Чтение 2–й страницы книги ~Слой~

палатам, или что-то еще - долго на одной и той же хитрости не протянешь,
но другой у него в запасе не было. Каждый день он начинал с выяснения
имени. Имя - это уже немало. Это гораздо больше, чем лицо. Это почти
личность.
Стало быть, Петр. "Хорошо бы запомнить", - безнадежно подумал он,
накидывая ветхий халат.
Голосистый стоял у окна и разрисовывал пыльное стекло какими-то
каракулями. Он имел соответствующую басу густую черную бороду и неимоверно
отросшие патлы, в которых пряталось почти все лицо. Петр лишь скользнул по
нему взглядом, заранее зная, что завтра придется знакомиться по новой.
Память хранила только самое необязательное: например, что Борода любит
смотреть в окно, а вон тот сухой дедок в углу насилует соседей на предмет
шахмат. Также Петр помнил, где здесь столовая, и где туалет, и то, что
кран с горячей водой откручен, а труба забита деревянным чопиком, и еще
сотню или даже тысячу всяких мелочей, но вот главного, самого главного...
- Ну что не ясно, больные? - с заметным малоросским акцентом протянули в
коридоре.
В палате появилась молодая медичка с пегими, пережженными волосами и
ярчайшей помадой на тонких, как две веревочки, губах. Ей наверняка не было
и восемнадцати, но в роль строгой наставницы девочка вошла крепко. Как и
всех остальных, Петр видел ее впервые, но почему-то сразу сообразил, что
Гитлер Югенд - это она и есть.
- Подъем, ну?! Заправить койки, в туалет и жрать. После завтрака
собеседование. В десять - Зайнуллин, в одиннадцать - Еремин, в двенадцать
- Караганов. У кого башка дырявая, потом повторю. По отделению не шляться,
сидеть в палатe. И говно за собой спускайте, холуев нет, - добавила
медсестра, словно без этого ее приветствие было бы неполным.
- Небось никто не любит, вот она и бесится, - беззлобно заметил Борода,
продолжая чертить пальцем разнообразные фигуры.
- А как ее, суку, любить? За такой базар у нас бы жопу лопатой
разворотили, - отозвался молодой человек с острым кадыком и глазами
навыкате.
Из пятерых соседей по палате фамилия Зайнуллин подходила только ему, и
Петр завязал узелок на память - может, до вечера пригодится.
- Курить у кого-нибудь есть? - спросил он, опережая ответ какой-то смутной
и трагической догадкой.
- Курить нам не разрешают, - скорбно проронил бородатый.
- Опять, да? - сочувственно произнес вероятный Зайнуллин и, не поленившись
пройти через всю палату, представился: - Ренат. Это - Сережа, наш
художник, там - Вовчик и Сашка, а это - Полонезов, но его надо звать Гарри.
Старик степенно кивнул.
- Вовчик и Сашка косят, поэтому с нами не разговаривают. Брезгуют, суки, -
с вызовом произнес Ренат. - Я в армии таких, как вы, чмарил до последнего,
- сказал он, обращаясь к ним уже напрямую. - Начиналось обычно со стирки
носков, а заканчивалось...
Петр ощутил, как из черной глубины беспамятства всплывает ряд разрозненных
картинок, но сосредотачиваться на них. не пожелал - просто понял, что в
свое время служил. Это было совсем не то, что ему сейчас требовалось.
Вовчик, здоровый и довольно спортивный юноша, угрожающе поднялся, но Ренат
предостерег:
- Не рыпайся, сука, а то заместо статьи в военнике сульфу получишь. И
продвижение на четвертый этаж. На четвертом буйные, - пояснил он
специально для Петра.
Догадка, зудевшая неуловимым комаром, моментально оформилась: это
психушка. Кажется, раньше до него доходило медленнее, а теперь не успел
пописать - уже сориентировался. Два-три года, и память вернется. Сколько
ему тогда будет? А сколько ему сейчас?
Петр застегнул последнюю пуговицу - пальцы помнили, что от нее отломлена
половинка, - и выскочил в коридор. Восстанавливая планировку, повертел
головой: налево - зарешеченное окно с широким подоконником, направо -
другие палаты и столовая. Там же и выход - серая железная дверь с засовом
и стол, за которым днем и ночью сидит какой-нибудь бугай.
Туалет был прямо напротив. Петр зашел в кабинку без двери и снова
убедился, что все моторные рефлексы в норме. Судя по запаху, здесь было
принято мочиться мимо унитаза, но он себе такого хамства не позволил.
Погоняв по раковине скользкий обмылок, Петр умудрился-таки вымыть руки,
потом ополоснул лицо и, собравшись с духом, поднял голову к зеркалу.
За ржавыми разводами в темном стекле проявилась небритая, слегка
одутловатая, но, в общем-то, приличная физиономия. "Лет тридцать пять", -
оценил Петр, замирая в надежде на чудо. Нет, не вспомнить. Обычная морда:
карие глаза, короткие пшеничные волосы. Нос с маленькой горбинкой - не от
родителей, а от... ну, ну! Нет, никак. Знает, что нос ломали, причем два
раза, но где и когда...
