как только Джек встал, стульчик сразу распрямился.
лимонадом.
по-европейски накинул на плечи непромокаемый плащ и, величавый как монумент,
зашагал впереди меня через отдел новостей и комнату младших редакторов,
сейчас полупустую, потому что с утра работали только сотрудники
манчестерского издания.
Эрнесту, что он слишком хороший газетчик, чтобы стать хорошим писателем. И я
знаю, что говорю.
Хемингуэю. Понятия о чести, привитые мне воспитанием, связывали меня по
рукам и ногам и не разрешали вскрыть и прочесть письмо. Но когда я разыскал
в Париже на улице Монж отель, где жил Хемингуэй, мне пришлось какое-то время
побродить по соседним улочкам, а потом посидеть на пыльных руинах
древнеримского цирка, чтобы обрести хоть какую-то уверенность в себе и
преодолеть робость и сомнения. Но я знал, что надо выдержать все, что мне
предстоит, и, стараясь держаться независимо, стараясь как-то охладить лицо,
чтобы не заливаться краской, я поднялся по крутой лестнице на третий этаж и
позвонил в номер тринадцать.
позвонил еще раз, явно американский голос произнес:
уставился очень прямой и стройный человек в отлично сшитых, но подтянутых
выше талии твидовых брюках и в шелковой рубашке.
мосье.
ребячье любопытство.- А зачем? - спросил он.
что сейчас начнутся насмешки.
атлет принес тебе письмо. Хочешь, я распечатаю и прочту тебе?
дно чемодана спортивную куртку, положила в карманы шарики нафталина. Письмо
пропиталось его запахом.
на меня своим зорким взглядом и крикнул Хемингуэю:
сжалился надо мной.- Входите, входите. Эрнест принимает душ по-английски,
иначе говоря - ледяной, через минуту он будет бегать по комнате, растираясь
полотенцем, как профессиональный боксер.
он - Эф Скотт Фицджеральд; это имя я тоже слышал впервые.
в пыльной, выцветшей гостиной, являвшей собою французскую версию гостиничных
апартаментов в американском вкусе (стены ее украшали шесть портретов
знаменитых женщин), и мне почудилось, что тут обосновался весь американский
континент. И все здесь, включая беспорядок, только подчеркивало неловкость
моего положения.
с этим дитятей должен делать?
мой счет, и решил уйти, но тут вошел голый Хемингуэй; в одной руке он держал
письмо, в другой полотенце, которым растирал себе грудь.
голову выше меня. Живот у него был юношеский, вдвое меньше, чем у Джека, но
я не знал, куда девать глаза - нагота для меня была чем-то очень интимным, а
Хемингуэй держался так, буд-то на нем был костюм-тройка. Я заметил, что ноги
у него в шрамах.
этот чудила Хэзелдин?
письмо, я и передал.
сказал Хемингуэй.- Через полчаса я уезжаю из Парижа, если только Эф Скотту
Фицджеральду удастся закрыть свой уникальный чемодан,
меня не раз.
комнаты и думал, как бы поскорее удрать отсюда, пока меня не попросили уйти,
или не перестали обращать на меня внимание, или не подвергли еще
какому-нибудь унижению.
бросил его на диван.
называется "самый вместительный английский чемодан", но он ни черта не
вмещает, а когда надо закрыть крышку, то неизвестно, кто из нас кого
одолеет.
Хемингуэем едут на машине в Бретань, в городок Фужер.
поедем в Вандею, чтобы сравнить "Девяносто третий год" Гюго с "Шуанами"
Бальзака, хотя я и без того знаю, и Хемингуэй тоже знает, и вообще все уже
знают, что Бальзак лучше. Но Эрнест говорит - плевать он на это хотел. Он
говорит - у Гюго все встает со страниц и вгрызается тебе в потроха. Понятно?
"Шуанов" не читал. Но Фицджеральд незаметно заставил меня убрать колючки и
спрятать клыки, и когда он стал расспрашивать обо мне, я отвечал более или
менее честно, хотя и подозревал, что его интерес ко мне вызван какой-то
таинственной, одному ему известной причиной. Наконец он вдруг ни с того ни с
сего спросил, умею ли я водить машину.
попробовал вести "фиат" - попытка была чрезвычайно опасной и едва не привела
к роковому исходу.
старина, ты едешь с нами.
чудо. В смысле образования - ужас до чего полезно. Ну, что ты об этом
думаешь?
что смог только подозрительно спросить:
ты,- сказал Скотт, имитируя чисто английские интонации.
такое кристальное, надежное и честное существо, как ты в своей замечательной
куртке,- на случай, если мы с Эрнестом напьемся одновременно. Потому что я
не хочу, чтобы меня угробил Эрнест, а Эрнест не хочет, чтобы его угробил я.
А что, по-твоему, будет, если один из нас сядет за руль и сшибет
какого-нибудь зазевавшегося, безмозглого, упившегося французишку? - Он
поежился.- Страшно подумать! Скажут, что мы были пьяны вдрызг, и сдерут с
нас последние рубашки.
рубашками у них дело обстояло весьма благополучно. Фицджеральд уже напечатал
"Великого Гэтсби" и работал над романом "Ночь нежна", а Хемингуэю принесла
известность книга "Прощай, оружие!". Я встретился с ними в самую лучшую,
самую благополучную пору их жизни, им было что терять, хотя тогда я этого не
знал.
проникновенно заговорил так, как говорят, когда чувствуют потребность
поделиться с тобой, и только с одним тобой.
честно скажу, почему мы с Эрнестом затеяли эту поездку.
диванчик. Скотт сел и потянул меня за рукав; я тоже опустился на мягкое
сиденье.
Орловский Гай Юлий
Березин Федор
Аникина Наталья
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Рыбаков Вячеслав