все-таки поднялась. Я
долго разглядывала его. Он неслышно дышал, и вокруг было так тихо, как будто
дом был заколдован и все остановилось в этой солнечной, однообразной тишине,
прерываемой лишь скрипом пера да сонным бормотаньем за стеной. К счастью,
мамонт больше не спускался с лестницы, хотя теперь мне даже немного
хотелось, чтобы он спустился еще раз.
так медленно, чтобы не было страшно...
на стене - я потом узнала, что эти зданьица с многоэтажными крышами
называются "пагоды", - были красными от заходящего солнца. Два голоса
спорили надо мной, и прежде чем совсем открыть глаза, я несколько раз
приоткрывала их и опять закрывала.
сердито говорил женский голос, - теперь еще эта история, о которой говорит
весь город! Имей в виду, что больше я не ударю пальцем о палец! Расхлебывай
сам эту кашу. Тебя исключат...
пенсне, которая, гордо закинув голову, смотрела куда-то мимо меня. У нее
была старомодная твердая прическа с валиком - таких уже давно никто не
носил, и мне показалось, что все на ней такое же твердое, как эта прическа,
- юбка до земли, шнурок от пенсне. Даже боа (она была почему-то в боа),
которому по природе полагается быть мягким, тоже как-то твердо лежало на ее
полных плечах. Давешний гимназист, улыбаясь, стоял у меня в изголовье.
переведут куда-нибудь... И еще лучше! На пари - золотая медаль!
полны слез.
я не думала, сколько будет горя с тобой. И так бьешься как рыба об лед,
только и думаешь, как бы вытянуть вас, а ты...
сверху, потому что оказалось, что она ему едва по плечо.
же слово дал, вы об этом забыли? Если Таня поправится...
поскорее снова закрыла глаза.
я не поправлюсь, что я даже сжала колени и положила ладони на грудь. Нужно
было сделать что-нибудь - встать или крикнуть.
очнулась!" Сперва переспросил высокий мальчишеский голос, потом старческий -
кажется, тот самый, который только что бормотал за стеной. Залаяла собака,
захлопали двери, и старик в длинном сюртуке, в измятых штанах, засунутых в
огромные боты, вошел и, опираясь на две палки, остановился в дверях.
снялись со стен и рядами стали уходить от меня.
мать по имени-отчеству - это поразило меня, - послала кого-то за ней.
Страшный старик, тяжело опираясь на палки, подошел к моей постели и не сел,
а свалился в кресло. Он взял меня за руку и стал прислушиваться, глядя прямо
в мое лицо грустными глазами. И все на цыпочках вышли.
приятной на вкус, которую непременно нужно было выпить - так он сказал, -
чтобы пришла моя мама. Я послушалась, и правда - мама пришла, и я, как
всегда, немного огорчилась, что у нее такие черные, провалившиеся глаза и
такая морщинистая, худая шея.
нельзя было, доктор не велел. Я уснула, держа ее руку в своей.
О ЧЕМ РАССКАЗАЛ АНДРЕЙ
подошел ко мне, когда я очнулась. Он был чем-то похож на давешнего
гимназиста, и я подумала, что они, наверное, братья. У того были веселые
серые глаза, а у этого тоже серые, но тяжелые, с ленивым выражением.
маслом? Съешь, пожалуйста, а то мне неприятно, что ты голодная.
внимательно, что мне стало неловко.
сказала, я слышал. Это невозможно хотя бы потому, что ты все время была без
сознания. К тебе можно было так же привязаться, как к бревну. Она это
утверждает, чтобы твоя мать не подняла шуму. То же самое и насчет
прогимназии.
отдать тебя в прогимназию Кржевской.
от счастья, и поскорее положила руку на грудь. Я буду ходить в коричневом
платье с черным передником, носить книги на левой руке, учить уроки,
получать отметки...
Василенко Иван
Перумов Ник
Контровский Владимир
Пехов Алексей
Круз Андрей
Роллинс Джеймс