тех художников, а тут - Куницын, Крымов, Никогосян, тоже "Ку", "Кры",
"Ник", - но это как-то не привилось.
возраст прекрасный, когда дружба еще ценится и слову верят.
"Ленфильме", киноактером, Ашот же то тут, то там, но больше на эстраде, в
шутку его называли "Синтетическим мальчиком" - пел, играл на гитаре, ловко
подражал Марселю Марсо. В свободное время они всегда были вместе.
нельзя, но на фоне повального, нарушавшего все статистические нормы
злоупотребления в стране алкоголем выглядели они скорее трезвенниками.
Роман, правда, иногда загуливал дня на три, не больше, и называл это
"творческой разрядкой".
Для контраста, так сказать.
красивой, но глупой. Впрочем, он с ней вскоре разошелся, и это еще больше
сплотило мушкетерский коллектив.
романы, вроде Фолкнера, "Форсайтов", "Будденброков", Сашка больше
фантастику - Стругацких, Лема, кумиром Романа был Кнут Гамсун; кроме того,
делал вид, что влюблен в Пруста. Объединял же их Хемингуэй - он был тогда
в моде. Ремарка начали забывать.
в дебри философии, великих там учений (одно время, недолго правда,
увлекались Фрейдом, потом йогой), советскую систему поносили не больше
других (в этом вопросе некая беспечность и веселие молодости заслоняли
собой большинство пакостей, не терпимых людьми постарше), и все же
проклятый вопрос - как противостоять давящим на тебя со всех сторон
догмам, тупости, однолинейности - требовал какого-то ответа. Борцами и
строителями нового они тоже не были, перестраивать разваливающееся здание
не собирались, но пытаться найти какую-то лазейку в руинах, тропинку в
засасывающем болоте все же надо было. И добиться успеха. Об этом вслух не
говорилось, не принято было, но отсутствием честолюбия никто из них троих
не страдал.
котором, добившись чего-то, желательно было оставаться на высоте.
Язвительный и любивший точные, краткие определения Ашот сводил все к
элементарному: самое главное - не замарать собственные трусы! Лозунг был
подхвачен, и, хотя злые языки, переставив ударение, называли это
"дипломатией трусов", ребята нисколько не обижались, но от общественной
работы отлынивали и на собрания, где кого-нибудь прорабатывали, не ходили.
чем-то выделялся. Золотоволосый кудрявый Сашка покорял всех девчонок с
четырнадцати лет - не только вихрями своего танца, белозубой улыбкой,
томным взглядом и вдруг вспыхивавшими глазами, но и всей своей ладностью,
изяществом, умением быть обворожительным. Недруги считали его
самонадеянным, самовлюбленным павлином - но где вы видали красивого
двадцатилетнего юнца с развитым чувством самокритики? - он действительно,
развалясь в трусах в кресле, принимал грациозные позы и поглаживал свои
ноги, очень обижаясь, когда ему говорили, что они могли бы быть и
подлиннее. Ему иной раз становилось скучно, когда разговор о ком-то
затягивался дольше, чем человек этот, на его взгляд, заслуживал, о себе же
мог слушать, отнюдь не скучая. Но, если надо, был тут как тут. Когда Роман
как-то свалился в тяжелейшем гриппе, Сашка обслуживал его и варил манные
каши, как родная мать. Короче, он был одним из тех, о ком принято говорить
"отдал бы последнюю рубаху", хотя рубахи любил и носил только от
Сен-Лорена или Кардена.
длиннорук, излишне широкоплеч, - но, когда начинал с увлечением что-то
рассказывать, попыхивая своей трубочкой, или изображать, врожденная
артистичность, пластика делали его вдруг красивым. Речь его, а поговорить
он любил, состояла из ловкого сочетания слов и жестов, и, глядя на него,
слушая его, не хотелось перебивать, как не перебивают арию в хорошем
исполнении. Но он умел, кроме того, и слушать, что обыкновенно не
свойственно златоустам. К тому же никто не мог сравняться с ним как с
выдумщиком, заводилой всех капустников, автором колких эпиграмм, забавных,
безжалостных карикатур, оживлявших обычную унылость стенгазет. И, наконец,
он и никто другой был родоначальником всех далеко идущих и далеко не
всегда выполнимых планов. Рубашку тоже мог отдать, хотя его советского
производства ковбойки ни в какое сравнение не шли с Сашкиными.
