Чтение 2–й страницы книги ~Либретто для жонглера~

В лесу было топко, загажено, и одолевали комары.

И только река была по-настоящему красива. И парк.

Исследование домашней библиотеки заняло у меня несколько минут. Частью она состояла из того, "на что подписывали на работе" (с партийным блокнотом в нагрузку), частью из книг, которые "теперь, говорят, все читают".

- Почему бы вам не избавиться от этого хлама и не купить хорошие книги?

- А где? Как? Какие?

Она рассказала мне о том, как мечтала когда-то о сцене, а стала инженером по электротехнике. Зачем, спрашивается?

- Чтобы убить жизнь, - пошутил я. Но я и сам не знал, зачем я целых пять лет сдавал какие-то экзамены, спал за приборами, потел, скучал, решал задачки, зачем?

Она сказала, что раньше брала книги в городской библиотеке.

Разговаривая, мы иногда вдруг умолкали и смотрели друг на друга или просто сидели рядышком и молчали. И я держал ее руку в своей. Она отводила глаза. Словно стряхнув с себя оцепенение, вставала с места, прохаживалась по комнате или уходила и включала где-нибудь воду. Или произносила фразу, на которую не надо было отвечать.

Я целыми днями бездельничал. Было приятно просто лежать и ничего не делать. Думать о ней.

Я пытался было писать стихи, но получалось скверно. Бросил. "Something Holds Me In The Ties", - хотелось мне петь. Хотелось слушать музыку, но не было хороших кассет. Я перестал рано вставать. Научился рано ложиться. В два часа по полуночи я гасил торшер, подтягивал покрывало к плечам, целовал подушку и засыпал.

По ночам дядя просыпался и, кряхтя, шел на кухню, тяжело ступая на половицы, от чего они немилосердно скрипели. Он звенел посудой, хлопал дверцей холодильника - перекусывал. Поначалу я каждый раз просыпался, потом привык.

Так продолжалось до того самого дня, когда мы вышли с Элиссой к реке и увидели закат.

Run With Me

Мы вышли к реке и увидели красное солнце и необъятное небо. Лениво проплывали баржи, оставляя за собой тяжелые складки червонного зеркала.

Становилось прохладно.

- Пора возвращаться, - сказала Элисса.

- Не хочется, - сказал я.

- Не хочется, - тихо повторила она.

И мы постояли еще, а потом она сказала: "Но что будет, если остаться здесь? Жечь костры, пересчитывать звезды? Варить уху? Жить в палатке?"

- Все это одна бутафория, - сказал я.

- Тогда что? - спросила она. - Все равно придется возвращаться.

- Вовсе не обязательно оставаться на одном месте.

Я сказал: "Не нужно оставаться на одном месте. Это огромный мир, и можно идти все дальше и дальше, и открывать все новые страны. Это огромный, прекрасный, светлый, неисчерпаемый мир".

- И в нем можно жить? - спросила она.

- Я живу в нем, - сказал я. - А это всего лишь вход, и даже не парадный, а скорее, черный. Можно всю жизнь просидеть у дверей, называя это романтикой или чем угодно, да так и не войти. Как в притче у Кафки.

- И кто же страж этих дверей? - спросила Элисса.

- Ночь, - сказал я. - Нужно миновать ее, не задев. Нужно уметь пройти ее насквозь и не окраситься в черное, пронзить ее подобно молнии.

- Пойдем, - сказала Элисса.

- Нет! - воскликнул я. - Останемся еще хоть ненадолго.

- Поздно уже, - возразила она.

И мы вернулись. Дядя пребывал в самом мрачном настроении. Наверное, какие-нибудь неприятности. У этих людей вечно какие-нибудь неприятности; я решил не обращать на него внимания. Но Элисса, кажется, расстроилась. Она такая чуткая.

Они закрылись в спальне и о чем-то говорили там, - я не слышал, о чем, но вряд ли о чем-то приятном. Я лежал и читал ирландские сказки. А потом постучался и спросил, не составит ли мне кто-нибудь компанию и не попьет ли со мной чаю. Голос дяди ответил, что нет. Мне показалось, что ответ прозвучал несколько раздраженно. Что мне оставалось делать? Я отправился пить чай один. И в этот вечер больше не видел Элиссы.

А на следующий день к пяти часам я отправился встречать ее у проходной, где совершенно неожиданно столкнулся со своим дядей. Не знаю, что ему там было нужно, но встреча наша не вызвала у него особой радости. Когда Элисса вышла из стеклянных дверей, она сначала увидела меня, а уж потом за моей спиной разглядела своего мужа. Как она смутилась, бедняжка! Она в растерянности смотрела то на меня, то на него, а потом бросилась бежать. Бежать! И мы как два идиота пустились вдогонку. Со стороны это, должно быть, выглядело весьма эффектно.

