консерватизма, "правительственным духом", названным так потому, что это
действительно дух всех правительств и, в частности, при всех правительствах,
дух канцелярий. На своем поприще он проникся неприязнью, страхом и
презрением к более или менее революционным или хотя бы некорректным
выступлениям, то есть к выступлениям оппозиции. Если не считать каких-нибудь
невежд из простонародья и из высшего общества, для которых разница во вкусах
ничего не значит, людей сближает не общность воззрений, а сродство душ.
Академик типа Легуве, приверженец классицизма, скорее аплодировал бы речи в
честь Виктора Гюго, произнесенной Максимом Дюканом или Мезьером, нежели речи
в честь Буало, произнесенной Клоделем. Единства националистических взглядов
достаточно, чтобы сблизить Барреса с его избирателями, которым должно быть в
общем безразлично: что он, что Жорж Берри, но не с его коллегами по
Академии, потому что, разделяя политические его убеждения, но обладая иным
душевным строем, они предпочтут ему даже таких противников, как Рибо и
Дешанель, к которым правоверные монархисты стоят гораздо ближе, чем к
Моррасу или Леону Доде, хотя Моррас и Доде тоже мечтают о возвращении
короля. Маркиза де Норпуа приучила к неразговорчивости его профессия,
требовавшая осторожности и сдержанности, но не только профессия, а еще и
сознание, что слова повышаются в цене и приобретают больше оттенков в глазах
людей, чьи многолетние усилия, направленные к сближению двух стран,
подытоживаются, выражаются - в речи, в протоколе - простым прилагательным, с
виду банальным, однако таким, в котором им виден весь мир, и маркиза считали
человеком очень сухим в той комиссии, где заседали он и мой отец и где все
поздравляли моего отца с тем, что бывший посол явно к нему расположен. Моего
отца это расположение удивляло больше, чем кого бы то ни было. Дело в том,
что мой отец вообще не отличался особой приветливостью и не любил заводить
новые знакомства, в чем он откровенно и признавался. Он понимал, что
благорасположение дипломата есть следствие индивидуальной точки зрения, на
которую становится каждый из нас, чтобы определить свои симпатии, и с
которой человек скучный и надоедливый, при всем его уме и доброте, может
меньше понравиться, чем другой, откровенный и веселый, многим кажущийся
пустым, легкомысленным и ничтожным. "Де Норпуа опять пригласил меня на обед;
поразительно; в комиссии все ошеломлены - там он ни с кем не близок. Я
уверен, что он мне еще расскажет что-нибудь потрясающее о войне семидесятого
года". Моему отцу было известно, что, кажется, только маркиз де Норпуа
предупреждал императора, что силы Пруссии растут и что она готовится к
войне, и еще ему было известно, что Бисмарк высокого мнения об уме маркиза.
Совсем недавно газеты писали, что в Опере, на торжественном спектакле в
честь короля Феодосия, государь имел с маркизом де Норпуа продолжительную
беседу. "Надо бы разузнать, так ли уж важен приезд короля, - сказал мой
отец, живо интересовавшийся иностранной политикой. - Старик Норпуа обычно
застегнут на все пуговицы, ну, а со мной он - в виде особой любезности -
нараспашку".
привлекать складом своего ума. Должен заметить, что речь де Норпуа являла
собой полный набор устаревших оборотов, свойственных людям определенного
рода занятий, определенного класса и времени, - времени, которое для этого
рода занятий и для этого класса, вернее всего, еще не совсем прошло, - и
порой мне становится жаль, что я не запомнил слово в слово всего, что он
говорил. Тогда бы я удержал впечатление старомодности так же легко и таким
же способом, как артист из Пале-Рояля, который на вопрос, где он отыскивает
такие изумительные шляпы, ответил:
мать находила маркиза де Норпуа отчасти "старозаветным", и когда эта
старозаветность проявлялась в его манерах, то это ей даже нравилось, а вот
старозаветность не мыслей, - мысли у маркиза де Норпуа были вполне
современные, - но выражений не доставляла ей особого удовольствия. Однако
она чувствовала, что восхищение дипломатом - это тонкая лесть ее мужу, к
которому он особенно благоволит. Она полагала, что, укрепляя в моем отце
хорошее мнение о маркизе де Норпуа и благодаря этому поднимая его в
собственных глазах, она исполняет свой долг - делать жизнь приятней для
своего мужа, так же как она исполняла свой долг, следя за тем, чтобы у нас в
доме вкусно готовили и чтобы прислуга ходила по струнке. И так как она была
неспособна лгать моему отцу, то, чтобы искренне хвалить посла, она убеждала
себя, что очарована им. Впрочем, он в самом деле обворожал ее своим
добродушным видом, несовременной учтивостью (настолько церемонной, что когда
он шел, вытянувшись во весь свой высокий рост, и вдруг видел, что навстречу
ему едет в экипаже моя мать, то, прежде чем поклониться, швырял только что
начатую сигару), плавной речью, старанием как можно реже упоминать о себе и
говорить приятное своему собеседнику, необычайной аккуратностью в переписке,
из-за которой у моего отца, только что отправившего ему письмо и узнавшего
почерк маркиза на конверте, всякий раз мелькала мысль, что вследствие
досадной случайности их письма разошлись; можно было подумать, что на почте
для маркиза существуют особые, дополнительные выемки. Мою мать удивило, что
маркиз так точен, несмотря на то, что так занят, и так внимателен, несмотря
на то, что он всегда нарасхват: ей не приходило в голову, что эти "несмотря
на" суть не что иное, как непонятые ею "потому что"; ей не приходило в
голову, что (так же как старики поразительно сохраняются для своих лет,
короли держат себя на редкость просто, а провинциалам бывают известны самые
последние новости) маркиз де Норпуа в силу одной и той же привычки может при
всей своей занятости быть столь исправным в переписке, может быть
очаровательным в обществе и любезным с нами. Ошибка моей матери объяснялась
еще тем, что моя мать, как все чересчур скромные люди, принижала то, что
относилось к ней, и, следовательно, отделяла себя от других. Она " особенно
ценила в приятеле моего отца то, что он так скоро нам отвечает, хотя ему
каждый день приходится писать столько писем, - ценила потому, что выделяла
из большого количества писем его ответ нам, а между тем его ответ нам был
всего лишь одним из его ответов; точно так же она не рассматривала то, что
маркиз де Норпуа сегодня обедает у нас, как одно из бесчисленных проявлений
его общественной жизни: она забывала о том, что посол за время своей
дипломатической службы привык смотреть на званый обед как на одну из своих
обязанностей, что он привык проявлять на таких обедах укоренившуюся в нем
обходительность, которую ему трудно было бы побороть в исключительном
случае, когда он обедал у нас.
