"Мирный" вышел в открытое море; на все всегда Леонтий Иванович смотрел
из под своих круглых смешных очков как впервые, и везде и всегда голос
его оставался кругленьким и насмешливым. Пи-пи-пи! Па-па-па! Будто
морзянка попискивает, будто не мужчина, будто не полярник стоит на
палубе, а привязан к лееру веселый воздушный шар, затянутый в меховую
оленью малицу. Совершенно непонятно, за что уважали Леонтия Ивановича
собаки? Леонтий Иванович их не баловал. Напротив, кормил раз в сутки
да еще Вовку предупреждал: "Ты это, братец, собачек не порть, не
подкидывай им кусочки. Ездовая собачка, братец, она тощая должна быть.
Жирная собачка нарту не потянет. Мне, братец, тощие красавцы нужны!"
Нет, чтобы сидеть где-нибудь в тылу у фашистов и корректировать по
рации огонь наших батарей!
четырнадцать лет, несмотря на свой явно недоупитанный вид, он при
первой возможности осаждал кабинет пермского военкома. Военком злился,
видя скуластую Вовкину физиономию.
после войны!"
вырванный из тетрадки, и военком, сняв очки, близоруко всматривался.
направить в действующую армию... Это мы уже знаем... Подтверждаем, что
Пушкарев В. занимался в клубе любителей-коротковолновиков... - Военком
аккуратно складывал листок и возвращал Вовке: - Тетради бы поберег...
У меня и профессионалы имеются, любитель. Твое дело - школа. Ты слово
"оккупант" до сих пор пишешь через одно "к". Отцу сообщу!"
Радист-полярник Павел Дмитриевич Пушкарев с самого начала войны
находился на острове Врангеля. Вовка понимал, что кто-то и там должен
работать, но особенно на эту тему говорить не любил. "Где служит
отец?" - "На Севере". - "В спецвойсках?" - "Положим..." Пусть будут
спецвойска. Отец как бы хранил военную тайну. Но он, Вовка, своего
добьется, он рано или поздно, но попадет на фронт. Он не Леонтий
Иванович, чтобы плыть не на фронт, а от фронта.
сидеть годами на голых полярных островах - испытание не из самых
легких. Но с таким испытанием, в конце концов, вполне могла справиться
мама (не зря именно про нее вспомнило Управление Главсевморпути, когда
понадобилось сменить полярников на острове Крайночном), с этим
испытанием мог справиться и он, Вовка! Зачем тащить на Север Леонтия
Ивановича, когда фронту необходим каждый мужчина? Могли бы Вовку
отправить на зимовку. Он - сын полярников. Он анероид с барометром не
спутает, стратус от кумулюса отличит, а скажи: "Нарта нужна!",
справится и с алыком - с этой ременной собачьей упряжью, соединившей в
себе свойства хомута, чересседельника, подпруги, постромок, всего
сразу. Мысленно Вовка не раз гнал нарту по тундре. В правой руке -
остол, левой вцепился в баран, есть там такая деревянная дуга, чтобы
за нее держаться. И с собачками Вовка нашел общий язык!
Вовке нравился вожак - Белый. Он правда был бел как снег. На фоне
сугробов его и заметить трудно - глаза черные да нос. Вовка знал:
Белый его уважает. Вовка знал: сунь он руку в клетку, погладь Белого,
пес не тяпнет его зубами. Вовка тайком подкармливал собачек
сэкономленными за чаем сухарями.
тихонько поскуливал. Далеко от Белого находилась его мамка. В
Архангельске Леонтий Иванович обменял ее на новенький гелиограф
Кемпбелла, и плыла сейчас мамка Белого к берегам Англии, а ее новый
хозяин, наш союзник, штурман эсминца "Аллен" Берт Нельсон, гордился ею
и трепал ее густой загривок, посматривая, не пикирует ли на них
фашистский бомбардировщик.
Карском?!
