собственным душевным ладом. У этой изощренной восприимчивости есть, однако,
и оборотная сторона - постоянный "ветер бесплодных грез наяву, горький
безмолвный разговор с собой, который без конца вгрызается в мозг".
Самоистязательные размышления Дженни об искусстве и собственном творчестве
не имеют, похоже, четких контуров и рационального смысла, но продолжающийся
на протяжении всего путешествия внутренний спор обостряет чувствительность
молодой женщины и не позволяет ей - в отличие от многих других пассажиров
привилегированной верхней палубы - погрузиться в состояние нравственной
апатии и спасительного благодушия.
героини, самым непосредственным образом вырастает из более ранних
произведений К. Э. Портер, в своем большинстве знакомых нашему читателю.
Слова Дженни Браун о несвободе и тяготах, сопутствующих любовному союзу двух
требовательных и крайне эмоциональных людей, о диалектике притяжения и
отталкивания, разрешающейся почти неизбежным крахом, словно продолжают
внутренний монолог героини новеллы "Кража", написанной еще в 20-е годы и
ставшей с тех пор хрестоматийной. Жизненный итог обыкновенного, ничем особым
не облагодетельствованного судьбой человека обычно складывается из потерь,
из "краж" у самого себя, совершаемых почти автоматически, незаметно. И вот
приходит пора подсчитывать утраты: "...вещи, которые она сама потеряла или
разбила... слова, которых она ждала и так и не услышала, и те слова, что она
хотела сказать в ответ... долгая терпеливая мука, когда отмирает дружба, и
темное, необъяснимое умирание любви - все, что она имела и чего ей не
досталось..."
уяснению важного компонента идейно-философской системы романа. Надежда на
то, что весь мир может существовать упорядочение и целеустремленно,
подчиняясь какой-то определенной религиозной, социально-экономической либо
политической доктрине, полностью иллюзорна, полагает Портер. Движение
человечества к совершенству (если мы вообще принимаем подобное допущение),
по-видимому, только и возможно в рамках многообразнейшего сочетания культур,
обычаев, верований. Попытки управлять этим процессом, опираясь на силу и
хитроумную организацию, основаны на заблуждении. Другое дело - усилием
воображения и мысли постараться войти в этот поток, изучить его
многоструйность, сопоставить и сблизить различные правила навигации в его
водах.
мыслителей-рационалистов, вплоть до "кукловода" У. Теккерея, Портер
восприняла уверенность в своем верховном праве взирать на поступки своих
героев, пребывая под знаком вечности. Эту позицию, впрочем, не нужно
смешивать, следуя некоторым критикам романа, с безразличием к отдельно
взятой личности. Известная абстрагированность общей схемы постоянно ставится
под вопрос, а то и "перекрывается" в "Корабле дураков" обостренной чуткостью
гуманистического подхода. Писательница внимательна и к вечно гонимому
еврею-фабриканту Левенталю, и к неосторожному в словах и поступках запойному
пьянице адвокату Баумгартнеру, и к судовому врачу Шуману, на которого
возложена обязанность заботиться о здоровье других, хотя сам он одной ногой
уже стоит на краю могилы.
противоречий, как проникающих в глубь психики, так и отражающихся на
социально-идеологическом "профиле" данного образа. Известная своим
покровительством революционерам кубинская аристократка привыкла помыкать
безропотными, принадлежащими к низшему классу слугами, да и вообще отнюдь не
безупречна в нравственном измерении. С другой стороны, бурбон и невежда
Уильям Дэнни оказывается чуть ли не единственным на корабле, кто проявляет
непритворный, лишенный вымученной снисходительности интерес к несчастному
изгою Левенталю.
ракурс изображения, переходя от сатирических зарисовок к метафизическим
раздумьям, а затем опять обращаясь к нравоописательным сценам. Мозаичность
текста, складывающегося из отдельных фрагментов, сродни поэтике
киносценария, но когда в конце 60-х годов американский режиссер Стенли
Крамер взялся за экранизацию романа, он предпочел вычленить из обширного
полотна важнейшую идейно-композиционную линию. Ее можно определить как
решительное осуждение философии исключительности, любых претензий на
превосходство, которые в случае с идеологией немецкого национал-социализма
зиждились прежде всего на расовых, и в частности на антисемитских,
предрассудках.
также изгнание из-за стола "чистокровных арийцев" женатого на еврейке
Фрейтага стягивают в тугой узел различные аспекты так называемого
"еврейского вопроса". Патологическая нетерпимость профашиста Рибера находит
мало поддержки в кают-компании "Веры", и вряд ли кто еще, кроме Лиззи
Шпекенкикер, стал бы внимать его разглагольствованиям насчет желательности
уничтожения всех "неполноценных" - не только "неарийцев" или социально
чуждых элементов, но и физически недоразвитых младенцев, стариков,
полукровок, короче, каждого, кто по тем или иным причинам не устраивает
"правительствующую элиту". Неспешный анализ обсуждаемой проблемы профессором
Гуттеном претендует на непредвзятую объективность, однако и в его речах
сразу же обнаруживается попытка приписать определенной национальности далеко
не специфические, распространенные где угодно черты нравственной
нечистоплотности. Следуя этой искривленной логике, подчиняющей себе даже,
казалось бы, высокообразованных людей, под "еврейством как состоянием ума"
нередко понимают склонность к необязательности, к мелкому коварству и
расчетливости, дешевое фанфаронство и въевшееся во все поры души двуличие.
