не делали. А эту молитву прибить хочу у Троицы, возле
дворца государева, чтоб все, кто бы ни читал, что в ней
написано, знали о том и донесли бы его царскому вели-
честву. А написал сие во исправление, дабы некогда, при-
шед в себя, его царское величество исправился.
"Плут!- опять промелькнуло в голове Алексея.-
А, может быть, и доносчик! И догадал меня черт связать-
ся с ним!"
- А знаешь ли, Ларион,- сказал он, глядя ему прямо
в глаза,- знаешь ли, что о сем твоем возмутительном и
бунтовском писании я, по должности моей гражданской
и сыновней, государю батюшке донести имею? Воинского
же Устава по артикулу двадцатому: кто против его вели-
чества хулительными словами погрешит, тот живота лишен
и отсечением головы казнен будет.
- Воля твоя, царевич. Я и сам думал было с тем
явиться, чтобы пострадать за слово Христово.
Он сказал это так же просто, как только что говорил
о взятках. Еще пристальнее вгляделся в него царевич.
Перед ним был все тот же обыкновенный подьячий, при-
казная строка; все тот же холодный тусклый взгляд, скуч-
ное лицо. Только в самой глубине глаз опять зашевели-
лось что-то медленным усилием.
- В уме ли ты, старик? Подумай, что ты делаешь?
Попадешь в гарнизонный застенок - там с тобой шутить
не будут: за ребро повесят, да еще прокоптят, как вашего
Гришку Талицкого.
Талицкий был один из проповедников конца мира
и второго пришествия, утверждавший, что государь Петр
Алексеевич - Антихрист, и несколько лет тому назад
казненный страшною казнью копчения на медленном огне.
- За помощью Божией готов и дух свой предать,-
ответил старик.- Когда не ныне, умрем же всячески.
Надобно бы что доброе сделать, с чем бы предстать перед
Господом, а то без смерти и мы не будем.
Он говорил все так же просто; но что-то было в спо-
койном лице его, в тихом голосе, что внушало уверенность,
что этот отставной артиллерийский подьячий, обвиняемый
во взятках, действительно пойдет на смерть, не ужасаясь,
как один из тех таинственных мучеников, о которых он
упоминал в своей молитве.
"Нет,- решил вдруг царевич,- не плут и не донос-
чик, а либо помешанный, либо в самом деле мученик!"
Старик опустил голову и прибавил еще тише, как будто
про себя, забыв о собеседнике:
- Поведено от Бога человеку самовластну быть.
Алексей молча встал, вырвал листок из тетрадки, за-
жег его о горевшую в углу перед образами лампадку, вы-
нул отдушник, открыл дверцу печки, сунул туда бумаги,
подождал, мешая кочергой, чтоб они сгорели дотла, и когда
остался лишь пепел, подошел к Докукину, который, стоя
на месте, только глазами следил за ним, положил
руку на плечо его и сказал:
- Слушай, старик. Никому я на тебя не донесу. Вижу,
что ты человек правдивый. Верю тебе. Скажи: хочешь мне
добра?
Докукин не ответил, но посмотрел на него так, что
не нужно было ответа.
- А коли хочешь, выкинь дурь из головы! О бунтов-
ских письмах и думать не смей - не такое нынче время.
Ежели попадешься, да узнают, что ты был у меня, так
и мне худо будет. Ступай с Богом и больше не приходи
никогда. Ни с кем не говори обо мне. Коли спрашивать
будут, молчи. Да уезжай-ка поскорей из Петербурга.
Смотри же. Ларион, будешь помнить волю мою?
- Куда нам из воли твоей выступить?-проговорил
Докукин.- Видит Бог, я тебе верный слуга до смерти.
- О доносе фискальном не хлопочи,-продолжал
Алексей.- Я слово замолвлю, где надо. Будь покоен,
тебя освободят от всего. Ну, ступай... или нет, постой, да-
вай платок.
Докукин подал ему большой синий клетчатый, поли-
нялый и дырявый, такой же "мизерный", как сам его
владелец, носовой платок. Царевич выдвинул ящик ма-
ленькой ореховой конторки, стоявшей рядом со столом,
вынул оттуда, не считая, серебром и медью рублей два-
дцать - для нищего Докукина целое сокровище - завер-
нул деньги в платок и отдал с ласковой улыбкою.
- Возьми на дорогу. Как вернешься в Москву, закажи
молебен в Архангельском и частицу вынь за здравие
раба Божия Алексея. Только смотри, не проговорись,
что за царевича.
Старик взял деньги, но не благодарил и не уходил.
Он стоял по-прежнему, опустив голову. Наконец, поднял
глаза и начал было торжественно, должно быть, заранее
приготовленную речь:
- Как древле Самсону утолил Бог жажду через
ослиную челюсть, так и ныне тот же Бог не учинит ли
через мое неразумение тебе, государь, нечто подобное и
прохладительное?
Но вдруг не выдержал, голос его пресекся, торжествен-
ная речь оборвалась, губы задрожали, весь он затрясся и
повалился в ноги царевичу.
- Смилуйся, батюшка! Послушай нас бедных, вопию-
щих, последних рабов твоих! Порадей за веру христиан-
скую, воздвигни и досмотри, даруй церкви мир и едино-
мыслие. Ей, государь царевич, дитятко красное, церковное,
солнышко ты наше, надежда Российская! Тобой хочет весь
мир просветиться, о тебе люди Божий расточенные ра-
дуются! Если не ты по Господе Боге, кто нам поможет?
Пропали, пропали мы все без тебя, родимый. Смилуйся!
Он обнимал и целовал ноги его с рыданием. Царевич
слушал, и ему казалось, что в этой отчаянной мольбе
доносится к нему мольба всех погибающих, "оскорбляемых
и озлобляемых"- вопль всего народа о помощи.
- Полно-ка, полно, старик,- проговорил он, наклонив-
шись к нему и стараясь поднять его.- Разве я не знаю,
не вижу? Разве не болит мое сердце за вас? Одно у нас горе.
Где вы, там и я. Коли даст Бог, на царстве буду - все сде-
лаю, чтоб облегчить народ. Тогда и тебя не забуду: мне
верные слуги нужны. А пока терпите да молитесь, чтобы
скорее дал Бог совершение - буде же воля Его святая во
всем!
Он помог ему встать. Теперь старик казался очень
дряхлым, слабым и жалким. Только глаза его сияли такою
радостью, как будто он уже видел спасение России.
Алексей обнял и поцеловал его в лоб.
- Прощай, Ларион. Даст Бог свидимся, Христос с
тобой!
Когда Докукин ушел, царевич сел опять в свое кожа-
ное кресло, старое, прорванное, с волосяною обивкою,
торчавшею из дыр, но очень спокойное, мягкое, и погрузил-
ся не то в дремоту, не то в оцепенение.
Ему было двадцать пять лет. Он был высокого роста,
Посняков Андрей
Флинт Эрик
Каменистый Артем
Никитин Юрий
Майер Стефани
Сертаков Виталий