наверное, даже на дне моря. Вовке было стыдно за боцмана Хоботило,
начинавшего суетиться, чуть лишь пробивалось сквозь облачность низкое
полярное солнце. Вовке было стыдно за Леонтия Ивановича, которого
вовсе не мучило назначение на зимовку. Вовке, наконец, было стыдно за
себя, не уговорившего военкома отправить его на фронт. Пусть курсы
коротковолновиков-любителей Вовка не закончил и справка у него была
липовая, все же рацию он знал, а азбуку Морзе читал на слух. Конечно,
он не даст двести знаков в минуту (это кореш Колька мог сыпать
морзянку с такой быстротой, будто шел на дно), но с элементарными
погодными сводками Вовка бы справился.
Будь Вовка капитаном "Мирного", буксир не прятался бы от родного
солнца. Будь Вовка капитаном "Мирного", буксир и в одиночку шел бы
прямо на Крайночной, не шарахаясь трусливо из жмучи в морозгу. Появись
фашистская подлодка, Вовка смело бы повел буксир на таран!
"Мирный" с Крайночного шел в Игарку, а в Игарке у Вовки жила родная
бабушка - Яна Тимофеевна Пушкарева. Одна только мама знала, каких
трудов стоило ей договориться с Управлением Главсевморпути взять на
борт "Мирного" сына. Поэтому, наверное, и сердилась: "Не попадайся
людям под ноги! Не мозоль глаза! Не дерзи боцману!" - "А чего он
обзывается "иждивенцем"! А чего он отобрал мой свисток!"
проскользнул незаметно на корму. Туман, сыро. Самое время испытать
свисток, который Вовка спер в Архангельске со склада, когда ходил
помогать грузить на буксир пробковые пояса. Вид у свистка ничтожный, а
в инструкции сказано: слышимость - пять миль.
вывалился из тумана вахтенный, а за ним сам Хоботило. Ловчее портового
крана вознес Вовку над палубой:
одобрение, скорее хула. Опять получалось: все на судне пасут друг
друга от бед, радист на связь не выходит - "Мирный" находится в зоне
радиомолчания, - только он, Вовка, пассажир и иждивенец, кличет это
самое лихо.
вода перекатывается, не давая буруна. Опасный камень, подлый.
Сравнивать Вовку с поливухой было нечестно. Это он и выложил боцману.
шапки выглядывал кончик рыжей косы. Ни о чем не спрашивая, попросила
боцмана:
создававшийся человечеством многие тысячи лет. А ведь до сентября
оставалось целых три дня. Вовка мог совершенно законно бить баклуши и
беседовать с Белым, и вдруг - сентябрь, приехали!
чем не перечил маме. На острове Врангеля в пургу она разыскала и
вывела к поселку двух заплутавших в тундре геологов. Она переплывала
на байдарке зловредную Большую полынью. Она делилась погодой не только
с материком, но и с эскимосами. Эскимосы, те даже приезжали к ней в
Ленинград. С одним (его звали Аньялик) Вовка пил чай. Аньялик курил
трубку и все время звал маму на остров Врангеля. "Без тебя скушно,
умилек, - говорил он. - Мы олешков пасем тебе, умилек. Все эскимося
ждут тебя, Клавдя!"
Дед умер в начале тридцатых, и баба Яна ни за что не захотела
вернуться в Питер. "Не брошу деда. Проживу при могиле". А когда Вовка
побывал с мамой у бабы Яны, выяснилось, что живет она вовсе не при
могиле, а в приземистом бараке, срубленном из черной лиственницы.
Через весь барак тянулся коридор, тесно заставленный кадушками, ларями
и сундуками. Там удобно было играть в прятки, стучать медяками о
косяки. Стоило кому-то крикнуть "Атас!", вся вольная Вовкина компания
мчалась в бабкину комнату. А туда сунься! Яна Тимофеевна Пушкарева так
лихо умела дать отпор ворчливому населению барака, так уверенно
попыхивала короткой трубкой, что ее не на шутку побаивались. Как
только баба Яна приезжала погостить к дочери, в большой квартире
Березин Федор
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Юрьев Сергей
Буркатовский Сергей
Шилова Юлия