Он оторвался от зеркала и с тоской оглядел сортир. Четыре гнезда,
разделенные низкими перегородками, лампочка без плафона. Замазанное
известкой окно - за ним угадываются темные стальные прутья, такие же, как
во всех других окнах этого заведения. Стены раскорябаны показушными
психоделическими надписями типа "кто Я?" - не иначе, Вовчика работа или
его друзей-симулянтов.
Не хотят идти в армию, гады. И правильно. Армия - это война, а война -
это...
Ну?!
Перед глазами пронеслось что-то серое - дым? гарь? - пронеслось и
схлынуло. Не оставило ничего.
Петр погладил раму и осторожно выдвинул шпингалет. Пожелтевший бинт на
щелях вырвался вместе с окаменевшей краской; петли взвизгнули почище
сирены, но поддались. Так и есть, решетка. Обычная арматура, десяточка.
Ну, положим, найдется у Гитлер Югенд пилка для ногтей, так это - месяца
два. Ножовка в больнице, конечно, имеется, но до нее еще надо добраться.
Петр прислонился лбом к прутьям. Второй этаж. Высокий. Сначала подумал -
третий. Нет, второй. Ну и что? Если умеючи, то можно, а он... он это
умеет. Вот фамилию свою не помнит, морду собственную впервые увидел, а как
с третьего этажа сигать - знает. Доводилось.
Кто я?
Нет, не теперь. Бежать - дело хорошее, но лишь при условии, что есть куда.
Вспомнить. На это нужно время.
Время... Петр тяжело вздохнул. Ведь завтра будет то же самое - все с нуля.
Он так и состарится в психушке, день за днем изнуряя память, каждое утро
знакомясь и с Ренатом, и с гроссмейстером Полонезовым.
Сзади зашаркали тапочки - Сашка. Прикрыв дверь, симулянт встал на унитаз и
запустил палец в трещину под потолком. Из тайника медленно выползла
сигарета, а за ней - две спички и крышка от коробка.
- Угостишь? - спросил Петр.
- Шизоидам не положено.
- Это шутка?
Сашка молча воткнул сигарету в рот и прикурил.
- Табачком не поделиться - грех, - заметил Петр.
- Одним больше. Не страшно.
Петр хотел попросить еще - с помощью слова "пожалуйста" и прочей культуры,
но вовремя понял, что с Сашкой это бесполезно. Такие, как он, доброго
отношения не ценят.
- Кто шизоид? - прорычал Петр, свирепо двигая челюстью. - Это я шизоид?
- К тому же тормоз.
- Тормозил твой папа, ясно?
По мере того как до Сашки доходил смысл сказанного, его брови поднимались
все выше и выше. Когда они достигли середины лба, Петр плавно отклонился
назад, и Сашкин кулак впечатался в нечистый кафель у зеркала.
- ...мать!.. - застонал Сашка, тряся разбитыми пальцами.
- Я только про отца, мать - это святое.
- Падла психованная!
Петр, не задумываясь, ударил его открытой ладонью в лоб, не сильно, но
достаточно резко, так что затылок парня с глухим стуком воткнулся в стену.
- Ухммм... - произнес тот, опускаясь на корточки.
Сигарета вывалилась из раскрытого рта и упала на сырой пол рядом с
подозрительной белесой лужей. Курить, конечно, хотелось, но все же не
настолько.
- Больные! В столовую! - заверещала в коридоре Гитлер Югенд.
Петр набрал в ладони воды и выплеснул Сашке в лицо.
- Пойдем, завтрак пропустишь, - миролюбиво сказал он.
- Ты этот, что ли?.. Из горячих точек?
- Спроси чего полегче.
- Ах да. Зачем сразу махач устраивать? Не мог по-человечески?
- Так быстрее. Ведь правда?
Сашка что-то промычал и, взявшись за протянутую руку, поднялся.
- Нычку видел? Бери, если надо. - Он сунул опухающую кисть под кран. - Ты
кто, боксер или каратист?
- Не знаю я. Не знаю.
- Ах да. Но, наверно, кто-то из этих.
Петр не ответил. Он предпочел бы помнить не руками, а головой, но Сашку
это вряд ли волновало.
На завтрак дали слипшуюся овсянку, в которой равным образом отсутствовали
и молоко, и сахар. Кофе был немного получше, но - лишь немного.
В столовой Петр насчитал тридцать пять человек. Вовчик и Сашка сидели в
окружении других "косарей" - Сашка что-то рассказывал, а соседи по столу
энергично кивали и с любопытством посматривали на Петра.
Остальные тоже выглядели вполне нормально, по крайней мере, слюнявых,
трясущихся идиотов Петр не заметил.
"Интересная психушка, - подумал он. - Ни одного психа".
В коридоре их поджидала сестра милосердия по кличке Швабра с двухэтажной
тележкой, похожей на сервировочный столик. Больные выстроились в очередь,