Чтение 2–й страницы книги ~Архангелы и Ко~

С одной стороны, имеем отсрочку и даже намек на несожженье мостов. А с другой...

А с другой стороны, Матвею показался весьма странным этот патруль. То есть само наличие в космопорте патрулей было делом обыденным. Официально им вменялось являть иномирянам возвышенный пример благочестия, на деле же... Святошный мир Нового Эдема отнюдь не все его обитатели почитали раем. Особенно много таких непочитающих попадалось среди молодежи, которую, естественно, магнитом тянула к себе единственная лазейка в иномирье. Так что оставлять космопорт без патрулей кое-кому совершенно не представлялось возможным.

Однако же вот теперь Матвей таращился в спины патрулю не простому, а усиленному (шестеро мордобойщиков вместо обычных трех), командовало которым начальство уж слишком высоковатого ранга... Да еще туманные намеки этого самого начальства... Да не вполне обычное копошенье в порту...

Но пора подзавязывать с благородной задумчивостью. Уж если такая охота корчить из себя статую мыслителя... как его... рождественского... в смысле роденовского... то для достоверности образа надлежит снять штаны и усесться, а вот именно усесться здесь толком и не на что. А ноженьки-то гудят - многовато им (ноженькам) сегодня выпало пешеходствовать... А святой эсэсман чуть ли не взашей гнал препятствовать юношеской опрометчивости... Где же непривитым от диавольских соблазнов юнцам легче всего наопрометничать, как не в вертепе греха или в заповеднике порока - особенно ежели обе эти бесовские приманки заскладированы в одном помещении? Стал-быть, в это самое помещение и следует отправляться. Послужим благому делу путем наглядной демонстрации неприглядности пьянства и посильного уничтожения зелья.

Когда лопоухий Степан Чинарев выворачивал карманы перед папашей девицы Виолентины, Матвей Молчанов по чистой рассеянности выронил из памяти одно укромненькое местечко. Нечаянная простительная случайность: и местечко уж очень было укромное, и купюра там завалялась ерундоватая... Но на пару бутылок какого-нибудь местного пойла должно хватить.

* * *

Огромные зеркальные двери под лаконичной стереовывеской "Restourant" были плотно сдвинуты и на нетерпеливые щелчки по замочному сенсору реагировать упрямо отказывались. Поэтому Матвей довольно быстро перестал щелкать и принялся лупить по сенсору кулаком.

На четвертом ударе в воздухе прямо перед молчановской раздраженной физиономией вспыхнула показавшаяся не менее раздраженной алая стереонадпись на англосе: "Исключительно для иномирян". Матвей отпрянул было в невольном испуге, но тут же вернулся и с прежним остервенением накинулся на разнесчастный сенсор (тот, кстати сказать, был изрядно замызган и покрыт мелкими трещинами - вероятно, сносить ему приходилось многое). Надпись про "исключительно для", померцав, перековеркалась в собственный перевод на русский; потом раздробилась в более мелкое и пространное: "Открыто исключительно на время пребывания иномирян". А когда Молчанов, изрядно натрудив кулак, принялся уже озираться в поисках какого-нибудь подручного ударного средства, дверь прошипела сдавленно и воровато: "Ну че ты ломишься, оглашенный?! Кругом обойди, с задов!"

Наставник новоэдемского юношества победно ухмыльнулся и пошел обходить.

"Только для иномирян" - брешите громче! Это чтоб всякие местные эсэс-шоумены прохлопали такой роскошный способ выявления и взятия на учет паршивых овец? Якобы нелегальный кабак - что может быть удобней?!

С задов обнаружилась приоткрытая малозаметная дверка, из коей уже выглядывало точнехонькое подобие давешних патрульных обломов. Выражение подобиевой физиономии и протянувшаяся навстречу Матвею тарелкообразная длань красноречиво свидетельствовали: в данном заведении принято взимать плату за вход. Матвей красноречия демонстративно не понял, а когда подобие, насупясь, заступило дорогу, процедил:

- По приказу начальника патруля!

Дверной проем мгновенно освободился, и Молчанов, входя, мысленно поздравил себя. Кой-чего полезного от новоэдемских святош он все же перенял: вот так одним махом и своего добился, и денежки сэкономил, и по большому счету отнюдь не соврал.

