- А что, без имен трудно? - спросила одна.
- Ну, как-то...
Обе немножко подумали.
- Если уж тебе непременно надо нас как-нибудь называть, придумай сам, -
предложила одна.
- Да, как тебе самому нравится.
Они всегда говорили по очереди. Так в радиопередачах проводят настройку
стереозвучания. Голова у меня от этого заболела еще сильнее.
- Например? - спросил я.
- Право и Лево, - сказала одна.
- Вертикаль и Горизонталь, - сказала другая.
- Верх и Низ.
- Перед и Зад.
- Восток и Запад.
- Вход и Выход, - с трудом добавил я, не желая отставать. Переглянувшись,
они довольно засмеялись.
Если есть вход, то есть и выход. Так устроено почти все. Ящик для писем,
пылесос, зоопарк, чайник... Но, конечно, существуют вещи, устроенные
иначе. Например, мышеловка.
Один раз я установил мышеловку у себя дома, под раковиной. Приманкой
служила мятная жвачка. Ничего другого, достойного называться едой, в моей
комнате не нашлось даже после долгих поисков. А жвачка нашлась в кармане
зимнего пальто, вместе с половинкой билета в кинотеатр.
На третий день утром мышеловка сработала. В нее попалась молодая крыса,
цвета свитера из кашмирской шерсти, какие кучами навалены в лондонских
магазинах беспошлинной торговли. По людским меркам ей, наверное, было лет
пятнадцать или шестнадцать. Трудный возраст. Огрызки жвачки валялись у нее
под лапами.
Поймать-то я ее поймал, но не знал, что делать дальше. Умерла она к утру
четвертого дня, так и не высвободив задней лапы, прищемленной проволокой.
Глядя на нее, я вывел для себя один урок.
Все должно иметь как вход, так и выход. Обязательно.
Железнодорожная линия шла мимо холмов - неестественно прямая, будто ее
провели по линейке. Вдали по ходу движения тускло зеленел смешанный лес,
похожий на скатанные из обрывков бумаги шарики. Блестящие от солнца рельсы
вдалеке сходились и терялись в зелени. Казалось, пейзаж будет вечно
оставаться таким же, сколько ни иди. Это наводило тоску. Если так, то уж
лучше метро.
Я закурил, потянулся и взглянул на небо. На небо я давно уже не глядел. В
том смысле, что само это действие - глядеть на что либо без спешки - мною
давно не предпринималось.
Небо было безоблачным, но его затянуло мутной непрозрачной вуалью, обычной
для весны. Сквозь эту неподатливую вуаль тут и там старалась пробиться
небесная голубизна. Солнечный свет беззвучно падал сквозь атмосферу мелкой
пылью - и ложился на землю, не найдя, кого собою удивить.
Под тепловатым ветром свет подрагивал. Воздух перемещался неспешно,
подобно стайкам птиц, перепархивающим с дерева на дерево. Ветер скатывался
по отлогому зеленому косогору вдоль путей, перемахивал через рельсы и
пронизывал лес, не шевеля ни листочка. Раздавалось одиночное "ку-ку",
пролетало сквозь мягкие солнечные лучи и таяло на гребне далекой горы.
Вытянутые цепью холмы напоминали исполинских котов - они присели на
корточки, пригрелись и задремали.
Ноги принялись ныть еще сильнее.
* * *
О колодцах.
Наоко приехала в это место, когда ей было двенадцать. В 1961 году, если по
западному календарю. В год, когда Рики Нельсон спел "Хеллоу, Мэри Лу". В
этой мирной зеленой долине тогда решительно ничего не могло приковать
глаз. Несколько крестьянских домов, несколько огородов, речка, кишащая
раками, колея железнодорожной ветки и наводящая зевоту станция. При доме,
как правило, - сад с хурмой, в углу сада - выбеленный дождем сарай,
готовый развалиться при первом прикосновении. На стене сарая, обращенной к
станции, - жестяной щит с аляповатой рекламой туалетной бумаги или мыла. И
все в таком духе. Даже собак не водилось! - говорила Наоко.
Дом, в котором она поселилась, был построен во время войны в Корее.
Двухэтажный, в западном стиле, он не был особо велик - но для его широких
и мощных столбов выбрали первосортное дерево, поэтому дом выглядел
спокойно и уверенно. Снаружи он был выкрашен в три разных оттенка зеленого
цвета. Под солнцем, ветром и дождем краски выцвели, и дом окончательно
растворился в окружающем пейзаже. В широком саду было несколько деревьев и
пруд. Среди деревьев находилась уютная восьмиугольная беседка, служившая
также художественной мастерской; на ее эркерах висели кружевные занавески
какого-то невразумительного цвета. У пруда буйно цвели нарциссы, и по
утрам туда слетались пташки, желавшие искупаться.