Она влетела в автобус, и автобус уехал, а мы остались переводить дыхание на пустой остановке. И тогда дядя повернулся ко мне и сказал: "Ты, кажется, в лес собирался, за грибами там, еще куда?"

- Собирался, - сказал я.

- Вот что, родной, - произнес дядя. - Обещают плохою погоду...

- Ну и что? - не понял я.

- Ты что, ничего не понимаешь? - разозлился он. - Не видишь, какая ерунда творится?

- Где? - спросил я.

- В общем так, уезжай, пожалуй, сегодня. Не в обиде, нет?

- Но почему?

- Так. Так просто, - сказал он, похлопывая меня по руке. - Значит, сегодня. Договорились?

- Раз меня выпроваживают, то я, конечно, не стану навязывать свое присутствие...

- Ну вот и славно, - сказал дядя. - Только ты не обижайся. Мне ведь самому это неприятно. Ты же видишь, какая хренота выходит.

Итак, я должен был уезжать. Мне было так тошно, что жить не хотелось. Сначала я плакал, потом просто лежал и смотрел в потолок, потом все-таки собрался, чтобы выйти к последней электричке. Эллиса твердо заявила, что пойдет меня провожать. Дядя буркнул что-то и хлопнул дверью кухни.

И я уехал.

А Элисса уехала вместе со мной.

Она смеется: "Неужели все так и было?"

- Просто цирк какой-то, - говорит она и кладет последний листок на стол.

- Но согласись, - говорю я. - Это было довольно комично.

- Зачем ты все это пишешь? - спросила Элисса. - Для кого?

- Для себя, - ответил я. Дурацкий вопрос - дурацкий ответ.

- Но ведь ты это и так знаешь.

- Я пишу, что бы не думать. Единственный способ избавиться от мыслей - это отдать их бумаге.

- А иначе?

- Иначе?

- Что плохого в том, чтобы думать.

- Ничего. Что плохого в том чтобы жить? Нужно выбрать, оставаться ли тебе на месте, или идти дальше, только и всего. Сушить свою жизнь по мере того, как она становиться прошлым, для гербария и носиться с ней как с писаной торбой, или оставить ее здесь, отправляясь в будущее. Здесь, где она произошла.

Помнишь, мы говорили с тобой о лысых романтиках, выдумывающих разные походы и ритуалы с палатками и ухой на костре, о тех, кто всю жизнь сидит перед дверью, боясь войти? Нельзя оставаться на одном месте, нельзя цепляться за прошлое, нужно отдать его... бумаге, холсту... если, конечно, есть что отдавать. А жизнь - это миг. Только что она была, и вот она уже прошлое. И у каждого своя дорога.

- Тогда пиши, - разрешила она.

- Спасибо тебе, Элисса. Ты прелесть.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

We Can Be So Good Together

Она стояла на краю платформы.

Я стоял в тамбуре и смотрел в темноту на дне ущелья, отделявшего вагон от асфальта, на котором стояла она.

Я не мог смотреть на нее.

Она молчала.

Я сделал над собой усилие и встретил ее взгляд. И не мог уйти от него. Мы стояли и смотрели друг другу в глаза, и мне стало страшно. Машинист объявил, что посадка окончена, и двери закры... - ... ваются. - Она шагнула, и за ее спиной захлопнулось.

У нее перехватило дыхание, она качнулась, но устояла, я удержал ее. Фонари тронулись с места, заскользили тени. Она метнулась к дверям, стала колотить ладонью, потом обернулась, и я сказал: "Закрылись".

И сказал: "Пойдем в вагон".

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мы сели к окну, и я смотрел на нее, а она смотрела на меня.

- Вот мы и вместе, - сказал я.

Она медленно кивнула.

- Все позади. Уже едем.

Мы улыбнулись друг другу как напроказившие школьники. Убежали. Вот здорово!

В вагоне было пусто, за окнами было темно. Мы были вдвоем.

..................................................................................................................................................

В арабских сказках сплошь и рядом влюбляются по портретам. Выглядит это несколько сомнительно, хотя, конечно, портрет все же лучше, чем фотография. Что если человек не фотогеничен?

Вундеркинд Лимонадус непременно сказал бы по этому поводу: "Портрет не заменяет живого лица. Иллюстрацией этому может служить тот факт, что нельзя наесться яблоками Сезанна, как бы хорошо они не были написаны".

Говорят, внешность обманчива. Не думаю. Родственные связи определяют фамильное сходство. Но родство душ так же должно неким образом проявляться в закономерности тех или иных черт. Это чувствуешь сердцем. Как знак, подаваемый тебе свыше. Каким ты увидела меня, Элисса?

- Сначала я не особенно тебя разглядела. Только губы, выражение губ, я отметила его про себя и все пыталась вспомнить, почему оно мне кажется таким знакомым.

- И вспомнила?

- До сих пор не могу понять. Наверное, видела на какой-нибудь картине...

