какой-то приунывший. Сам того не понимая, он был удручен, оттого что
отпустил мать одну. Стоило ей уйти, и ярмарка перестала его радовать.
ставнях, он рукава закатал.
сможет даром выпить, пусть даже ничего больше не получит.
поднялась и подошла к порогу. Все вокруг было пронизано праздничным
неугомонным возбуждением, которое наконец передалось и ей. Она вышла в
садик. Возвращались домой с ярмарки женщины, ребятишки прижимали к груди
кто белого барашка с зелеными ногами, кто деревянного коня. Изредка,
нагрузившись под завязку, нетвердыми шагами проходил мужчина. А то мирно
шествовал во главе семейства примерный супруг. Но чаще женщины шли без
мужей, только с детьми. В сгущающихся сумерках сплетничали на углах
домоседки, сложив руки под белыми фартуками.
наверху, значит, похоже, дом здесь, у нее за спиной, в
целости-сохранности. Но ожидающееся прибавление семейства угнетало. Жизнь
казалась безотрадной - ничего хорошего уже не ждет ее в этом мире, по
крайней мере пока не вырос Уильям. Да, ничего ей не остается, кроме
безотрадного долготерпенья - пока не выросли дети. А детей что ждет! Не
вправе она заводить третьего. Не хочет она его. Отец подает пиво в пивной,
лишь бы самому напиться допьяна. Она презирает его - и прикована к нему.
Новое дитя ей не по силам. Если б не Уильям и Энни, у нее опустились бы
руки в этой борьбе с нищетой, уродством, убожеством.
невмоготу, и она вышла в палисадник. Было жарко, нечем дышать. Она
вглядывалась в будущее, и при мысли о том, что ждет впереди, ей казалось,
ее похоронили заживо.
в надежде, что запах цветов, красота угасающего вечера утешат ее. Напротив
крохотной калитки была приступка, ведущая на холм, к высокой живой
изгороди меж пламенеющих на закате скошенных лугов. Высоко в небе
переливался, трепетал свет. Но вот уже померкли луга, землю и живые
изгороди объяла сумеречная дымка. Темнело, и из-за холма поднялось красное
сиянье, доносились, теперь уже слабее, отзвуки ярмарочной суеты.
пошатываясь, брел домой мужчина. Какой-то парень припустился бегом по
крутому у подножья склону холма и, споткнувшись о приступку, с шумом
грохнулся наземь. Миссис Морел вздрогнула. А он поднялся, зло, но и
жалобно ругаясь, будто это приступка виновата, что он ушибся.
пошла в дом. Нет, ничего не изменится в ее жизни, она уже начинала это
понимать. Такой далекой кажется юность, и трудно представить, что это она,
тяжело ступающая сейчас по двору в "Низинном", десять лет назад так легко
бежала по молу в Ширнессе.
общего со всем этим? Даже и с ребенком, которого я ношу! Сдается мне, сама
я совсем не в счет.
судьбу, и, однако, эта судьба кажется неправдоподобной, будто дурной сон.
не бывать.
завтра стирку и замочила. Потом села за шитье. Проходил час за часом, и
размеренно сновала взад-вперед иголка. Иной раз женщина вздохнет,
утомившись, переменит позу. И все думает, думает, как лучше распоряжаться
тем, что ей дано, - ради детей.
так и лоснятся. Голова покачивается. Сразу видно, очень собой доволен.
сколько, думаешь, он заплатил? Паршивые полкроны, и ни гроша больше...
выпил, верно тебе говорю. - Теперь в голосе его зазвучала нежность: -
Глянь, я те какой пряничек принес, а ребятишкам вон орех кокосовый. - Он
положил на стол круглый пряник и обросший волосками кокос. - Нет, видать,
спасиба ни в жисть не дождешься, верно я говорю?
ли в нем молоко.
- на что тебе три ореха-то? Может, дашь один для моего мальца и девчонки?"
А он говорит: "Как не дать, Уолтер, дружище, бери, какой глянулся". Ну я и
взял, спасибо ему сказал. Трясти-то у него на глазах не стал, а он
говорит: "Ты погляди, Уолт, хорош ли орех взял". Так что я уж знал, орех
первый сорт. Золотой он парень, Бил Ходжкисон, золотой!
напились.
Был он до крайности доволен собой, а все оттого, что весь день помогал в
"Луне и звездах". И сейчас болтал, не закрывая рта.
поспешила уйти спать, а он все ворошил угли в очаге.
славных сторонников Независимых, которые воевали на стороне полковника
Хатчинсона и остались неколебимыми конгрегационалистами. В пору, когда в
Ноттингеме разорилось множество предпринимателей, связанных с
производством кружев, обанкротился и ее дед. Отец ее, Джордж Коппард, был
механик - рослый, красивый, заносчивый, он гордился своей белой кожей и
голубыми глазами, но еще того более своей неподкупностью. Гертруда хрупкой
фигуркой походила на мать. Но гордый и непреклонный нрав унаследовала от
Коппардов.
механиком в доках Ширнесса. Миссис Морел, Гертруда, была его второй
дочерью. Она пошла вся в мать и ее больше всех любила; но унаследовала
коппардовские ясные голубые непокорные глаза и высокий лоб. Она помнит,
как ненавистна была ей властная манера отца в обращении с ее кроткой,
веселой, добросердечной матерью. Помнит, как бегала по молу в Ширнессе и
отыскивала корабль, который ремонтируют под началом отца. Помнит, как
однажды побывала в доках и рабочие баловали ее и расхваливали на все лады,
потому что была она милая и притом гордая девчушка. Помнит чудаковатую
старушку-учительницу в частной школе, у которой она была помощницей и
которой так любила помогать. И она до сих пор хранит Библию, которую ей
подарил Джон Филд. В девятнадцать лет она обычно возвращалась из церкви с
Джоном Филдом. Был он сыном состоятельного коммерсанта, учился в колледже
в Лондоне, и ему предстояло заняться коммерцией.
полудня они сидели вдвоем под вьющимся виноградом в саду за домом ее отца.
Солнце пробивалось сквозь просветы между листьями, и солнечные блики
образовали прихотливый узор, словно на них обоих накинули кружевной шарф.
Иные листья были совсем желтые, будто плоские желтые цветы.
волосы! Яркие, как медь и золото, и красные, будто пламенеющая медь, а где
коснулось солнце, золотые пряди. Надо же, и это называется шатенка. Твоя
мама говорит, они мышиного цвета.
выдало обуявшую ее радость.
проповедник.
прозвучал вызов. - Будь я мужчиной, меня бы ничто не остановило.
части, и он поставит на своем.
беспомощный.
представление о том, что значит быть мужчиной, она понимала, что просто
быть мужчиной и вправду недостаточно.
увез семью на родину, в Ноттингем. А отец Джона Филда разорился; и сын
отправился учительствовать в Норвуд. Она ничего о нем не знала, пока
наконец два года спустя не навела справки. Оказалось, он женился на своей
квартирной хозяйке, сорокалетней вдове, у которой была кое-какая земля.
она не назвала бы его мужчиной... Что ж, она отлично поняла, что ему дано,
а что нет. И она хранит эту Библию, и нетронутой хранит в сердце память о
нем. До конца своих дней, тридцать пять лет, она о нем ни разу не
заговорила.
молодым человеком из Эроушвелли. Морелу было тогда двадцать семь. У него
была хорошая осанка, держался он прямо и молодцевато. Его черные волнистые
волосы к тому же еще блестели и черная роскошная борода явно никогда не
знала бритвы. Щеки румяные, а красный влажный рот особенно приметен
Пехов Алексей
Березин Федор
Земляной Андрей
Шидловский Дмитрий
Посняков Андрей
Посняков Андрей