никто еще не подозревал, что имя человека в воротах скоро станет известным
всему миру. Далеки были от этой мысли двадцать один игрок на поле и десять
приятелей вратаря по заводской команде, которые сидели на трибунах и, волнуясь
за товарища, в особо драматические моменты до синяков щипали друг друга. Сам
новичок отмахнулся бы и сказал, что все это вздор. И только в третьем ряду,
еще боясь верить, но истово желая этого, думал так Евгений Кар - Карасик,
журналист.
неизлечимая. Тошка и Женя были ровесники и в детстве жили по соседству. Дворы
соприкасались. Но высокий брандмауэр разделял их. А дома, поворотясь друг к
другу черными ходами, смотрели на разные улицы. Парадное крыльцо докторской
квартиры выходило на мощеную и тенистую Большую Макарьевскую. Разболтанная
калитка двора, где жил со своим отцом-грузчиком Тошка, хлопала на всю Бережную
улицу, по крыши сидевшую в песке.
стенка на стенку. И Тошка был первым заводилой в этих стычках. От его рук,
размашистых и скорых на драку, крепко доставалось противникам с Макарьевской.
быстротой он раздавал налево и направо тумаки. Рослому не по летам Тошке
завидовал не только докторов Женя, как звали Карасика в детстве. Ему
завидовали мальчики даже с соседних улиц. Даже на самой Базарной площади и там
ребята знали и боялись Тошку.
свинцом бабка, раскрашенная химическим карандашом, - наводила ужас на игроков
в бабки во всей округе. Заветный литок рядами косил "козны". В лапту никто не
ловил таких высоких свечек. Противники блекли от зависти, когда, крикнув: "Дай
свечечку!" - Тошка у самой земли, изловчась, брал падающий на него с огромной
высоты литой мячик. Когда же он бил, "отпастись" было немыслимо. Но главное -
у него от рождения один вихор был совсем белый. Что бы там ни шипели враги о
шельмах, которых сам бог метит, и они признавали: человек, столь таинственно
отмеченный природой, не мог быть обыкновенным.
никто не давал меньше пятнадцати-шестнадцати. Он поднимал мешок-пятерик и
почти на голову перерос своего отца, сутулого и приземистого крючника, с
черной головой, вросшей в чудовищно широкие плечи. Отец Тошки славился своей
силой среди грузчиков. Женя видел раз, как, балансируя на качающихся мостках,
непостижимо легко ступая согнутыми ногами, сведенными предельной натугой, отец
Тошки нес на спине рояль... Топь ка унаследовал силу отца, рост и дородство
покойной матери, которой он почти не помнил. Женя и Тошка были знакомы лишь
издали. Тошка всегда чувствовал свое превосходство над мелкой породой, к
которой он причислял и Женю, а Женю предостерегала от знакомства с Тошкой
Эмилия Андреевна, бывшая у них в доме за экономку.
никогда не мог довольствоваться чем-нибудь одним. Пресытившись уличными
победами, он однажды продал свои знаменитые "козны-бабки" и через несколько
недель безраздельно завладел небом над всем кварталом. Его змеи летали выше
других и дрынчали громче остальных. Голуби его гона были самыми неутомимыми.
двенадцатью парами самых лучших голубей. Здесь были лихие турманы, чеграши,
пышные бантастые. Зобатые, напыженные голуби, похожие на Чичикова, разгуливали
по приполку открытого летка. Ворковали москвичи и ступали мохноногие, словно
битюги, черно-пегие. А около них топтались, похлопывая крыльями, гукая,
переминаясь с ноги на ногу, как извозчики на морозе, ручные сизари Тошкиной
охоты. И вся улица с завистью смотрела, как разом, тесной стайкой, снимались
Тошкины голуби и кружились высоко в небе, словно чаинки в стакане. А Тошка
длинным шестом, как ложкой, мешал в небе. И свистеть так, как Тошка, никто из
ребят не умел.
извлекал Тошка из двух пальцев, засунутых в рот. И любители, заслышав этот
единственный в своем роде свист, с уважением глядели в небо и говорили:
падали, штопорили вниз, чтобы над самым коньком крыши вдруг расправить сжатое
в комок тельце и на внезапно окрепших крыльях крутым винтом взвиться в небо.
Недаром же любого соседнего голубя мог сманить своей стаей Тошка.
