минуты своего пробуждения, когда для нее начинался день, долгий день, и
она, поспешно одевшись без помощи зеркала, взваливала на себя бремя
хозяйства, совещалась с поваром о том, что подать на завтрак отцу,
расставляла цветы в вазах, обходила сад и ферму, разбирала отцовскую
почту, выпроваживала бесцеремонных посетителей, навещала больных прихожан,
принимала высохших археологов и туристов, приезжавших на автобусе из
Литлси и требовавших, чтобы им разрешили "осмотреть гробницу", и при этом
еще находила время следить за бельем отца и штопать его шерстяные носки. А
теперь вдобавок ко всему она ужасно простудилась и вынуждена то и дело
сморкаться в уже насквозь промокший платок.
чувствует себя все еще неважно.
огорчению, не может остаться.
что, несмотря на свою привязанность к Клэр, дочери леди Броутон, владелицы
соседнего поместья, и горячее одобрение, с каким он относился к
молчаливому сговору между нею и его старшим сыном, в глубине души отец был
рад, что проведет этот вечер в кругу своей семьи и что Стефен будет
всецело принадлежать ему.
Когда вы поедете в Чарминстер?
далеко не пунктуальный.
блеском в глазах: - У вас такой усталый вид, отец. А вам предстоит тяжелый
день. Не задерживайтесь долго со Стефеном.
повкуснее.
Хьюберт из Тэста, с огурчиком, и конечно, под зеленым соусом; затем
бараньи ребрышки с домашними бобами и молодым картофелем. На сладкое Бизли
приготовила яблочную шарлотку с кремом, которую так любит Стефен.
когда приезжал из Марлборо. Прекрасно. Постой-ка, это не мотор там урчит?
настоятель распахнул ее и увидел у подъезда небольшую закрытую машину "де
дион", из которой, когда она перестала сотрясаться и вздрагивать, вдруг -
словно из шкатулки с секретом - выскочили две фигуры.
мужчины ниже среднего роста во всем темном, который с трудом тащил большой
кожаный чемодан, ибо сын Моулда так и не появился; мелькнули тонкие черты,
красиво вырезанные ноздри, узкое, задумчивое, пожалуй, чересчур серьезное
лицо. Затем, выждав, пока семейство поздоровается с гостем, из темноты на
свет вышла высокая девушка в шоферских перчатках и длинном клетчатом
пальто. Даже нелепая шляпа с вуалью, напоминающая по форме пшеничную
лепешку, - принадлежность автомобилистки, которую Клэр надевала, лишь
уступая настояниям матери, - не могла испортить впечатления, производимого
этой уравновешенной, хорошо воспитанной молодой особой. Тон, каким она
заговорила, подойдя к маленькой группе у подъезда, лишь подкрепил это
впечатление.
машина слишком мала для сундуков.
Настоятель отеческим жестом положил руку ей на плечо. - А вы бы не могли
все-таки остаться с нами?
сельскохозяйственный комитет... арендаторы... Эту встречу никак нельзя
было отложить.
сегодня чудесный вечер, правда?
Голос ее потеплел, она повернула голову; тень от уродливой шляпы
сместилась, и показалось лицо с тонким точеным профилем. - Правда, было
красиво, Стефен?
своего оцепенения.
что-то сказать, добавил с несвойственной ему шутливостью: - Только в одном
месте мне показалось, что нам придется выйти и подталкивать машину сзади.
тормозами и никак не могла взять подъем. - Ее улыбка на миг сверкнула в
темноте подъезда. - Не буду вас задерживать. Доброй ночи. Приезжайте к нам
поскорее... Завтра, если сможете. И берегите себя, Каролина, вы совсем
простужены.
Впрочем, ладно... Как ты расстался с Оксфордом? И как вообще себя
чувствуешь? Проголодался, наверно. Сбегай наверх - поздоровайся с матерью.
А потом приходи обедать.
вечернего воздуха, втаскивала в дом пакет с книгами, забытый на крыльце,
отец стоял и смотрел вслед поднимавшемуся по лестнице Стефену с выражением
нескрываемой любви, граничившей с обожанием.
2
деревенскими девушками, великолепно вышколенными Каролиной, - настоятель,
пришедший в благодушнейшее настроение, повел Стефена в кабинет, где уже
были задернуты портьеры из драгета и в камине ярко горел превосходный
корабельный уголь. Отопление в доме, правда, не отвечало требованиям
современности, но камины были большие и топлива сколько угодно. Комната,
куда отец с сыном прошли после обеда, была уютной, несмотря на обилие
лепных украшений, - в ней было что-то приятное и веселое, бравшее верх над
церковным душком, исходившим от письменного стола с выдвигающейся крышкой,
на которой лежали проповеди Пьюзи, "Календарь церковнослужителя" и
тщательно сложенный малиновый орарь. У камина стояли два потертых кресла,
обитых коричневой кожей; у одной стены возвышалась стеклянная горка с
разным огнестрельным оружием, у другой - витрина с монетами саксов,
плодами археологических поисков настоятеля, а над камином, под чучелом
лисьей головы, перекрещивались два охотничьих хлыста с костяными
рукоятками.
погреб и теперь со слегка виноватым видом взял запыленную бутылку,
запечатанную белым сургучом - она лежала у него на столе горлышком вверх,
- и, неумело вытянув крошащуюся пробку, налил в два бокала портвейн.
Человек он был воздержанный, почти не притрагивался к спиртному и никогда
не курил, но возвращение сына было событием, которое следовало отметить по
установившейся в семье традиции.
он, поднимая бокал с темно-красным вином и нарочито критическим оком
рассматривая его на свет. - Это "Грэхем"... тысяча восемьсот семьдесят
шестого года.
глубокого кресла, где он расположился с бокалом в руках. Его желают видеть
в такой роли, - что ж, придется подчиниться.
такими красивыми плитами. Ты ведь знаешь, что в тысяча восемьсот семьдесят
восьмом году проводилась осушка Южной луговины и добрая половина труб, с
помощью которых это делалось, осталась. Тогда старик решил разрезать их на
части и вставить в каждый кусок по бутылке, затем все это сложили в
погреб, залили известью - получились настоящие соты... Он, конечно, не был
пьяницей, но любил после дня, проведенного на псовой охоте, выпить пинту
кларета. Он ведь ходил на охоту до семидесяти лет.
джентльмен. - Старик вздохнул. - Лучшей надгробной надписи не придумаешь.
взволнованно раздумывая о своем будущем, пока поезд мчался мимо полей,
фруктовых садов и речных излучин, он твердо решил быть безоговорочно
покорным сыном. - Она была подстать ему. Моулд немало мне про нее
рассказывал.
ему из-за нее попыхтеть... - От воспоминаний глаза Бертрама потеплели и
засветились усмешкой. - Ты ведь знаешь, что в последние годы жизни
старушка страшно располнела. Ей было трудно передвигаться, и ее возили в
кресле, а Моулда, который был тогда в учениках у садовника, приставили к
ней в качестве тягловой силы. За это ему платили дополнительно шесть
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Гуревич Георгий
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Акунин Борис