Вертеп. Подпольный кабак. ЯКОБЫ подпольный - вероятность существования чего-либо подпольного по-взаправдашнему в условиях местного глобального виртуозного стука представлялась Матвею величиной, от нуля практически неотличимой.

Десяток ведущих вниз узких крутых ступенек (неподвижных, чуть ли не каменных даже - ну прям как в замке каком-нибудь).

Сводчатый зал без окон. Яркие фрески на стенах - пузатые-мордатые-бородатые мужики в невообразимого вида полумакинтошах-полуливреях (очевидно, таково было представление художника о древнерусских кафтанах), вкушающие нечто, вероятно, хмельное из тазикоподобных посудин. Какой-то очень сложной конструкции висячие лампы, мерцающий оранжевый свет которых весьма правдоподобно имитирует живой огонь. Стилизованный под фортепьяно комп-синтезатор в дальнем углу. Круглые деревянные столики, не златокедровые, конечно, но все равно очень красивые; и народу за ними не шибко мало, но и не ахти как много - раза в три меньше, чем было бы нужно для тесноты.

Матвей еще от порога углядел совершенно пустой столик, к каковому и отправился, дорогой пытаясь сообразить: с чего бы это внутренность вертепа-притона могла натолкнуть его на мысль о казарме?

Ответ был прост. Во-первых... Вернее так сказать: во-вторых, посетители вели себя не по-вертепски тихо - в зале этаким прозрачным туманом висел сдержанный гуд чинных негромких бесед. А во-первых, все посетители были мужчинами, главным образом лет двадцати-тридцати. Единственная особа противоположного пола имела место на небольшой эстраде в торце зала. Что-то она там пела под курлыканье синтезатора, эта высокая девица, преющая в длиннорукавом меховом жакете со стоячим воротником, волочащейся по полу юбке, перчатках и шляпке с вуалью.

Не успел Матвей расположиться за столиком, как рядом возникла мрачная личность, сомнительно белый фартук которой выдавал принадлежность к благородному сословию официантов. На конопатой физиономии личности изображалось, сколь счастливой была бы ресторанная жизнь, не шляйся в этот самый ресторан посетители. Беседа с личностью явно обещала жестокие разочарования. Так и вышло.

"Ну, чего вам? А? Нет, текилы не держим. И этого не держим. А? А что это? Ну, виски есть. Нет, больше двухсот пятидесяти граммов крепкого мы не подаем. Или две кружки пива. Да, не И, а именно ИЛИ. И обязательно с закуской. Что значит, какое пиво? У нас все хорошее, свежее... Как это - темное или светлое? Нормальное! Вы что, никогда пива не видели, что ли?! Не морочьте голову, меня люди ждут!"

В конце концов обоюдовыгодное решение все же нашлось. Матвей согласился оплатить (а возможно, даже и съесть) десять каких-то там специальных протрезвляющих сэндвичей и антиалкогольные пилюли, а официант согласился подать виски И кружку пива. Одну. Молчанов, правда, заикнулся еще и насчет чего-нибудь покурить, но заикание это было пресечено категорическим официантским "пф!", из-за соседних столиков на Молчанова скосились, как на воплощенного Сатанаила, и даже по всему залу вроде бы нехороший шумок пошел.

Шумок, впрочем, относился не к Матвею. Возбужденно, возмущенно, а то и просто-таки гневно гомоня, посетители притона греха все как один таращились на эстраду (при этом они так вытягивали шеи и так лихорадочно сверкали глазами, что в искренность гнева праведного верилось с немалым трудом).

Девица, оказывается, уже не пела. Перчатки этакими давленными крабами валялись у ее ног, и вырвавшиеся на свет Божий ногтистые пальчики неторопливо расстегивали жакет. Под уже прямо-таки непристойное улюлюканье публики певичка завершила разборку с архаичными несращиваемыми креплениями, скинула свое меховое одеяние и, лихо вертя его над головой за рукав, удалилась. Кстати, улюлюканье было единственным непристойным компонентом данного действа: под жакетом у стриптизерши оказался толстенный свитер. С длинными рукавами и стоячим воротником. Если она и собиралась его снимать, то не раньше, чем перед сном.

