прилавочному литературному хамству, в самом эпицентре московского
тусовочного циклона (Володя живет на Пушкинской) мой друг сел и написал
повесть.
захватывающую, хотя и о вечном (для тех, кто забыл, поясню: вечное - это
душа, а не ставка рефинансирования).
всем известно, что с юности больше всего он любил поэзию. Опять-таки для
тех, кто не понимает, как это возможно - любить поэзию,- уточняю: для него
найти новые стихи, которые бы запали в душу, все равно что кому-то другому
курнуть нынче марихуанки. Он сочинял музыку к стихам Филатова, Ряшенцева,
Рубцова, Левитанского...
говорить чужими словами, выражать чужие мысли, пускай даже классиков. И
Владимира Качана прорвало! Слово это, может быть, кому-то покажется
неласковым. Но уверяю вас: бездарности успех вычисляют, а талант прорывает.
литературе, чтобы кого-нибудь прорвало. Ведь даже среди "новых" русских
стали появляться "новые-новые" русские, без цепей, перстней, тупо
стриженных затылков, знающих, что Сара Бернар - актриса, а не порода собак.
Но я никогда не думал, что среди тех, кто по-гусарски кинет перчатку
литературному хамству, будет мой друг.
замочной скважины и нижней половины туловища. Но многие из них - лично для
меня - невыносимо скучны. Потому что, как правило, пишут только о себе
любимых и становятся очень известными лишь в кругу своих друзей, которые
их, любимых, и знают. Таким писателям не остается ничего другого, как
убедить себя в собственной гениальности: мол, сейчас для нас - не время,
поймут через века.
"фига" поменьше, а у другого побольше - этакий огромный кукиш.
Получает удовольствие от своего пения и щедро делится этим с читателем.
Если сравнивать с музыкой... А музыку можно услышать во всем, что окружает
нас в жизни. Просто многие ее не слышат, потому что им некогда
прислушиваться. Так вот, если говорить о музыке, повесть Качана - это
диксиленд, в котором звучат и остроумные саксофоны, и наглые тромбоны, и
романтическое фортепиано, и ироничное динамичное банджо, и безжалостный
барабан.
Филатову.
вместе почти все вечера. О том, как мы их проводили, как раз и можно
прочитать в "Роковой Марусе".
создается впечатление, что Аристофан специально написал "Лисистрату",
чтобы Филатов в наше время реанимировал ее своим ярким, остроумным
поэтическим слогом, который все знают по его "Федоту-стрельцу"... Заезжал
Саша Розенбаум, чтобы послушать, поговорить о живом, о вечном, а не о
спонсорах, рейтингах и шоу-бизнесе. Сидим на кухне, как раньше... Я очень
горжусь, что мои друзья взяли из прошлой жизни все лучшее, что они не
употребляют в своей чистой русской речи слово "спонсор" и что им до фени
ставка рефинансирования.
кем-то не поделил. Как хорошо, что вся эта дурь сейчас так далеко от нас!
по совершенно неподвижному лицу. По левой щеке. Но вначале ее большие,
красивые, серо-голубые глаза слегка влажнели, придавая взгляду
драматический блеск, затем наполнялись слезами, затем переполнялись, чудом
удерживая влагу в границах длинных черных ресниц, траурной рамкой
обрамляющих всю картину, и, наконец, одна, казалось бы, непрошеная слеза
медленно выкатывалась из одного, чаще всего левого, глаза и так же
медленно и красиво стекала вниз по щеке. При этом - никакого дрожания губ,
голос не прерывается, а, наоборот, очень ровный, низкий, мягкий; руки
покойно и благородно висят, и только слеза, влажный хрусталь, красиво
расположенный на левой щеке, прозрачно намекает, что все не так просто,
что там, в глубине,- драма, которую тебе все равно не понять...
сбалансировать с нормальной земной жизнью все это ее роковое, загадочное и
поэтическое.
серьезно, у кого ее стиль обольщения вызывал улыбку. Сначала она
сердилась, что ее так быстро и безжалостно поняли, а потом сделала меня
своим тайным союзником: мол, мы с тобой, и только мы двое, про все знаем,
но молчим. Это случалось, когда мы встречались в какой-нибудь компании и я
видел, как безнадежно попадался молодой, красивый и, казалось бы, неглупый
человек. Общий любимец, чувствующий, что он всем нравится, и весь
растворяющийся в этом, весь такой летящий, он вдруг натыкался на Машин
взгляд, горячий и слегка грустный.
