Чтение 2–й страницы книги ~Затемнение в Грэтли~

Электрической компании Чартерса, хотя он об этом особенно не
распространялся. Чем занимается мой экзотический сосед, так и осталось
неизвестным. Наверное, его роскошные чемоданы были набиты фальшивыми
ордерами на сукно и накладными на сотни тысяч яиц. Во всяком случае, я был
твердо убежден, что человек, настолько похожий на иностранца, не может
представлять для меня никакого интереса. Всякая двойная игра окончилась бы
для него неудачно уже просто потому, что наша полиция в тонкостях не
разбирается и живо упрятала бы под замок любого перемудрившего нацистского
агента, который вздумал бы слишком подчеркнуто изображать из себя мрачного
иностранца.

Однако пора было мне вмешаться в разговор. Я всегда считаю нужным
подсказать людям, что им следует обо мне думать. Таким образом еще до
прибытия на место входишь в ту роль, в которой ты намерен выступить.

Вставляя время от времени замечания в общий разговор, я сообщил всем,
что недавно приехал из Канады, а сейчас еду для переговоров о работе на
одном большом предприятии в Грэтли. Все это я изложил с некоторой
важностью и таинственностью, как у нас любит говорить сейчас большинство
людей. Я задал также несколько вопросов относительно Грэтли - есть ли в
городе приличная гостиница, легко ли потом будет снять себе домик и прочее
в таком же роде. Мне отвечали краснощекий пассажир и офицер, который даже
оторвался от газеты, чтобы сообщить мне некоторые сведения о своем родном
городе. Летчика больше интересовала его книжка, и я его вполне понимаю.

Вдруг я заметил, что у сидевшей напротив дамы глаза уже открыты. Она
держалась очень прямо, вытянув, как птица, длинную шею, и смотрела на меня
в упор. Это продолжалось минуты две, потом она заговорила с краснощеким
старцем об общих знакомых, - главным образом, как я понял, о местных
тузах, но время от времени она все еще поглядывала на меня с каким-то
недоумением.

К концу второго часа оба пожилых пассажира стали клевать носом, а
молодые офицеры углубились в чтение. Меня тоже начинала одолевать дремота,
как вдруг дама с длинной шеей широко раскрыла глаза, улыбнулась и,
наклонясь вперед, сказала тихо:

- Вы, кажется, говорили, что недавно приехали из Канады?

- Да, - отвечал я. - А что?

Очевидно, мне предстояло выслушать всякие подробности о ее двух
чудесных детях, эвакуированных в Канаду. Может быть, она даже спросит, не
встречал ли я их.

- Дело в том, - сказала она еще тише, - что я случайно видела вас с
полгода тому назад во французском ресторане Центральной гостиницы в
Глазго. Вы обедали с человеком, который мне немного знаком.

На это можно было ответить по-разному, но мне следовало придумать
наиболее безопасный ответ - и придумать поскорее. Я все же сначала
удостоверился, что никто не прислушивается к нашему разговору.

Женщина сидела, наклонясь вперед, и улыбалась, глядя мне прямо в глаза,
с выражением притворного простодушия, которое я с удовольствием стер бы с
ее лица оплеухой.

- Вы уверены, что не ошиблись?

- Совершенно уверена.

И добавила с некоторым ехидством, которое мне очень не понравилось:

- Я прекрасно запоминаю лица.

Я пытался припомнить, с кем она могла меня видеть в Глазго, хотя вряд
ли это был человек известный. Тем временем я уже успел овладеть собой.

- Я говорил, что недавно вернулся в Англию из Канады. Но я не сказал,
когда уехал в Канаду. Вы ведь знаете, что из Глазго еще и до сих пор
отходят пароходы.

- Разумеется. Вы, должно быть, тогда и собирались сесть на пароход в
Глазго?

- Совершенно верно. - Теперь мне было безразлично, кто был тот человек,
с которым она меня видела в Глазго.

Она придвинулась ближе, напоминая мне теперь уже не птицу, а скорее
надушенную кошку с шелковистой шерсткой, и сказала, понизив голос:

- Но дело-то в том, что я встретила вас после этого еще раз - у меня
просто удивительная память на лица! - в Лондоне. Вы обедали в
"Мирабелл"... Да, месяца три тому назад, не больше. Значит, вы не были
тогда в Канаде, не так ли?

Я покачал головой.

- Относительно Глазго вы были правы, но на этот раз, извините,
ошиблись.

Но она, конечно, не ошиблась и прекрасно поняла, что я это знаю. Все
вышло у меня очень неудачно. Впрочем, я утешал себя мыслью, что это не
имеет никакого значения.

Изогнув длинную шею, женщина откинулась назад, по-прежнему глядя на
меня с насмешливым любопытством. Я отвечал безмятежным взглядом.
Минуту-другую мы оба молчали. Потом она спросила:

- Надолго вы в Грэтли?

Я сказал, что и сам еще не знаю, что это зависит от того, примут меня
на службу или нет. И постарался, чтобы мой ответ звучал правдиво - да, в
сущности, это и была правда.

Она кивнула головой, потом достала визитную карточку и протянула мне.