Матвей вздохнул и занялся пивом.

"Класс! - жарко перешептывались за ближним столиком тщательно небритые англоязычные сопляки. - Не, это еще что! А вот, говорят, она однажды юбку задрала! Ага, чуть ли не до самых колен! Представляешь?!"

Как не представить! Небось у нее под юбкой болотные бродни до пояса. И стеганые штаны.

Тут Молчанов обнаружил вделанный в столешницу пультик управления синтезатором и от тоски погнал через визирное окошко алфавитный указатель возможных заказов. Предлагаемая тематика, естественно, разнообразием не отличалась, и Матвей совсем уже было собрался бросить это занятие, как вдруг...

М.Молчанов. "Большая молитва". Романс.

Н-да... Какой же это, интересно, болван у них тут ведает подбором репертуара? Поди наткнулся кто-то в каком-то каталоге на название и передрал, не удосужившись прослушать, не удосужившись даже прочесть комментарий, к оному названию прилагаемый... А комментарий, между прочим, гласит: большой молитвой матросы древнего парусного флота называли огромную каменную плиту, которой их в виде наказания заставляли скоблить палубу. Так что, други мои новоэдемские, и молитва не вполне молитва, и сам романс к благочестивым отнести трудно... если, конечно, руководствоваться ВАШИМИ понятиями о благочестии. Но раз уж запись имеется, имеется и полное право...

Он воровато оглянулся на молчащий синтезатор и ткнул пальцем в пульт, в "экшн".

По залу, глуша разноголосый обмен впечатлениями от стриптиза, раскатился первый мощный аккорд.

Ну, все. Вот-вот охлынет парусами

Высь храмового многокрестья рей,

Дно отпускает лапы якорей,

И кто-то, не стыдясь чужих ушей,

Поет, блестя набухшими глазами:

"Спаси, Господи, люди Твоя там,

на пыльной земле,

Помоги им без слез пережить расставание с нами,

Сделай светлой их грусть,

если Ты призовешь нас к себе,

Ну а с прочим мы как-нибудь справимся сами".

Освобождая души от обузы,

Поморник, взмыв, пластает в небе крест,

И далеко разносится окрест,

Словам молитвы вторя, благовест

Стальных цепей о якорные клюзы.

Славься, Боже, хоть только за то,

что на взморье веков

Разделил твердь с водою

зовущими вдаль бурунами.

Вместо худших друзей дай нам,

Господи, лучших врагов,

Ну а с прочим мы как-нибудь справимся сами.

Синтезатор заткнулся, и стало тихо. Лица посетителей сатанинского притона забавно ободинаковило выражение тягостного напряженного непонимания.

Матвей довольно громко хихикнул, одним глотком добил виски и опять потянулся к пиву.

Вообще-то паршивая это привычка - запивать виски пивом. Тем более при изрядной отвычке от спиртного (в курсантскую да летную бытность выпивка перепадала нечасто; на Новом Эдеме до сих пор удавалось побаловаться разве что паршивеньким компотообразным винцом)... Антихмельная снедь, может, и выправила бы дело, кабы Молчанов удосужился о ней вспомнить. А он забыл удосужиться. И оттого как-то не сообразил, что внезапную одинаковость лиц ему удалось заметить по одной-единственной причине: все эти самые лица без исключения оборотились к нему (вероятно, мерцавшая над синтезатором цифирь мерцала не просто так, а обозначала собою номер столика, с которого поступил заказ).

И еще виски с пивом как-то начисто замыли одно довольно простое соображение: окружающие, конечно, все до одного лопоухие хлопы, да только хлопы эти с юношества махали топорами и ворочали бревна на вольном здоровом воздухе. А главное, их (хлопов) в ресторанном зальце на одного Молчанова человек пятьдесят.

Да, всего этого Матвей не сообразил. Зато он сообразил другое. Раз в банк заказов угодила его, молчановская, "Большая молитва", то по аналогичным причинам туда могла угодить и "Райская баллада" того же автора. А раз "Молитва" местных паршивых овец недопроняла...

Пультик синтезатора не к месту вздумал проказничать: дождавшись, когда Матвей изготовит палец к тычку, расшалившееся электронное устройство в последний миг раз за разом отдергивало ехидно подмигивающий сенсор. Но для человека, как известно, ничего невозможного нет. В конце концов наставник новоэдемского юношества изловчился придавить пультик локтем, левой рукой взялся за указательный палец правой, и дело пошло.

"Баллада" таки нашлась. Запуская ее (не просто так, а чтоб в органной аранжировке и непременно архидьяконским басом), Молчанов бормотал: "Сейчас... Щ-щ-щас я вам устрою... Вы у меня взвоете, овцы паршивые, вашу в дьявола искусителя и в ракету-носителя душу мать..." Судя по тому, что висящая в ресторане тишина совершила чудо - сделалась еще непрошибаемей, чем прежде, - бормотал он это не про себя.

Наконец синтезатор взревел, да так, что ламповые блики закачались по-настоящему:

От святого Петра, ключаря райских врат,

По начальству доклады идут:

Каждый день столько душ отправляется в ад,

Что за вход черти взятки дерут.

А извечный путь в рай лопухами зарос,

Ходоки на нем перевелись.

Душам проще бездельно сползать под откос,

Чем карабкаться в горнюю высь.

Вот теперь уже взревел и зал, причем не только голосами - в лавине негодующих выкриков явственно различался грохот отодвигаемых стульев. Правда, Матвей был слишком занят, чтобы обращать внимание на всякие пустяки. Наставник юношества трудолюбиво пытался хоть каплю еще вытряхнуть из безнадежно пустого бокала на до хруста вытянутый язык.

"У коллег кой-чего перенять бы пора, -

Поучает начальство в ответ. -

Коль, к примеру, нейдет к Магомету гора,

Сам уходит к горе Магомет..."

Матвей не заметил, ни на каком именно полуслове заткнулся синтезатор, ни откуда взялись близ его, Матвеева, стола три (это, впрочем, довольно рискованное утверждение) румяноликих красавца двухметрового роста и такой же ширины плеч. Некоторое время наставник юношества тщетно пытался вникнуть в смысл пространной путаной нотации, с каковою обращалось к нему упомянутое неопределенное число красавцев. Кажется, речь шла о том, что в этом вот притоне греха и возмутительного разврата собираются развратники приличные и благочестивые, которые не любят, когда при них напиваются и непочтительно поминают святых.

Молчанов было хотел ответить чем-нибудь вроде "ну и собирались бы тогда не в притоне, а в церкви". Но спорить было лень. Поэтому он всего лишь привстал, звонко заехал одному из красавцев по правой щеке и невнятно попросил смиренно подставить левую.

Дальнейшее колледжерному учителю запомнилось плохо. Перед глазами плескалась тошнотворная муть, из которой высверкивали какие-то лица, предметы мебели, кулаки... иногда почему-то ботинки... Кажется, он все-таки кого-то пытался бить, и под его неуклюжие взмахи несколько раз действительно подворачивалась левая щека... правда, к сожалению, собственная.

Веки раздвигались так медленно, с такой невыносимой натугой, что Матвею отчетливо прислышался визгливый жалобный скрип. Но когда титанический труд увенчался-таки успехом и когда удалось, сцепив зубы да обливаясь слезами, перетерпеть нападение света, остервенело кинувшегося выгрызать обеззащитневшие глаза... Да, вот тогда-то выяснилось: приложенные усилия и перенесенные муки стоили того, чтобы их переносить и прикладывать.

Потому что вокруг обнаружились голые белые стены, и стен этих было три, а четвертую подменяла собой прочная решетка с раздвижными дверьми (запертыми), с раздвижным окошком (запертым) и с табличкой на глобале (первая надпись на глобале, увиденная Матвеем за последние четыре месяца): "Прикасаться воспрещено. Любыми способами препятствовать наблюдению из коридора воспрещено".

Молчанов умиротворенно смежил глаза и расслабился. Более детальное изучение окружающего интерьера ему не требовалось - еще в детстве будущему суперхакеру выпало предостаточно возможностей изучить такие интерьеры во всех их стандартных подробностях.