свободном полете, но этот полет уже превращался в свободное падение,
прерванный быстрым выстрелом Машиных глаз. Он уже не так смеялся, не так
шутил, не так падал и спотыкался, уже ум его был смущен, а воображение
задето, он уже погиб, только пока об этом не знал, а знали только мы двое,
Маша и я, и на мой вопрошающе-насмешливый взгляд она взглядом же будто
просила меня: "Не выдавай меня, ну, пожалуйста". И я молчал, становясь
невольным сообщником Маши, и не разрывал тонкую паутину ее нового романа,
в которой уже билась очередная блестящая и красивая муха.
тривиальная нимфоманка в тривиальной богемной среде. Но не спешите с
выводами, все не так просто. У Маши был туберкулез. Обострение этой
болезни, как и у всех хроников, происходит весной и осенью и
сопровождается, как говорят медики, особенной чувственностью. Писатели
часто делают туберкулез спутником роковых женщин, вспомним хотя бы
Александра Дюма-сына и его "Даму с камелиями". Но куда было его героине до
ее тезки Маруси! Машин талант придумать, построить и разыграть любовную
мелодраму не имел себе равных. Ведь еще у Маши был театр, где она служила
артисткой. И ей не очень везло в театре, больших ролей она там не играла,
и потому весь свой творческий потенциал Маша расходовала на жизнь, уж
там-то она была и драматургом, и исполнительницей главной роли, и,
разумеется, режиссером, а значит, партнера на главную мужскую роль
назначала сама. Как правило, это был молодой талант, только что пришедший
в их театр по окончании института. Красивый или не очень красивый, но
обязательно интересный молодой человек переступал порог театра, готовый на
любые подвиги на сцене и в жизни.
этого театра, и женщин других, и всех вообще,- и вот тут-то его и
поджидала Маша, готовая быть побежденной и покоренной, но... лишь в
начале, с тем, чтобы через некоторое время измучить, превратить его в
жидкую манную кашу, а затем размазать эту манную кашу на зеркальце своей
косметички и смыть ее слезами финальной сцены. Но иногда на молодые
таланты был совсем неурожайный год: или совсем никого не брали в театр,
или брали уж такую серость, что растрачивать на нее Марусин талант было
все равно что открывать лазером консервные банки, и тогда Маша чахла,
увядала, ей было неинтересно жить, она становилась злой и начинала
выглядеть гораздо хуже, чем в другие времена, когда любовь освящала и
освещала ее пустые и скучные будни.
без интереса. Почему почти? Ну, потому что был все-таки в середине
прошлого сезона небольшой романчик, так... роман-газета, короткий и не
очень интересный,- уж больно легко все у Маши получилось: за какой-то
паршивый месяц юноша был обломан и выброшен в архив. Недолго она его
любила, минут пятнадцать, как раз столько, сколько он сопротивлялся,
интуитивно чувствуя беду. Эта интуиция свойственна пугливым лесным
млекопитающим, они все время настороже. Но в том-то и прелесть охоты! Ну
как, скажите, отказаться от пьянящего счастья вцепиться в горло
какому-нибудь молодому оленю, лани или косуле, причем без риска сломать
собственную шею! Но не убить, а лишь слегка придушить, приручить и
гладить, гладить... пока не надоест. Маша предпочитала нехищных партнеров,
грациозных и беззащитных, и тот, последний, был чудный мальчик с глазами
испуганной лани, чем-то напоминающий артиста Коренева из фильма
"Человек-амфибия". Того тоже хотелось приручить и гладить нескольким
поколениям советских женщин, пролившим немало слез над историей нашей
"Русалочки". Машин избранник тогда очень удачно снялся у известного
режиссера в главной роли и резко набирал популярность. Он был нарасхват и
в кино, и в театрах. Крайне любопытно было Маше, насколько же она сможет
тормознуть его карьеру, чем можно ради нее пожертвовать. Это был
своеобразный тест на то, сколько она стоит. Выяснилось - много. Мальчик
начал пить, пропускать репетиции, срывать спектакли, его чуть было совсем
не выгнали из театра и наказали тем, что перевели на исправительный срок в
Белоусов Валерий
Прозоров Александр
Прозоров Александр
Круз Андрей
Лондон Джек