Архитектором дома и первым его жильцом был пожилой художник, работавший в
западной манере. Зимой перед приездом Наоко он умер от легочного
осложнения. Значит, дело было в 1960 году - когда Бобби Ви спел "Резиновый
мячик". Той зимой выпало неимоверное количество дождя. Здесь практически
не случалось снега - вместо него шел жутко холодный дождь. Пронизывая
землю, он покрывал ее сверху ледяной сыростью - а глубины питал сладкими
грунтовыми водами.
В пяти минутах ходьбы от станции находился дом копателя колодцев. Он стоял
в заболоченной низине у самой реки, так что летом его брали в осаду комары
и лягушки. Копатель был пятидесятилетний чудаковатый мужик с тяжелым
характером. Подлинный талант он имел лишь к рытью колодцев. Когда его
просили выкопать колодец, он начинал ходить кругами по участку, где
собирались копать, и ходил так несколько дней. Что-то тихо бубнил, тут и
там зачерпывал рукой земли, нюхал... Отыскав, наконец, внушающую доверие
точку, звал товарищей - и они под прямым углом вгрызались в землю.
Поэтому каждый в этой местности всегда мог напиться вкусной колодезной
воды - холодной и такой чистой, что даже держащие стакан пальцы казались
прозрачными. Поговаривали, что вода притекает сюда с Фудзи, когда там тают
снега - но это, конечно, чушь. Слишком далеко.
Осенью, когда Наоко исполнилось семнадцать лет, копатель погиб под
поездом. Винили непроглядный ливень, нетрезвое состояние и тугоухость.
Тело искромсало на тысячи кусков, разлетевшихся вокруг. Семь полицейских
собрали их в пять ведер, попутно отгоняя длинной палкой с крюком стаю
тощих бродячих собак. Не хватало кусков еще на одно ведро - видимо, упали
в речку, и течение отнесло их в пруд. На корм рыбам.
У копателя было два сына, которые бесследно исчезли из этих мест. К их
дому никто даже не подходил, он так и стоял заброшенным, медленно
разваливаясь. А найти здесь колодец с хорошей водой стало с тех пор совсем
трудно.
Я люблю колодцы. Стоит мне увидеть колодец, как я принимаюсь кидать в него
камушки. Ничто так не успокаивает душу, как звук камушка при ударе о воду
глубокого колодца.
* * *
В 1961 году семья Наоко перебралась в эти места на жительство по волевому
решению отца. Во-первых, покойный художник приходился ему близким другом.
А во-вторых, отцу Наоко здесь просто нравилось.
Он был специалистом по французской филологии - похоже, достаточно
известным в своих кругах. Но когда Наоко пошла в школу, совершенно оставил
работу в университете и беззаботно предался любимому делу - переводу
чудесных старинных книг. Речь в них шла о всяких вурдалаках, падших
ангелах, грешных монахах и изгонятелях беса. Конкретнее описать не могу.
Только один раз я наткнулся на его фотографию в каком-то журнале. По
словам Наоко, ее отец в молодости слыл человеком забавным - глядя на фото,
я готов был этому поверить. На голове охотничья шапочка, на носу темные
очки, взгляд устремлен на метр выше объектива. Наверное, что-нибудь
увидел...
Когда семья Наоко переехала сюда, здесь как раз наметилась своеобразная
колония, в которую собрались такие же интеллигенты с причудами. Получилось
что-то вроде сибирской ссылки, куда царская Россия отправляла вольнодумцев.
О сибирской ссылке я читал совсем немного, в биографии Троцкого. Сейчас
уже мало что помню в подробностях - разве что про тараканов и еще про
северных оленей. Ну, значит, расскажу про оленей.
Троцкий под покровом темноты украл оленью упряжку и бежал из ссылки.
Четыре оленя сломя голову несли его через серебряную пустыню. Их дыхание
превращалось в белые клубы, а копыта разбрасывали девственный снег. После
двух дней пути, когда они добрались до станции, олени настолько выбились
из сил, что упали и встать уже не смогли. Троцкий взял погибших оленей на
руки - и сквозь подступившие слезы дал в своей душе клятву. Он сказал: я
непременно приведу эту страну к справедливости и к идеалам. И еще к
революции. По сей день на Красной Площади стоят эти четыре оленя, отлитые
в бронзе. Один смотрит на восток, другой смотрит на север, третий смотрит
на запад, и четвертый смотрит на юг. Даже Сталин не смог уничтожить этих
оленей. Если вы приедете в Москву и субботним утром придете на Красную
Площадь, то наверняка сможете увидеть освежающее душу зрелище: краснощекие
школьники, выдыхая белый пар, чистят оленей швабрами.
* * *
Да, про колонию...
Они отвергли удобные, ровные площадки рядом со станцией, намеренно
удалились на горные склоны и настроили там домов по своему вкусу. У
каждого дома был невероятно обширный сад - со смешанными рощами, прудами и