Не глядя и даже толком не ощупывая, он знал теперь, что валяется (в одежде, обуви и, кажется, в шляпе) на этаком жестком влагоотталкивающем топчане, хоть под, хоть за которым хрен спрячешься; а треть противоположной стены залита голубоватым керамопластом, из которого торчит кран (температура воды плюс тридцать два градуса по шкале Цельсия), раковина, полочка с умывальными принадлежностями (мыло от древности растрескалось, а зубной массажер лыс и на попытку включения реагирует одним лишь истерическим писком)... А еще там есть зеркало - непременно треснувшее и захватанное мыльными пальцами... Вспомнив о зеркале, Матвей непроизвольно вновь приоткрыл глаза и скосил их на "умывальный угол". В этот раз открывание глаз удалось с поразительной легкостью, но, пожалуй, лучше бы оно не удалось вообще.

Ошарашенный увиденным, Молчанов судорожно задергал ногами и сел, уставясь в надтреснутое, захватанное мыльными пальцами зеркальное стекло. А оттуда, из стекла этого, с ужасом пялилось на Матвея какое-то невообразимое уродище. Губы - ни дать ни взять хот-доги под кетчупом, нос цветом, формой и, главное, консистенцией напоминает маринованный томатоид, а уж глаза... Две треснувшие перезрелые сливы. Два стремительно, именно что НА ГЛАЗАХ, чернеющих синяка, в недрах которых совсем потерялись тусклые пятнышки заплывших зрачков. Ужас.

Матвей машинально притронулся к нижней губе и зашипел от как-то вдруг, толчком осознавшейся боли. Ч-черт... Похоже, хитроумный план увиливания от многолетнего труда в свинарнике обошелся намного дороже, чем кое-кто имел наглость рассчитывать... Да и удался ли он вообще, план этот?

Идея-то была примитивна, как все великое. Зиждилась она на том резонном соображении, что космопорт, как объект неисключительного пользования новоэдемской общины, находится под юрисдикцией не местных правоохранительных органов, а Интерпола. Матвей рассчитывал, что за дебош в ресторане его упекут в полицейский участок и местным властям выдадут только при наличии твердых гарантий, что к выданному нарушителю в качестве наказания не будут применены меры, осужденные Берлинской Конвенцией. К таковым, как известно, относятся смертная казнь, насильственное изъятие трансплантабельных органов и принудительные работы (почитаемые разновидностью рабства). Насчет оных последних, естественно, гарантий не будет (а если и будут, никто в них не поверит), и выдача не состоится. Дальше же все вообще поскользит, как на антиграве. Задержанный Интерполом имеет право связаться с любым человеком; правда, только с одним, так нам и надобно только одного - Дика Крэнга. Ну, и никуда дружочек Дикки не вывильнет: как миленький раскошелится и на залог, и на билет, и на другое-прочее. А уж после другого-прочего будет видно.

Да, план был хорош. Только вот удался ли он?

Окружающее, конечно, очень смахивает на участок, но...

Именно так: но.

Конечно, в сидящих на голодном энергопайке Сумеречных Кварталах тоже вместо изолирующих полей использовали разную примитивщину типа бронестеклопласта или вовсе уж вульгарных решеток. Но Сумеречные Кварталы даже сами их жители редко величали иначе, нежели трущобами, дырой или родственными нецензурными именованьями. А Новый Эдем и наипристрастнейший злопыхатель так не назовет. Почему же?..

И ведь если б только решетка! А этот громоздкий комплекс непонятных сооружений в том месте, где надлежало бы расположиться унитаз-дезинтегратору? Все больше и больше рискуя чистотой одежды и санитарным состоянием камеры, Матвей несколько труднопереносимых минут протоптался возле уродливого керамопластового сосуда, беспомощно заглядывая в наполненный водою квадратный бак, щупая скрученную рулоном ленту из незнакомого вещества и понося разработчиков загадочного оборудования самыми ужасными словами, какие только приходили на ум. Вот ведь, наверное, древность... До такой дремучей посконщины даже местные ревнители старины не додумались (эти, кстати сказать, долбанные ревнители ревностнее всего блюдут именно удобства личного, не выставляемого напоказ быта)...