Левенталю и Фрейтагу, но парадоксальность ситуации такова, что, исходя от
них, самые резонные доводы способны вдруг обернуться своей
противоположностью. Оттолкнув от себя естественного союзника, Левенталь
демонстрирует узколобость и душевную скудость - те самые черты характера, на
которые с особым злорадством указывали евреям их критики. Что касается
Фрейтага, то, предвидя все козни антисемитизма, он невольно потворствует
человеконенавистническим предрассудкам и сам становится их выразителем.
"Кровь наших детей, - мысленно взывает он к своей жене, - будет такой же
чистой, как моя, в их немецких жилах она очистится от той порчи, которая
таится в твоей крови..."
психологические корни являются предметом особого внимания со стороны автора
книги. Среди тех, на кого опирается рвущийся к власти тоталитаризм, не
только горластые агитаторы и забронзовевшие бонзы, но и огромная масса
"людей с улицы", подобных маленькой фрау Шмитт, которая при случае не прочь
пролить слезу и посочувствовать бедствиям человечества. Националистический
угар заставляет миллионы таких, как она, забыть о реальной жизни, полной
обид и унижений, и вместо этого отдаться наркотическому ощущению "кровного
родства с великой и славной расой". "Пусть сама она лишь мельчайшая,
ничтожная среди всех - но сколько у нее преимуществ!" - размышляет
чувствительная фрау, будучи, конечно же, не в состоянии распознать всю
фальшь причащения к завлекательным абстракциям, в изобилии выдвигавшимся XX
веком, но почти неизменно заводившим в тупик своих восторженных адептов.
"Корабля дураков" сама К. Э. Портер. В гораздо более откровенном и
субъективно окрашенном, чем обычно свойственно ее прозе, пассаже она зло
высмеивает отвергших Левенталя и Фрейтага "людей высшей породы", которым
вскоре суждено будет стать прямыми пособниками, а быть может, и жертвами
нацистского режима. Однако в каких-то случаях определенные элементы общей
концепции произведения представляются довольно сомнительными. Так, пожалуй,
ничем, кроме как стойкой предубежденностью против представителей "латинской
расы", нельзя объяснить черные краски, которыми рисует автор кубинских
студентов и испанских танцоров. О "лукавой и злобной обезьяньей природе" в
романе говорится неоднократно, а пара близнецов, Рик и Рэк, всякий раз
является на сцене действия точно в отблесках адского пламени.
себе постоянную непредсказуемую угрозу - ведь многие осложнения по ходу
плавания от Мексики до бухты Виго кое-как утрясались, и только проделки
близнецов почему-то неизменно сопровождались непоправимыми последствиями. И
все же, чуткая к каждой фальшивой ноте, писательница вовремя подправляет
положение. Комментарии относительно "метафизических миазмов зла", которые
источают вокруг себя вместе со своими соплеменниками Рик и Рэк, она обычно
передоверяет "даме с записной книжкой", фрау Риттерсдорф, суждениям которой
явно недостает глубины и простой человечности.
оттесняют на задний план, но не позволяют полностью исключить из поля зрения
другие проблемы социально-психологического порядка. У занятых бесконечными
"эстетизированными" словопрениями Дэвида и Дженни хватает такта, чтобы по
крайней мере попытаться вникнуть в трагедию изгоняемых с тростниковых полей
Кубы наемных рабочих. Колебания рыночной конъюнктуры вдруг делают ненужными
сотни и тысячи человеческих жизней, и, покорные слепому экономическому
произволу, власти не находят ничего лучшего, как прибегнуть к сугубо
полицейским мерам. Соответствующие страницы "Корабля дураков" писались на
рубеже 30-40-х годов, и по силе обличения социальной несправедливости они
сопоставимы с рожденными той же эпохой и переполненными народным страданием
"Гроздьями гнева" Дж. Стейнбека.
занятости", предстает здесь перед читателем в своем подлинном, свободном от
лицемерного камуфляжа обличье. Фальшивые рассуждения буржуазной газетки о
гуманном и вместе с тем практичном подходе к решению вопроса о "лишней"
рабочей силе опровергаются плачевным видом молчаливого и забитого люда,
вынужденного сниматься с насиженного места. Почти девятьсот мужчин и женщин
загнаны на тесную нижнюю палубу корабля "Вера", и эта пороховая бочка так и
останется на всем пути до Канарских островов впечатляющим символом
Буджолд Лоис
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий
Громыко Ольга
Прозоров Александр