круглые... Закуралесит всю волостную округу Брыкин. Все гармони на де-
сять верст округ похрипнут от Егорова веселья. Ой, великое куриное
пьянствие, - ой, мирская смехота!
ревший от довольства своего Егорка.
коровами-то, слышал, беда вышла.
впятеро платить. Максимку Лызлова памятуешь?
самих пасти впору - дудки резали. Коровы - восемь ли, девять ли голов -
спустились на поемку...
тальным фершал чекмасовский, Шебякин что ль? - пузя прокалывать наезжал.
тый всего парнишке. Да што, коров-то не подымешь! А этот вот убег да че-
тыре, вишь, дня в лесах бродил. Сенькой-то тебя, что ли? - спросил он
вдруг у мальца, пугливо вскинувшего большие, в кругах, глаза. - Задичал.
А мать в реке багром шарила. Темные мы, ровно под землей живем...
рова - месяц целый крику на Толкучем, земляка в трактир не сводить, с
Карасьевым в праздничек пивком не побаловаться. Еще новый дом в Ворах в
голубой оттенок красить сбирался...
да Андрюшу Подпрятова, да Митю Барыкова, в детстве влекло на Глебовскую
пойму, где высокого веха полые палки ненасытно сосут черный жир из забо-
лоченной земли. Из веха цыкалки делали и дудки. Под вечер шли домой и
трубили все четверо дружным хором и наперебой, распугивая куликов и кур,
брюхатых баб и молодых телят. Егорке и прозванье было дадено: Егорка Та-
рары.
гался последний перелесок, за ним - Воры, Егорова родина. Лихо козырек
пооткинув, носовым платочком обмахивает Егор Иваныч пыль с сапог.
род у нас дик. Били нас, надо сказать, мало. Ноне, к примеру, жалобитесь
да слезой текете, а завтра как хлобыснете по священному-то месту... Се-
рость в вас...
оборачивается ямщик. Из его деревянной рожи, распустившейся в острую
насмешку, узятся презрительные старичьи глаза.
зубы и кося глаз на близкое село. - Ты знай свое дело, чеши бороду!..
к лошадям.
его свистит на всех трех разом.
взъезде в село. Охватило знакомым духом жилых изб. Полаяла на троечное
колесо собака. Лихие, безудержные, из последних сил раззвенелись по селу
бубенцы.
до свадьбы стал Егорка Егор-Иванычем зваться, а как оженился, так и сов-
сем возвеличился на всем миру Егор. Играли свадебку в новом доме в сос-
луженьи родственников и свойственников, песенников и попов. Воистину ку-
риная смехота: напитков и наедков не перечислить, пахло свежей краской,
ломился от пляски пол.
соседней волости об Егоровом величестве:
хошь - слушай. А дом! Вот это дом, одна печь вдвое больше избы... Вот уж
дом, так дом! - и пьяными ногами расписывался в справедливости рассказа
своего. - Да и не одни дядья только...
и неустанна в любви, как и в пахоте, Аннушка Бабинцова, теперь законная
Брыкина жена, - и руки у ней мягкие и жадные, и губы сладки, как большая
лесная ягода, - скуки с такой женой не ведать, какая длинная ни случись
ночь. Но и ларь не ждал: каждый день - заметная убыль, каждый час -
рубль. С молодой супругой своей совсем обносился и лицом, и карманом
Егор Иваныч. И, покуда собирался вернуться к своим крикливым будням,
зазвал его к себе Савелий Рахлеев, поротый.
велий, руками маша, прикланиваясь и потчуя, рассуждать вслух о разном.
Одно в его бестолковых рассужденьях ясно было, - совсем его невозмож-
ность одолела.
и растет, явственный факт. И никогда такого не случалось, чтоб на него
скотина льстилась. В нем и соку-те, понимаешь, никакого нет, ни крови-
ночки... одно деревянное стволье! - Савелий в этом месте пошикал на же-
ну, Анисью: - у-у, ровно метелка в углу стоишь. Присударкивай гостя-т,
непоклонная!
и от тугого воротника. Временами, поддакивая и намарщивая небольшой
лбишко, ковырял он ложкой яишницу, посапывал и молчал.
трудность в хозяйстве. Мальчонок - не баран, шерсти не настрижешь, а
хлеба ест много. Хозяйство бедняет с каждым годом, двор падает, и боров
прошлой осенью, ровно на зло, сдох.
своих туда. Сыт, одет, и не думается. Глядишь, и набежит с кажного хоть
по серебряному рублику в три месяца. Хлеба не едят, и то барыш! - жалоб-
но прокричал Савелий и, в бессильи выпучив глаза, присел на лавку.
Иваныч. - В Москве тыщи цельные по улицам бегают, а от рублей-то мозоли
на руках вспухают. Конечное дело, сноровка нужна во-время рублик попри-
жать! - Тут Егор Иваныч встал, отпихивая в сторону недогрызанный огурец.
- Так вот. Ты, Савелий Петрович, готовь подводу к завтрему. Беру мальцов
твоих... И меня уж зараз отвезешь.
часы и вышел. В сенях тащил с колодца бадью с водой хромой Пашка, стар-
ший Савельев. Ему, дав одобрительного щелчка, произнес строго Егор Ива-
ныч:
ца, а тот отпихивался и отнекивался:
человек, как я в пажеском-те корпусе служил... Пей, говорит, Савелий!
Питье украшает жизнь, пей. А я рази для украшенья? Рази тот человек
пьяница, который от горя пьет?.. Да и ребят-те я с кровью, может, от
сердца отрываю! Не-ет, это ты совсем неверно.
донышке, и сбежал от Анисьи на весь вечер в разговоры по мужичкам.
серебряное утро уже стемна ждала у Брыкинского крыльца Савельева подво-
да. Братья, Сенька и Пашка, сидели в телеге, укутанные в самое новое,
какое нашлось у матери, тряпье, и пучились на отца. А отец, суетливый и
маленький, и уже не без пьянцы, все подхихикивал кому-то, воображаемому,
и попрыгивал вокруг своего конька, смешного, усатого, жалкого, как он
сам. Черные Брыкинские окна тускло тлели красными и желтыми бликами ску-
пой осенней зари.
панный и сердитый. Шея его была обвязана полосатым, толстенной шерсти,
шарфом, - супругин дар. Сзади Брыкина, заплаканная, явилась и сама Его-
рова молодайка.
чтоб не щипнуть жену вдобавок к недавней утехе. - Жди гостинцев, Анна.
ты меня совсем.
Так, что ль, Савель Петрович?
кой. Пашка угрюмо отвернулся и глядел куда-то в угол, где на выселках
горел пестрою резьбою дом лавочника Сигнибедова. Сеня дремал.
узкой своей ладони пухлой жениной руки, - меринко-то подгуляло твое! Уж
больно брюхо-то у него отвисло, прямо по земле волочит. Не довезет чет-
верых-то!
смехом же надувая щеки. - Скажешь ты, Егор Иваныч, плешь тебя возьми. Да
рази ж в лошади брюхо важно? В хрестьянской лошади, ге-э, зубы главное!
Она зубами пищу принимает, жует одним словом... Да ноги еще! а брюхо,
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Володихин Дмитрий
Круз Андрей
Емилина Ника
Громыко Ольга