Ругался Матвей, конечно же, зря. Не будь его наблюдательность помрачена алкоголем и побоями, он давно бы уже заметил прилепленную к стене прямо над водяным баком подробнейшую инструкцию. Когда же это произведение ввернулось-таки в поле молчановского зрения, времени на штудировку всех сорока четырех пунктов уже не оставалось.

Еле успев кое-как пробежать глазами параграфы "Подготовка к работе" и "Исходные операции", Матвей был вынужден приступить к их судорожному выполнению. Дальнейшее превратилось в настоящую пытку. И нечего ухмыляться. Сами попробуйте сидя читать мелкий, убористый текст, зафиксированный позади на уровне вашего затылка, - и ведь это сидя не просто так, а занимаясь ответственным, можно даже сказать рискованным делом!

И именно тогда, когда Матвей путался в ленте дряни с идиотским набором звуков вместо названия, не решаясь приступить к на редкость омерзительной процедуре (анонимный автор инструкции почерпнул ее не иначе как из арсенала приемов самоудовлетворения мазохистствующих пассивных геев)... Вот именно тогда-то и послышались в коридоре неторопливые, какие-то очень самоуверенные шаги.

Об надеть штаны в таком положении никакой речи быть не могло; скинутые Молчановым еще при чтении первого инструкционного параграфа шляпа и сюртук валялись чересчур далеко, дотянуться до них не удалось даже ногой... Единственное, чем можно было хоть как-то прикрыться, это клочья туалетной... как ее... бумаги. Так Матвей и заспешил поступить, матерясь сквозь стиснутые от гадливости зубы.

Ну конечно же, вот именно этому полицейскому непременно потребовалось оказаться бабой! И хоть бы ж еще мужикоподобиной какой-нибудь престарелой - то б полбеды... Так нет же! Остановившуюся возле решетки высокую крепенькую блондинку лет максимум тридцати можно было бы назвать красивой, имей ее лицо поменьше сходства с верблюжьей мордой (сходство это проявлялось не в чертах, а в выражении непрошибаемой равнодушной надменности).

Устремив взор прозрачных голубых глаз приблизительно метра на полтора выше Матвеевой головы, блондинистая офицер отстегнула от мундирного пояса микросупербрэйн, по-пистолетному нацелила его саунд-контактором на ежащегося в стыдобной позе арестанта и принялась скучным голосом декламировать:

- Вчера при задержании вы, будучи в невменяемом состоянии, представились как рэбэ Владимир Рюрикович. - Она говорила по-русски очень правильно; пожалуй, даже слишком правильно для человека, говорящего на родном языке. - В то же время целый ряд свидетелей опознал в вас (не без труда и удивления, надо сказать) преподавателя местного колледжа Степана Чинарева. Какую из приведенных версий вы признаете истинной?

- Вторую, - простонал Молчанов, тщетно пытаясь кое-как задрапировать свои ляжки и прочее.

Офицер скосилась на ворох бумаги в его руках и произнесла с прежней бесстрастностью:

- Очень не советую вам пихать все это в ваш зад. Впрочем, не смею вторгаться в конфиденциальные подробности личной жизни.

- Хоть бы краешком глаза улыбнулись! - злобно прошипел Матвей. - А то вы делаете невозможное: имеете вид даже более идиотский, чем я!

- Напоминаю, что оскорбление офицера, в форму одетого... - (Вот же выламывает язык! Немка она, что ли? Или полька?) - ...приравнивается к оскорблению чиновника Интерпола при исполнении им служебных обязанностей. Советую быть осторожнее. Теперь следующее... - Она вздохнула и опять завела глаза чуть ли не к потолку. - Сообщаю, что комиссаром участка Интеррасовой полиции космопорта планеты Новый Эдем принято решение пока не выдавать вас местным властям на основании подпункта шесть-прим пункта восьмого раздела...

- Я понял, понял! У вас все, наконец?!

- Почти. Вам уже зачитывали ваши права, но вы были в совершенном несостоянии их понять...

- Сейчас я тоже в этом... несостоянии, - прорявкал Матвей. - Отвернитесь хотя бы, или я заявлю, что в вашем участке к задержанным применяются пытки!

