души: неверие в полезность своего дела, бессилие, глухая боль - основные
приметы лихолетья, то, что, по словам одного из польских поэтов, возникает
вследствие настойчивой угрозы, что некто в голубом увидит тебя и, мило
улыбнувшись, скажет:
охотился. Вы, наверное, знаете, что все легенды можно разделить на две
большие группы. Первые живут повсюду, среди большей части народа. В
беларусском фольклоре это легенды об ужиной королеве, о янтарном дворце,
большая часть религиозных легенд.
уезду, даже деревне. Их связывают с диковинной скалой на берегу озера, с
названием дерева или урочища, с только одной, вот этой, пещерой. Само собой
разумеется, такие легенды умирают быстрее, хотя они иногда намного поэтичнее
общеизвестных, и, когда их напечатают, они пользуются большей популярностью.
второй группой легенд. Мне следовало спешить: легенда и сказка вымирают.
какой-нибудь местности. Мне казалось, что за зиму, которую я проведу в
городе, здесь умрет какая-то бабуся, которая одна - понимаете, одна! - знает
чарующее старинное сказание. И это сказание умрет с нею, и никто, никто его
не услышит, а я и мой народ останемся обкраденными.
поехать в Н-ский уезд, место, которое даже в то время считалось глухим.
открою в себе мужество и найду... Однако не будем забегать вперед.
дорожный сак, нанял возок и вскоре покинул "стольный град" этого,
сравнительно цивилизованного, уезда, чтобы проститься со всякой
цивилизацией, переехав в соседний, лесной и болотный, уезд, который по
территории не уступал какому-нибудь государству вроде Люксембурга или даже
Бельгии.
дикими грушами, похожими на дубы. Встречались деревни с целыми колониями
аистов, но потом плодородная земля кончилась и потянулись бесконечные леса.
Деревья стояли будто колонны, хвоя на дороге глушила стук колес. В лесных
оврагах пахло прелью и плесенью, то и дело из-под самых копыт поднимались
тетеревиные стаи (тетерева всегда сбиваются в стаи осенью), кое-где из-под
хвои и вереска выглядывали коричневые или уже почерневшие от старости шапки
симпатичных толстых боровиков.
видели в ночном мраке немощные огоньки в их слепых окнах.
проходит медведь, над вершинами деревьев, над лесным океаном частый звездный
дождь.
напев, "А-а-а...".
через два дня.
взору.
волны наша рожь, это не была даже трясина - трясина все же не лишена
разнообразия: там есть трава, печальные скрюченные деревца, там может
блеснуть озерцо. Нет, это был самый мрачный, самый безнадежный из наших
пейзажей: торфяные болота.
представление о них может возникнуть только в пещерном мозгу злобного
идиота. Но это не было выдумкой, болота лежали перед нами...
безнадежно ровная, нудная, мрачная.
бурый конус - какой-то обиженный Богом человек выбирал неизвестно зачем
торф, - иногда сиротливо глядела на дорогу одним оконцем хатка с высокой
печной трубой, а вокруг нее - ни деревца. И даже лес, что тянулся за этой
равниной, казался более мрачным, чем был на самом деле. Спустя некоторое
время и на этой равнине начали попадаться островки деревьев, черных,
поросших мхом и опутанных паутиной, в большинстве скрюченных и уродливых,
как на рисунках к страшной сказке.
равнина, бурая равнина.
навстречу, кое-где из них тянулись косые свинцовые полосы дождя. Ни одной
птицы-посметюхи* не встретилось нам на дороге, а это была плохая примета:
должен был пойти затяжной ночной дождь.
впрочем, так называют крайне редкого лапландского подорожника, птицу хотя и
одного отряда, но совсем другого семейства и рода (бел.).
Поминая лихом моего знакомого, я сказал кучеру, чтоб ехал быстрее, и плотно
закутался в плащ.
сумерки, такие хмурые и холодные, что мурашки ползли по коже. Вдали блеснула
несмелая осенняя молния.
позднее для грозы, как на меня, на лошадей, на кучера обрушился океан
холодной воды.
только по вздрагиванию возка догадывался, что мы еще едем. Кучер тоже,
наверное, ничего не видел и целиком положился на инстинкт лошадей. Не знаю,
был ли на самом деле у них этот инстинкт: наш возок то и дело кидало из ямы
на какой-то бугор и снова в яму.
смирился с этим и молился лишь о том, чтоб не угодить в трясину. Я знал, что
самые гиблые места встречаются именно в таких болотах - проглотит и возок, и
лошадей, и людей, и никому не придет в голову, что здесь кто-то был, что тут
несколько минут кричало человеческое существо, пока бурая каша не набилась в
рот, что сейчас это существо лежит вместе с лошадьми на глубине трех
саженей.
Лошади дернули возок - я чуть не выпал - и понесли невесть куда, видимо,
напрямик, по болоту. Потом что-то хрястнуло, и задние колеса потянуло вниз.
Чувствуя, что под ноги натекает вода, я схватил кучера за плечо. Тот с
каким-то безразличием промолвил:
по тому месту во тьме, где должны были быть кони.
задрожал, будто силясь вырваться из трясины, потом громко чмокнуло под
колесами, возок наклонился, затрясся еще сильнее, заржала кобыла. И
произошло чудо - возок покатился и вскоре застучал по твердой земле. Только
теперь я понял, что истошно кричал не кто иной, как я. Мне стало стыдно.
относительно твердом месте, чтобы переждать ночь, как тут дождь начал
утихать. В это время что-то мокрое и колючее хлестнуло меня на лицу. "Еловая
лапка, - догадался я. - Значит, это лес. Лошади остановятся сами".
лица, а возок катил вперед ровно и гладко.
И действительно, прошло, может, минут тридцать, и впереди маняще замигал
розовый огонек, такой живой и теплый в этой промозглой и мокрой тьме.
смолокура, как я подумал вначале, а какое-то огромное строение, слишком
большое даже для города. Перед нами - клумба, черное жерло еловой аллеи,
откуда мы выехали, вокруг мокрые деревья.
бронзовое кольцо.
Стучали несмело, стучали немножко посмелее, били кольцом наотмашь,
переставали, звали, потом били в дверь ногами - хоть бы хны.
послышался сиплый женский голос: