Чтение 2–й страницы книги ~Кавказкий пленный~

- И чего ты упрямишься, Алибек!.. Ты ж, если со стороны глянуть,
пленный. Все ж таки не забывай, где ты находишься. Ты у меня сидишь.

- Это почему же я у тебя?

- Да хоть бы потому, что долины здесь наши.

- Долины ваши, горы наши.

Алибеков смеется:

- Шутишь, Петрович. Какой я пленный... Это ты здесь пленный! Смеясь,
он показывает на Рубахина, с рвением катящего тачку: Он пленный. Ты
пленный. И вообще каждый твой солдат пленный!

Смеется:

- А я как раз не пленный.

И опять за свое:

- Двенадцать "калашей". И семь ящиков патронов.

Теперь смеется Гуров:

- Двенадцать, ха-ха!.. Что за цифра такая двенадцать? Откуда ты бе-
решь такие цифры?.. Я понимаю десять; цифра как цифра, запомнить мож-
но. Значит, стволов десять!

- Двенадцать.

- Десять...

Алибеков восхищенно вздыхает:

- Вечер какой сегодня будет! Ц-ц!

До вечера еще далеко.

Они медленно пьют чай. Неторопливый разговор двух давно знающих и
уважающих друг друга людей. (Рубахин катит очередную тачку. Накреняет
ее. Ссыпает песок. Разбрасывая песок лопатой, ровняет с землей.)

- Знаешь, Петрович, что старики наши говорят? В поселках и в аулах у
нас умные старики.

- Что ж они говорят?

- А говорят они поход на Европу пора делать. Пора опять идти туда.

- Хватил, Алибек. Евро-опа!..

- А что? Европа и есть Европа. Старики говорят, не так далеко. Стари-
ки недовольны. Старики говорят, куда русские, туда и мы и чего мы друг
в дружку стреляем?

- Вот ты и спроси своих кунаков чего?! - сердито вскрикивает Гуров.

- О-о-о, обиделся. Чай пьем душой добреем...

Какое-то время они молчат. Алибеков снова рассуждает, неторопливо
подливая из чайника в чашку:

- ...не так уж она далеко. Время от времени ходить в Европу надо.
Старики говорят, что сразу у нас мир станет. И жизнь как жизнь станет.

- Когда еще станет. Жди!

- Чай отличный. Ах, Анна Федоровна, завари нам еще. Очень прошу!

Гуров вздыхает:

- Вечер и правда будет чудный сегодня. Это ты прав.

- А я всегда прав, Петрович. Ладно, десять "калашей", согласен. А
патронов семь ящиков...

- Опять за свое. Откуда ты берешь такие цифры нет такой цифры семь!

Хозяйка несет (в двух белых кастрюлях) остатки обеда, чтобы скор-
мить пришлым солдатам. Рубахин живо откликается: "Да! да! Солдат разве
откажется!.." "А где второй?" И тут запинающемуся Рубахину приходится
тяжело лгать: мол, ему кажется, у стрелка живот скрутило. Подумав, он
добавляет чуть более убедительно: "Мается, бедный". "Может, зелени на-
елся? яблок?" спрашивает сердобольно подполковничиха.

Окрошка вкусна, с яйцом, с кусками колбасы; Рубахин так и склонился
над первой кастрюлей. При этом он громко бьет ложкой по краям, гремит.
Знак.

Вовка-стрелок слышит (и, конечно, понимает) звук стучащей ложки. Но
ему не до еды. Молодая женщина в свою очередь слышит (и тоже понимает)
доносящееся со двора истеричное мяуканье и вслед вскрик оцарапанного
малыша: "Маа-ам!.." Видно, задергал кошку. Но женщина сейчас вся заня-
та чувством: истосковавшаяся по ласке, с радостью и с жадностью она
обнимает стрелка, не желая упустить счастливый случай. Про стрелка и
говорить нечего: солдат есть солдат. И тут снова детский капризный
крик: "Ма-ааам..."

Женщина срывается с постели высунув голову в дверь, она цыкнула на
малыша; и притворяет дверь плотнее. Босо протопав, возвращается к сол-
дату; и словно вся вспыхивает заново. "Ух, жаркая! Ух, ты даешь!" вос-
хищен Вовка, а она зажимает ему рот: "Тс-сс..."

Шепотом Вовка излагает ей нехитрый солдатский наказ: просит молодую
женщину сходить в сельпо и купить там дрянного их портвейна, солдату в
форме не продадут, а ей это пустяк...

Он делится с ней и главной заботой: им бы сейчас не бутылку им бы
ящик портвейна.

- Зачем вам?

- В уплату. Дорогу нам заперли.

- А чо ж вы, если портвейн нужен, к подполковнику пришли?

- Дураки, вот и пришли.

Молодая женщина вдруг плачет рассказывает, что недавно она сбилась
с дороги и ее изнасиловали. Вовка-стрелок, удивленный, присвистывает:
вот ведь как!.. Посочувствовав, он спрашивает (с любопытством), сколь-
ко ж их было? их было четверо, она всхлипывает, утирая глаза уголком
простыни. Ему хочется порасспросить. Но ей хочется помолчать. Она уты-
кается головой, ртом ему в грудь: хочется слов утешения; простое чувс-
тво.

Разговаривают: да, бутылку портвейна она, конечно, купит ему, но
только если стрелок пойдет с ней к магазину. Она сразу же купленную
бутылку ему передаст. Не может она с бутылкой идти домой, после того
что с ней случилось, люди знают, люди что подумают...

Во второй кастрюле тоже много еды: каша и кусок мяса из консервов,
Рубахин все уминает. Он ест не быстро, не жадно. Запивает он двумя
кружками холодной воды. От воды его немного знобит, он надевает гим-
настерку.

- Отдохнем малость, - говорит он самому себе и уходит к плетню.

- Он прилег; впадает в дрему. А из соседнего домика, куда скрылся
Вовка, через открытое окно доносится тихий сговор.

Вовка: ...тебе подарок куплю. Косынку красивую. Или шаль тебе разыщу.

Она: Ты ж уедешь. Заплакала.

Вовка: Так я пришлю, если уеду! Какое тут сомненье!..

Вовка долго упрашивал, чтобы она стоя согнулась. Не слишком высокий
Вовка (он этого никогда не скрывал и охотно рассказывал солдатам) лю-
бил обхватить крупную женщину сзади. Неужели она не понимает? Так при-
ятно, когда женщина большая... Она отбивалась, отнекивалась. Под их
долгий, жаркий шепот (слова уже становились неразличимы) Рубахин ус-
нул.

Возле магазина, едва получив портвейн из ее рук, Вовка сует бутылку
в глубокий надежный карман солдатских брюк и бегом, бегом к Рубахину,
которого он оставил. Молодая женщина так его выручила, и кричит, с не-
которой опаской напрягая на улице голос, кричит вслед с упреком, но
Вовка машет рукой, уже не до нее все, все, пора!.. Он бежит узкой ули-
цей. Он бежит меж плетней, срезая путь к дому подполковника Гурова.
Есть новость (и какая новость!) стрелок стоял, озираясь, возле их зап-
леванного магазинишки (ожидая бутылку) и услышал об этом от проходив-
ших мимо солдат.

Перепрыгнув плетень, он находит спящего Рубахина и толкает его:

- Рубаха, слышь!.. Дело верное: старлей Савкин пойдет сейчас в лес
на разоружение.

- А? - Рубахин заспанно смотрит на него.

Вовка сыплет словами. Торопит:

- На разоружение идут. Нам бы с ними. Прихватим чурку вот бы и отлич-
но! Ты ж сам говорил...

Рубахин уже проснулся: "Да, понял. Да. Будет как раз. Да-а, нам ско-
рее всего там повезет надо идти." Солдаты тихо-тихо выбираются из под-
полковничьей усадьбы. Они осторожно забирают вещмешки, свое оружие,
стоявшее у колодца. Они перелазят плетень и уходят чужой калиткой,
чтобы те двое, с веранды, их не увидели и не окликнули.

Их не увидели; и не окликнули. Сидят.

Жара. Тихо. И Алибеков негромко напевает, голос у него чистый:
"Все здесь замерло-ооо до утра-ааа..."

Тихо.

- Люди не меняются, Алибек.

- Не меняются, думаешь?

- Только стареют.

- Ха. Как мы с тобой... Алибеков подливает тонкой струей себе в чаш-
ку. Ему уже не хочется торговаться. Грустно. К тому же все слова он
сказал, и теперь правильные слова сами (своей неспешной логикой) добе-
рутся до его старого друга Гурова. Можно не говорить их вслух.

- Вот чай хороший совсем исчез.

- Пусть.

- Чай дорожает. Еда дорожает. А время не меня-я-яется, тянет слова
Алибеков.

Хозяйка как раз вносит на смену еще два заварных чайника. Чай это
верно. Дорожает. "Но меняется время или нет, а прокорм ты, брат, при-
везешь...", - думает Гуров и тоже слова вслух пока не произносит.

Гуров знает, что Алибеков поумнее, похитрее его. Зато его, Гурова,
немногие мысли прочны и за долгие годы продуманы до такой белой яснос-
ти, что это уже и не мысли, а части его собственного тела, как руки и
ноги.

Раньше (в былые-то дни) при интендантских сбоях или просто при за-
держках с солдатским харчем Гуров тотчас надевал парадный мундир. Он
цеплял на грудь свой орденок и медали. В армейском "козлике" ГАЗ-69 (с
какой пылью, с каким ветерком!) мчал он по горным извилистым дорогам в