нанять лодку. Но у него была добрая душа и множество знакомств в Морской
слободе. Он легко договорился с одним из рыбаков о карбасе1. Минут через
пять карбас был у причала, а еще через десять - офицер уже поднялся на
палубу шхуны.
услугу он, конечно, брать не собирался. Просто ему хотелось побывать на
борту шхуны.
Алексею. Это была сверхщедрая плата. А как они были нужны, эти деньги,
Алексею, у которого не имелось даже грошика. Но он покачал головой и сказал:
работу, а просто так, на память. Ты кто будешь?
- Чем кормишься?
возьмет...
Такой не может шутить так жестоко. - Но меня никто не возьмет... А я могу...
доказать, что будет работать на судне не хуже любого другого матроса, хотя
ему всего шестнадцать лет.
Моя фамилия-Чехонин. Слышал?
русского путешественника! С ним разговаривал человек, которому Нансен и
Амундсен, наверное, с уважением пожали бы руку.
нищий, готов был опуститься на колени. Перед ним стоял человек, который
обещает взять его, Алексея Холмогорова, в далекие, неизведанные края.
лодкой, умеешь отлично грести, не боишься волны. Мне как раз такие нужны! Ты
бывал в море?
дома. Сейчас отведешь карбас и к вечеру возвращайся на шхуну.
Алексей Холмогоров) отбуксировали карбас к берегу и возвратили его
владельцу.
любили и ненавидели.
немножко бесшабашен.
скопище деревянных, большей частью одноэтажных домишек. Есть тут
четырехрамный лесопильный завод барона Шольца да маленькие судоремонтные
мастерские, принадлежащие министерству торговле и промышленности.
судостроительная верфь. Большие морскослободские корабли под русским флагом
шли за границу и везли в трюмах и на палубе вековой мачтовый северный лес,
пахучую ядреную смолу, волокнисто-мягкую пеньку и тучно-зернистый сыпучий
хлеб. Но император Александр второй под нажимом иноземцев черкнул на бумаге
свою затейливо-виньеточную подпись, и не стало в Морской слободе судоверфи.
подались в Петербург, разбрелись по стране в поясках заработка и куска хлеба
насущного. А на берегах славной, могучей русской реки стали плодиться,
подобно грибам, лесопилки. И хозяевами этих лесопилок были люди с нерусскими
фамилиями -Ульсены, Фонтенесы, Груббе, Шольцы, фон Сур-кофы. Всех их - и
англичан и немцев - называли "обрусевшими" немцами. Фон Суркоф так
"обрусел", что отбросил дворянскую приставку "фон" и последнюю букву в своей
фамилии заменил на "в". Он стал Сурковым. Так ему было легче разговаривать с
русскими.
своим старопоморским ремеслом и шили легкие ботики, волноустойчивые карбаса,
шлюпки и лодки. И были их изделия-посудины, словно игрушки, изящные,
быстроходные и, говорили, вечные. Шили их морскослободские мастера крученой
вицей, надежно просмаливали самокуреной смолой, окрашивали своетертой
краской - суриком, охрой, белилами. Белоголовую ярую волну и драчливый
ветер, с размаху бьющий и в нос, и в скулу, и в борт, выдерживали малые
суденышки. Долго не рассыхались они на солнце, не трещали набоями при
морозе. И не было у морскослободских мастеров никаких особых секретов
ремесла - была у них руки умельцев, мозговитые головы да многосотлетний опыт
дедов и прадедов. Умели эти мастера выбрать лес добротный и просушить его.
Умели краску растереть - на запах ее чувствовали и, как художники, смешивали
и определяли цвета и тона.
говорили поморы, разглядывая посудину, сшитую морскослободским мастером.
или дальше - на Черноморье!
и на Черноморье. Бывало, ходили!
веселее, зато и языкастее слободские женщины. В те времена едва-едва входил
в жизнь беспроволочный телеграф - новое чудо без бога. В бога большинство
даже стариков Морской слободы совсем не верило, в новое чудо верили с
трудом. Говорили старики:
без него зараз узнают, по всей слободе в два счета разнесут, а завтра и в
Питере, и в Москве, и за Камнем2, в Сибири, будет известно.
перегонят, переболтают и еще красного словца своего добавят.
беспокойный, смельчак и непоседа, уже в годах захотел он побывать в чужих
странах, посмотреть на белый свет, хотя к тому времени повидал он и
Санкт-Петербург, где строил по царскому заказу прогулочную яхту, и
заполярные острова.
Муромец" плотником. Плавал он на "Илье Муромце" беспрерывно десять лет, а на
одиннадцатом в море, в рейсе принял смерть - упал с мачты, разбился о
палубу.
Холмогорова еще в детстве, прямо говорили:
Будет человек! Расти, Алешка!
Волос маткин, волнится. Нос курнос, куда до Иванова не дорос. У Ивана
Корнеевича форштевень3, что у крейсера "Громобоя", а тут Марьина луковица. И
говор с Марьей схож. Вышина, это верно, Иванова, холмогоровская. Хорош
парень, красавец, даже нос ему и тот симпатии не портит.
и такие в Морской слободе), говорили другое:
недалеко откатился - язык под стать колокольному с кафедрального собора. Да
что говорить, от козла бобер не родится...
любимцем. Босоногие сорванцы в свободное время и незаменимые помощники в
домашних делах не боялись Лешку, но уважали.
открытым широким лицом, с легкой усмешкой, он даже в двенадцать годков уже
показывал, что станет внешне симпатичным, а внутренне - сильным,
настойчивым, умеющим постоять за себя человеком.
слободы, добрый, но и умеющий огрызнуться, веселый, но и задиристый! Кем он
будет? Сам Лешка в мальчишеские годы об этом думал мало. После смерти отца
нужно было зарабатывать на жизнь - чистить пароходные котлы, заготовлять,