последний из графов Педротти скончался в январе 1831 года. Онорина Педротти
была красавица генуэзца, а генуэзки, когда они красивы, - самые
ослепительные создания в Италии. Для изваяний на гробнице Джулиано Медичи
Микеланджело брал натурщиц в Генуе. Вот откуда мощность форм и удивительная
линия груди на статуях Дня и Ночи, принимаемые многими критиками за
преувеличение, но характерные для женщин Лигурии. В наше время красота
сохранилась в Генуе только под mezzaro , так же как в Венеции
она встречается лишь под fazzioli . Это явление
наблюдается во всех вырождающихся нациях. Благородный тип там можно найти
только среди простонародья, подобно тому как после больших городских пожаров
монеты откапывают в золе. Но Онорина, в виде исключения ставшая богачкой,
представляла собою исключение и как образец патрицианской красоты.
Вспомните-ка статую Ночи, которую Микеланджело поместил у ног Мыслителя,
нарядите ее по-современному, уложите короной ее тяжелые длинные косы над
прекрасным челом, чуть смуглым по тону, оживите искрой огня задумчивые
глаза, окутайте шарфом пышную грудь, вообразите длинное белое платье,
расшитое цветами, представьте, будто статуя выпрямилась, села и скрестила на
груди руки, подобные рукам мадемуазель Жорж, - и перед вашим взором
предстанет жена консула с шестилетним мальчиком, прелестным, как ангел, и
четырехлетней девочкой на коленях, трогательной, как идеальный образ
младенца, которого старательно искал скульптор Давид для украшения гробницы.
Это очаровательное семейство возбудило тайное любопытство мадемуазель де Туш
- она находила, что у консула чересчур задумчивый вид для человека вполне
счастливого. Весь день муж и жена являли собой умилительную картину
семейного счастья, но парижанка задавалась вопросом, почему один из самых
обаятельных людей, которых ей случалось встречать в парижских салонах, до
сих пор оставался генеральным консулом в Генуе, хотя владел состоянием,
дававшим ему более ста тысяч франков ренты. Вместе с тем по множеству
мелочей, подмечаемых женщинами с искусством мудрого араба в "Задиге", она
была убеждена в самой верной привязанности консула к жене. Без сомнения, оба
эти прекрасных существа будут жить душа в душу до конца дней своих. Итак,
мадемуазель де Туш говорила себе поочередно: "Тут что-то кроется!" и "Нет,
ничего!", - наблюдая за изящными манерами генерального консула, который,
кстати сказать, отличался невозмутимым спокойствием, свойственным
англичанам, дикарям, жителям Востока и истинным дипломатам.
товар литераторов - грехопадение женщины, и вскоре разгорелись споры - кто
тут более виновен: женщина или мужчина? Все три присутствующие дамы, которые
пользовались, разумеется, безупречной репутацией - посланница, жена консула
и мадемуазель де Туш, - беспощадно нападали на женщин. Мужчины пытались
доказать прелестным представительницам слабого пола, что женщина может
остаться добродетельной и после падения.
пришлите мне с Джиной маленький черный портфель, он лежит на столике Буля.
мужу, потому что она уже достаточно хорошо знала французский язык и не могла
не понять, что ее отсылают.
можем и поспорить, ибо, по-моему, анатомировать воображаемого покойника -
пустое ребячество. Чтобы сделать вскрытие, прежде всего нужен труп.
каждый уже наговорился вдоволь: разговор начинал замирать, а такой минутой и
должны пользоваться рассказчики Вот что рассказал генеральный консул:
мой дядюшка, аббат Лоро, в ту пору семидесятидвухлетний старик, счел
необходимым найти мне покровителя и какую-нибудь должность. Этот
превосходный человек (если не сказать, святой) считал каждый прожитый год за
дар божий. Нет надобности говорить вам, что духовнику его королевского
высочества нетрудно было пристроить своего юного воспитанника, единственного
сына покойной сестры. Итак, однажды, в конце 1824 года, почтенный старец,
уже пять лет состоявший настоятелем церкви Белых ряс в Париже, поднялся в
комнату, которую я занимал в его доме, и сказал:
который берет тебя на должность секретаря. Если мои надежды оправдаются, он
заменит меня, когда господь бог призовет меня к себе. Я отслужу обедню к
девяти часам, значит, в твоем распоряжении три четверти часа, будь готов.
счастливо прожил целых четыре года?..
ваши труды?..
- Ты еще слишком плохо знаком со светом и не понимаешь, как мало там ценят
завещания такого рода, между тем, отведя тебя нынче утром к графу... -
(Разрешите мне, - заметил консул, - называть своего покровителя только по
имени, просто графом Октавом...) - между тем, отведя тебя к графу Октаву, -
если ты понравишься этому достойному сановнику, в чем я не сомневаюсь, - я
надеюсь добиться для тебя его высокого покровительства; это гораздо важнее
того состояния, которое я мог бы тебе оставить, если бы разорение зятя и
смерть сестры не поразили меня как гром с ясного неба.
священник осмелится извлекать выгоду из тайн, доверенных ему в исповедальне?
Нет, ты обязан этим его превосходительству хранителю печати. Дорогой Морис,
тебе будет там хорошо, как в отчем доме. Граф предлагает тебе две тысячи
четыреста франков постоянного жалованья, помещение в своем особняке и
дополнительно тысячу двести франков на содержание: он не приглашает тебя к
столу и не хочет, чтобы тебе подавали отдельно, боясь поставить тебя в
зависимость от подчиненных. Я бы не согласился. Но сделанное мне
предложение, если бы не приобрел твердой уверенности, что секретарь графа
Октава никогда не будет на положении слуги. Работы у тебя будет по горло,
ибо граф Октав - неутомимый труженик. Зато впоследствии ты справишься с
самыми сложными делами на любом посту. Мне нет надобности напоминать тебе о
скромности, главном достоинстве тех, кто посвящает себя общественной
деятельности, Судите сами, как разыгралось мое любопытство! Граф Октав
занимал в то время одну из высших судебных должностей, он был доверенным
лицом супруги дофина, которая недавно добилась назначения его
государственным министром; по положению он отчасти напоминал графа де
Серизи, которого все вы, вероятно, знаете, но жил он более замкнуто, в Марэ,
на улице Пайен, и почти никого не принимал. Его частная жизнь ускользала от
внимания общества благодаря его монашеской скромности и непрерывной работе.
опекуном, которому дядя временно передал свои права, был директор коллежа
святого Людовика, и я окончил учение восемнадцати лет от роду. Вышел я из
коллежа таким же целомудренным, каким выходит из училища святого Сульпиция
набожный семинарист. Моя матушка на смертном одре взяла с дяди слово, что я
не стану священником; но я был так благочестив, словно собирался принять
сан. Когда я - воспользуюсь красочным старинным выражением - слетел с
насеста коллежа, аббат Лоро взял меня к себе и засадил за изучение права. За
четыре года самостоятельных занятий, необходимых для получения ученой
степени, я много работал, и более всего в областях, чуждых бесплодным полям
юриспруденции. В коллеже - гам я жил у директора - мне не приходилось
читать, и теперь, набросившись на книги, я жадно утолял свою жажду. Я прочел
многих классиков современности, за ними последовали классики всех
предшествовавших зевков. Театр сводил меня с ума, и долгое время я ежедневно
ходил туда, хотя дядя давал мне только сто франков в месяц. Эта
бережливость, к которой принуждали доброго старика заботы о бедных,
неизбежно сдерживала мои юношеские аппетиты в должных границах. Разумеется,
я уже не был девственником, когда поступал к графу Октаву, но свои редкие
любовные похождения считал преступными. В дяде моем было столько ангельской
чистоты, я так боялся огорчить его, что ни разу за все четыре года не провел
ночи вне дома. Добряк не ложился спать, не дождавшись моего возвращения.
Такая поистине материнская заботливость сдерживала меня крепче, чем все
нравоучения и упреки, какими допекают молодых людей в пуританских семьях.
Одинаково чужой во всех слоях парижского общества, я видел светских дам и
женщин из буржуазного круга только на прогулках или в театральных ложах, да
и то издали, из партера. Если бы в те времена мне сказали: "Вы увидите
Каналиса или Камилла Мопена", - меня бросило бы в жар. Знаменитости
представлялись мне какими-то божествами, они говорили, ходили, ели не так,
как обыкновенные люди. Сколько сказок "Тысячи и одной ночи" бродит в
юношеской голове!.. Сколько "Волшебных ламп" суждено нам испробовать, прежде
чем мы убеждаемся, что подлинная "волшебная лампа" - это счастливый случай,
упорный труд или талант! Для иных людей пора мечтаний и фантастических грез
длится недолго; мои же грезы длятся до сих пор! В те времена я всегда
засыпал или великим герцогом Тосканским, или миллионером, или возлюбленным
принцессы, или знаменитостью. Итак, поступить к графу Октаву, иметь в своем
распоряжении сто луидоров в год значило для меня начать независимую жизнь. Я
мечтал, что мне посчастливится проникнуть в светское общество, найти там то,
чего больше всего жаждало мое сердце, - прекрасную покровительницу, которая
увела бы меня с опасного пути, на который неизбежно попадают в Париже все
юноши двадцати двух лет, как бы благоразумны и скромны они ни были. Я
начинал бояться самого себя. Упорное изучение международного права, в
которое я углубился, не всегда помогало мне обуздывать бурную фантазию.
Порою я мысленно посвящал себя театру, воображая, что стану великим
артистом; я мечтал о триумфах, о бесчисленных романах, не ведая о тех
разочарованиях, что скрыты за театральным занавесом, как скрыты они повсюду,
ибо на каждой жизненной сцене есть свои кулисы Иногда я выходил из дому с
пламенем в груди: горя страстным желанием встретить где-нибудь в Париже
прекрасную незнакомку, пойти за ней, преследовать ее до самой двери,
Махров Алексей
Никитин Юрий
Пехов Алексей
Каменистый Артем
Контровский Владимир
Посняков Андрей