- Вы извините меня за назойливость. Но это так странно и так на меня
непохоже - приметить вас в Глазго и потом спутать с кем-то другим в
Лондоне! Ни разу в жизни со мной таких вещей не бывало. Так что, если вы
когда-нибудь найдете этому объяснение, может быть, вы мне позвоните и
заедете выпить чашку чаю или рюмку вина? Я живу неподалеку от Грэтли,
совсем рядом с заводом Белтон-Смита.

Тем и кончился наш разговор. Она закрыла глаза все с той же тенью
иронической усмешки на губах, а я, не взглянув на карточку, сунул ее в
жилетный карман и плотнее закутался в свое тяжелое пальто. Я говорил себе,
что плохо начинаю работу в Грэтли. Промахи свои я приписывал тому, что мне
не по душе это назначение в Грэтли, что я выдохся и к тому же угнетен
дурными вестями с фронта. Войти в роль заранее, еще до прибытия на место,
- идея сама по себе правильная. Но ведь у этой жительницы Грэтли, которая
явно неглупа, знает всех в городе и, наверное, двенадцать часов в сутки
занимается болтовней, уже составилось, вероятно, мнение обо мне как о
неумелом лгуне и, что гораздо хуже, как о человеке, которого окружает
какая-то тайна. Слышал ли кто-нибудь из пассажиров наш разговор? Оба
военных все еще были поглощены чтением. Краснощекий, погрузившись в
забытье, легонько посвистывал носом. Но, оглянувшись на моего смуглого
соседа слева, я заметил, как в этот самый миг он прикрыл тяжелым желтым
веком свой словно плавающий в масле правый глаз. Значит, он подслушивал!
Возможно, что это и не имело никакого значения, но от этого неудачное
начало не становилось удачнее. Я подумал, что, если так пойдет и дальше,
то к концу недели я, пожалуй, буду шествовать по главной улице Грэтли,
нацепив фальшивую бороду и плакат, возвещающий, что я послан
контрразведкой. Ай да Нейлэнд! Нечего сказать, хороша работа!

Я сделал вид, что засыпаю, и примерно через полчаса заметил, как
многозначительно переглядываются дама с длинной шеей и мой сосед слева,
жирный иностранец. Его лица я, конечно, не мог видеть, так как все еще
притворялся спящим, но выражение ее лица убедило меня, что эти двое хорошо
знакомы друг с другом, что они, вероятно, по приезде где-нибудь
встретятся, но не хотят, чтобы об этом знали другие. И между ними была,
конечно, не любовная связь - не так она на него смотрела, - а скорее всего
какие-то деловые отношения. "Черный рынок? Да, скорее это, чем что-либо по
моей части", - подумал я, но все-таки решил, что на первой же неделе по
приезде в Грэтли воспользуюсь приглашением этой дамы. Наш поезд с грохотом
подкатил к Грэтли. Вокзал здесь, насколько мне удалось разглядеть,
маленький, жалкий, как во многих небольших заводских городах Англии. Я с
трудом нашел дорогу к выходу, так как вокруг была тьма кромешная. Ненавижу
затемнение! Это одна из ошибок нынешней войны. Какая-то в этом
боязливость, растерянность, что-то от мюнхенских настроений. Будь моя
воля, я бы рискнул ждать до того момента, когда бомбардировщики уже над
головой, только бы не выносить ежевечернюю тоску затемненных улиц и слепых
стен. В затемнении есть что-то унизительное. Не следовало допускать, чтобы
эти выродки с черной душой погрузили полмира в черную тьму. Это с нашей
стороны как бы некоторая уступка, как бы признание их могущества. Я так и
слышу хихиканье этих бесноватых, радующихся, что мы бродим ощупью в
темноте, как они того желали. Мы создаем в окружающем нас мире мрак под
стать мраку их гнусных душ. Говорю вам: я ненавижу затемнение! А такого
жуткого затемнения, как в Грэтли, я нигде еще не видал. Вокзал был словно
весь окутан одеялами цвета индиго. Выйдя на привокзальную площадь, вы
проваливались куда-то в невидимую бездну.

Три автомобиля (в один из них, как мне показалось, села дама с длинной
шеей) отъехали, грохоча, - должно быть, переезжали мост, - и стало тихо.
На станции не было ни единого такси. Я еще из Лондона заказал на день-два
номер в гостинице "Ягненок и шест" на Маркет-стрит, и сейчас мне
предстояло ее разыскивать в этом непроглядном мраке. Я вернулся обратно в
зал и поймал носильщика, который, объясняя мне дорогу, все указывал
куда-то вдаль, как будто мы с ним в июльский день любовались
Неаполитанским заливом. Стараясь запомнить его указания, я поплелся пешком
в город, таща свой тяжелый саквояж. Земля была покрыта снегом, но даже он
казался черным. Воздух был сырой и холодный, чувствовалось, что скоро
опять пойдет снег. Я дважды сбивался с пути, плутал по каким-то глухим
переулкам, но в конце концов встретил полицейского, и он указал мне
Маркет-стрит.

Мы не всегда отдаем себе ясный отчет в том, что такое нынешняя война. В
сущности, мы большей частью увиливаем от великой и страшной правды о ней и
попросту стараемся как-то приноровиться к связанным с нею неудобствам и
лишениям. Но бывают минуты усталости и уныния, когда эта правда вдруг
обрушивается на вас всей своей тяжестью, и вы похожи на человека, который,
проснувшись, увидел себя на дне моря. Такую тяжелую минуту я пережил той