он был горбонос, лопоух, ростом даже чуть пониже Ашота. Язвителен и остер
на язык. Нет, он не был хохмачом, но остроты его, роняемые как бы
невзначай, без нажима, могли сразить наповал. Чью-нибудь затянувшуюся
тираду он мог пресечь двумя-тремя ловко вставленными словами. И его
поэтому малость побаивались. На экране он был смешон, часто и трагичен. В
нем было нечто чаплинское, мирно сосуществовавшее с Бестером Китоном и
всеми забытым Максом Линдером. Мечтой же его был, как ни странно, не
Гамлет, не Сирано, не так же всеми забытый стринберговский Эрик XIV,
которого когда-то блестяще играл Михаил Чехов, а полубезумный Минута из
"Мистерий" Гамсуна. Но кому, даже Висконти или Феллини, придет в голову
экранизировать этот роман? "А я этой ролью вошел бы в энциклопедию,
ручаюсь".
было под ними, неизвестно. Но свитеров было много, потому и расставаться
не жалко.
концерты, а потом встречались и облегчали души, о чем-то споря и слушая
битлсов, которых боготворили. Вот это да! Безвестные ливерпульские ребята,
а покорили весь мир. Даже английскую королеву, которая вручила им по
Ордену Подвязки или чего-то там другого. Молодцы! Настоящее искусство.
отпугивал. Одно время увлекались Сальвадором Дали. Сашка даже повесил у
себя где-то раздобытую репродукцию знаменитого слона, шагающего на длинных
тонких ножках.
допускались только в исключительных случаях - праздники, дни рождения. У
Ашота была его французская Анриетт, до этого жена, с которой по не ведомым
никому причинам разошелся уже давно. Роман, слава Богу, недавно. Сашка был
убежденным холостяком. И, если сходился с девочками, то не надолго.
Постоянной у него не было.
Красной Армии, Ашотова, Рануш Акоповна, - бухгалтером на радио. Доходов
особых это не приносило, жили скромно, в основном, на заработок детей.
Дети, слава Богу, не пили (по советским понятиям) и жмотами не были. Нет
денег у Ашота с мамой, Сашка тут же предлагал, а нет, у кого-то доставал и
приносил - "Ладно, ладно, Рануш Акоповна, о процентах потом поговорим".
Ромка, тот был мастер на все руки и, когда в Сашкиной кухне чуть не рухнул
потолок (верхние жители уехали и забыли закрутить кран), в три дня все
отремонтировал - поштукатурил и покрасил. Ашот обслуживал все три дома по
части электропроводки, радио, телевизоров. Словом, "один за всех, все за
одного" - главный девиз дореволюционных скаутов и наших советских
мушкетеров.
"Спящей красавице", его хвалили, даже, может быть, слишком, так считал, во
всяком случае, Ашот, Роману поручили если не главную, то вторую после
главной роль этакого неврастеничного отца, полуфилософа, полуалкоголика.
Ашот готовил им самим придуманную вокально-музыкально-поэтическую
композицию из стихов Гарсии Лорки вперемежку с мотивами испанской войны.
существует. Есть, на худой конец, комнатенка в мансарде, где можно и дам
принимать, и просто собираться. Для второго и кафе годятся, а их миллион.
В России дело похуже.
надо - есть.
бутылочек вина, но реже.
довольно милые старушки, называются они только так, хотя обеим далеко еще
до пенсионного возраста, обе работают. Но одна любит всякие вилочки,
тарелочки и всегда волнуется, что нет глаженой скатерти, другая скатертям
особого значения не придает, зато не прочь вставить фразу-другую в общий
спор: "А в наше время считалось дурным тоном поминутно перебивать друг
друга. Надо уметь слушать. В этом большое искусство". - "Вот и следуй
этому искусству", - поучает не слишком любезный сынок, и мать, обидевшись,
умолкает. Но не надолго, она тоже любит о высоком: "Ну как можно
сравнивать Мура, Миро или как их там с нашим Антокольским, сколько в его
"Спинозе" грусти, сколько мысли". С тех пор ашотовская комнатенка стала
называться "У Спинозы". Сашкина прозвана была "Максимом" - в честь
парижского ресторана, по мнению всех, самого шикарного в мире. Ромкино
убежище на седьмом этаже, с окном, выходящим в глубокий двор-колодец, иные
называли "берлогой", но ребята предпочитали называть ее "башней", как у
Эриксон Стивен
Конюшевский Владислав
Посняков Андрей
Шекли Роберт
Гуревич Георгий
Куликов Роман