по нитке наверх. Они лезли плоской своей грудью прямо на ветер, ныряли, снова
взмывали вверх.
в которой все было рассказано: и история змеев, и о Франклине, который
запустил змея в грозу и поймал молнию, и о том, какие планочки, бумажки, нитки
нужны. Но Женю всегда влекли необыкновенные размеры и те формы, к которым
книжка советовала приступать лишь после того, как простые виды будут пройдены
и испытаны. Женя выдумывал красивые очертания. Он с жаром расписывал,
раскрашивал змеев. Змеи были очень хороши в руках, но летать они не летали.
Ветер, едва приняв змея из Жениных рук, с размаху швырял его о крышу, дырявя и
круша хрупкое сооружение.
склеенные змеи взбирались по ветру легко, как пожарные по лестнице.
Какой-нибудь простецкий "монах" - бумажный кулечек со шпагатным хвостиком,
просто фунтик, наполненный ветром, и тот вилял над крышей с солидностью
цепного барбоса, в то время как у других мальчиков змеи вились, словно мальки
над отмелью. Но стоило появиться над двором какому-нибудь другому залетному
змею, как тотчас взвивалась неумолимая Тошкина гаечка на веревке, взлетала
ракетой, перехлестывая нить чужого змея. И вот уже он, плененный, трепыхался в
Тошкиных руках.
изготовления. Это был совсем необыкновенный змей - коробчатый! На двух
крестообразных распорках держались четыре планки. На концах их был растянут
красный и желтый шелк. Шелк был тугой и гулкий, как на раскрытом зонтике.
тыкался в жесть кровли, гремел и куролесил. Но потом он вдруг струной напряг
нить и взошел в небо, бесхвостый и диковинно нарядный. Он легонько дрынчал,
ссаживался назад, потом снова совался вверх и вперед, словно долбил какую-то
невидимую стену, как оса у оконного стекла. Это был час Жениного торжества. На
всех дворах завистливо задирали головы, на всех крышах сидели мальчишки.
Только не было Тошки. Впрочем, все равно было ясно, что Тошка потерпел
поражение. И вдруг из-за амбарного мезонина на Тошкином дворе взвилась гайка.
Она летела, как черный метеор, оставляя тонкий нитяной след, развертывая на
лету бечевку. Женя обмер.
его надо было умеючи. Змей рвался, тянул нить, водил из стороны в сторону, как
большая рыба на лесе. И тут второй раз, словно гадюка, прянула Тошкина бечева
с гайкой. Шпагатина легла на нить, гайка перекинулась, скользнула вниз.
Напрасно Женя, перехватывая по очереди обеими рукамн нить, подтягивал свой
змей. Подрагивающая шелковая коробка канула в глубину Тошкиного двора. Женя не
выдержал и заревел на весь квартал. Слезы капали на крышу, а Тошка для пущей
обиды своим окающим говорком закричал:
трубу-то, полное наберешь!
когда подаренные им игрушки ломались или пропадали. Он в таких случаях
огорчался куда больше, чем сам Женя. Услышав о похищении змея, папа поднял
очки на лоб, посмотрел на Женю невооруженным глазом и сказал:
руке коробчатый змей, а другой держа за локоть похитителя. Женя невольно
попятился. Так вот он, Тошка, гроза квартала. Босые ступни в коросте пыли,
широкие протертые грузчицкие штаны, далеко не доходящие до лодыжек, желтая
выгоревшая рубашка распояской и знаменитый седой клок.
купленный?.. А сломато тут, это не я, так и было.
считались неприкосновенными. Наставить синяков друг другу, заманить и угнать
голубку, забрать все "козны", перехватить чужой змей - все это было можно, все
это разрешалось. Но разбить очки у близорукого сынишки соседнего портного,
изорвать рубаху противнику, украсть шапку... словом, вовлечь в расходы и
навлечь родительский гнев-это считалось недопустимой подлостью. Женя не раз
использовал это правило. У него были часы-браслет, и в драке он всегда держал
левую руку у самого больного места - "под ложечкой". Ударить по часам никто не
решался.
кухню, чтобы получить у Эмилии Андреевны обещанную рюмочку.
змея издали, но не трогая его. - И будет, как раньше... Кусачки есть?
очутились снова на крыше. Вместе запустили змея и по очереди держали тугую,
гудящую нить.
человека. "Только бы крепкие бечевки достать".
спросил потом Тошка.