год, когда я еще играл на Елисеиских полях, и он сохранился в моей памяти,
потому что я тогда наконец увидел Берма на утреннем спектакле в "Федре", а
еще потому, что, разговаривая с маркизом де Норпуа, я сразу и по-новому
понял, насколько чувства, вызываемые во мне веем, что относится к Жильберте
Сван и к ее родителям, отличаются от тех, какие эта семья внушает к себе
всем остальным.
близящихся новогодних каникулах, во время которых, о чем предупредила меня
сама Жильберта, мы с ней не увидимся, моя мать, чтобы порадовать меня,
однажды сказала: "Я думаю, что, если ты по-прежнему горишь желанием
посмотреть Берма, отец, пожалуй, позволит тебе пойти в театр; повести тебя
может бабушка".
что мне не мешает посмотреть Берма, что это одно из таких событий в жизни
молодого человека, которые запоминаются на всю жизнь, мой отец, до сих пор
восстававший против пустой траты времени и риска здоровьем из-за того, что
он, к великому ужасу бабушки, называл вздором, склонился к мысли, что этот
расхваленный послом спектакль в какой-то мере может наряду с другими
великолепными средствами способствовать моей блестящей карьере. Бабушка в
свое время пошла на большую жертву ради моего здоровья, которое она считала
важнее пользы, какую может принести мне игра Берма, и теперь ее приводило в
недоумение, что одного слова маркиза де Норпуа оказалось достаточно, чтобы
родители пренебрегли моим здоровьем. Возлагая несокрушимые надежды
рационалистки на свежий воздух и раннее укладывание в постель, она
воспринимала это нарушение предписанного мне режима как несчастье и с
удрученным видом говорила моему отцу: "До чего же вы легкомысленны!" - на
что мой отец в сердцах отвечал: "Что такое? Теперь это уж вы не хотите,
чтобы он шел в театр? Вот тебе раз! Да не вы ли с утра до вечера твердили
нам, что это может принести ему пользу?"
существенном для меня вопросе. Отцу давно хотелось, чтобы я стал дипломатом,
а мне была невыносимо тяжела мысль, что если даже я буду на некоторое время
оставлен при министерстве, то потом меня могут направить послом в одну из
столиц и разлучить с Жильбертой. Я подумывал, не вернуться ли мне к моим
литературным замыслам, которые у меня возникали и тут же вылетали из головы
во время моих прогулок по направлению к Германту. Однако мой отец был против
того, чтобы я посвятил себя литературе: он находил, что литература куда ниже
дипломатии; он даже не считал это карьерой, пока маркиз де Норпуа,
смотревший сверху вниз на новоиспеченных дипломатов, не убедил его, что
писатель может пользоваться такой же известностью, так же много сделать и
вместе с тем быть независимее сотрудников посольств.
чтобы ты занялся литературой, - сказал мне отец. А так как он сам был
человек довольно влиятельный, то ему казалось, что все может уладить, всему
может дать благоприятный исход беседа значительных лиц. - Я как-нибудь прямо
из комиссии привезу его к нам поужинать. Ты с ним поговоришь, чтобы он мог
составить о тебе определенное мнение. Напиши что-нибудь хорошее и покажи
ему; он очень дружен с редактором "Ревю де Де Монд", - он тебя туда введет,
эта старая лиса все устроит; насколько я понял, насчет нынешней дипломатии
он...
наделяло способностью написать прекрасную вещь, которую не стыдно было бы
показать маркизу де Норпуа. Исписав несколько страниц, я уронил от скуки
перо и заплакал злыми слезами оттого, что у меня нет таланта, что я
бездарность и что я упускаю возможность остаться в Париже, связанную с
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Ларссон Стиг
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Смит Кордвейнер