- Уж не "Джоконда" ли это часом?

- Но видок у тебя был довольно поникший. Потный, волосы, прилипшие к лицу, на носу очки... - А меня, как это ни банально, поразили твои глаза. Я никогда не видел у женщин таких осмысленных глаз...

- И только когда ты вышел к завтраку, ты явился во всем своем великолепии.

- Ты не преувеличиваешь?

- Ничуть.

- Тогда поподробнее, пожалуйста. Не забывай, я пишу хронику.

- Я не думала, что такие лица бывают в жизни. Может быть, в воображении, в фильме, наконец...

- Или на картине...

- Да, но во-первых, ты привел в порядок волосы.

- Так.

- Потом, снял свои очки.

- Я ношу их больше для понта...

- Побрился.

- Ага, вот оно что.

- Я поняла, что все время смотрю на тебя, и это, наверное, жутко неприлично. Я не могу этого объяснить.

- Никак?

- Я где-то читала про Наполеона, что выражение его лица постоянно менялось. А ты... как будто что-то говорил глазами...

- Иными словами, я пожирал тебя взглядом.

- Да нет же!

И вообще, что я тебе объясняю? - подойди к зеркалу и посмотри!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Когда мы приехали, оказалось, что метро уже закрыто. Я не подумал об этом, а если бы и подумал, это ничего бы не изменило. Денег на такси не было. У Элиссы тоже. И мы пошли пешком через весь город.

Великое Пробуждение застало нас в пути, и мы еще успели проехать на метро четыре остановки.

- Так это и есть та самая блудница на семиглавом чудовище? - сказала Элисса насмешливо. - Мы шли всю ночь, и нас никто даже не окликнул.

- По воле Господа расступились перед нами волны багряного моря, и мы прошли по суше его дна к обетованной земле, - я показал ей на корпус общежития.

Уставшая, она уснула на моей кровати, а я был так возбужден, что не мог успокоиться. Я выбежал в коридор и некоторое время бесцельно слонялся, мучительно пытаясь сосредоточиться хоть на какой-нибудь мысли. Например. Попробовать придумать, где мы будем жить? И вообще...

- Что это за женщина? - спрашивали меня, а я вместо того чтобы горделиво подбочениться начинал путано объяснять, что неплохо бы где-нибудь комнату, в общем, комната нужна. В ответ мне сочувственно вздыхали и говорили: "Красивая". Иногда вздыхали завистливо, но мне было не до этих тонкостей. Если я не сплю ночь, то проявляется это прежде всего в том, что я начинаю плохо соображать. Второй признак - испарина, которой покрывается все тело, ужасно, ужасно!

Но комнату я все же нашел. А когда проснулся, долго пытался вспомнить, где она находится, и было ли вообще все это, или мне это приснилось?

Но Элисса была. Наяву.

Уснул я на диване в комнате одного моего друга, - как был, сидя.

Когда я проснулся, он выдергивал из розетки "паровую машину чайник".

- Кофе будешь? - спросил он, заметив, что я открыл глаза. - С коньяком.

Я кивнул. Он поставил две чашки и банку кофе. Потом достал сахарницу и две ложечки.

Я подумал: "Значит, все это правда".

- Сколько я спал?

- Часа три, - сказал он. - Присаживайся.

- Не знаю, приснилось мне это, или на самом деле было?

- Было, - сказал он.

- Будто бы кто-то сказал, что уступает мне свою комнату, потому что я ему нравлюсь.

- Приснилось, - сказал он.

- Я был похож на чокнутого?

- Немножко.

- Что же мне теперь делать?

- А чего ты суетишься

- Не знаю, - сказал я. - Мы всю ночь пешком шли. Метро уже закрыли.

- Понятно. Это бывает. Угощайся.

Я взял мармеладку. Спасибо.

- Все лето ты один в комнате. Значит, до сентября место есть.

- И правда, - согласился я. - Чего я распсиховался?

- А там снимешь квартиру. Можем скооперироваться.

- В каком смысле?

- Если подвернется недорогая двухкомнатная, то возьмем по комнате.

- Идет, - обрадовался я. - Только ведь, наверное, это денег стоит.

- Заработаешь, - сказал он просто. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Когда я вошел, Элисса уже не спала. Я поцеловал ее и сказал: "С добрым утром".

Так мы поцеловались с ней в первый раз.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . .

И явился ему ангел, и от крыльев и лика ангела исходило сияние.

И, открыв глаза, он увидел небеса и землю, и лестницу от земли к небу, лестницу всех восходящих, и пораженный невиданным зрелищем, он воскликнул: "Я вижу все так ясно! Неужели я сплю?"

- Тебе кажется, что ты спишь, - отвечал ангел.

Money Talks

- Сколько дискет ты сможешь заполнить? - спросил он.

Я подумал немного и сказал: "Штук двадцать - тридцать. Может быть, больше".