Кажется, отворачиваясь, офицер все-таки улыбнулась. Чувствуя, что она вот-вот приступит-таки к изложению прав, Матвей взвыл страдающе:

- Господи, ну какому же кретину вздумалось установить здесь это... это...

- Не кретину, а кретинке, - спокойно поправила офицер, сосредоточенно разглядывая противоположную коридорную стену. - Года три назад я арестовала и отказалась выпустить на поруки одного из местных столбов... нет, столпов. Он публично оскорбил комиссара Маарийохаккинен, а в ее лице - весь личный состав участка. Этот ханжа считал себя вправе назвать чудовищем разврата любую женщину, брюки носящую. И понес наказание. В отместку здешние власти инспирировали какую-то аварию и на три недели оставили участок без энергии.

Офицер замолчала.

Пытаясь понять, какое отношение отзвучавший монолог имеет к заданному вопросу (между прочим, вопрос-то был риторическим), Молчанов даже позабыл о незавидном своем положении. Почти целая минута ему потребовалась, чтобы увязать воедино услышанные "я", "она" и "весь личный состав", а также представить себе, каково было заниматься тем, чем он сейчас занимается, при неработающих дезинтеграторах. И каково было мыть, выносить и прочее не только за собой лично, а и за здешним столпом. И каково было решать проблемы, типа что мыть и куда выносить. После такого, естественно, через себя перепрыгнешь, а таки озаботишься о гарантиях неповторения...

- Предлагаю компромисс, - выговорила между тем офицер... пардон, комиссар, продолжая подчеркнуто любоваться стеной. - Я не дам ход факту оскорбления при исполнении, а вы воздержитесь заявлять о пытках. Прошу простить и понять: здесь не имеется особенно с кем поговорить.

- Согласен на компромисс при условии... - Матвей не смог удержаться от мелкой ответной пакости, - при условии незамедлительного рабочее место кой-чьего ухождения на.

Это была ошибка. По части мелких пакостей вышеупомянутая "кой-кто" сама оказалась мастерицей не из последних.

- Собственно, я приходила сообщить, что один человек подал прошение о свидании с вами. Не вижу причин для проволочки. - Тут мстительная полицейская дива вдруг решила заговорить с нарочитым акцентом: - Посетитель допущен будет к вам нескольких секунд течение в.

Не оборачиваясь, она небрежно отдала честь и зашагала прочь. Единственным следствием истеричного молчановского "Только попробуйте!!!" было то, что обремененные погонами удаляющиеся плечи мелко затряслись. И Матвею как-то не пришло в голову заподозрить, будто комиссар Маарийохаккинен плачет.

* * *

"Весь личный состав полицейского участка" оказалась-таки доподлинной стопроцентной заразой. Насчет нескольких секунд она, правда, погорячилась, но Матвей окончить свои дела все равно не успел. Самое обидное, что не успел-то он сущую ерунду, а именно только надеть штаны. Хорошо еще, что посетителем оказался не кто-нибудь из местных "столбов" и не (как Молчанов было с ужасом заподозрил) благонравная девица Виолентина.

Посетителем оказался невесть откуда взявшийся душевный друг Крэнг.

С великолепным сарказмом Дикки-бой оглядел молчановское расквашенное лицо, грязные, исцарапанные Матвеевы пальцы, торопливо сращивающие застежки на изрядно потрепанных во вчерашней драке штанах...

- Ну что, Мат, по вкусу тебе пришлась райская жизнь?

Матвей ответил не сразу. Сперва он попытался изобразить своей непослушной физиономией что-нибудь вроде надменности, презрения или хоть благородного равнодушия, на худой-то конец. Ценой героических усилий ему удалось-таки изменить выражение лица - правда, не собственного, а крэнговского: на роже старого приятеля давешний сарказм перекорчился в ехидную лицемерную жалость. Заметив это, Молчанов плюнул на мимику и в нескольких кратких энергичных выражениях разъяснил Дикки-бою свое мнение о всевозможных долбаных козлах с их козлиными долбаными вопросиками.

Крэнг посерьезнел - мгновенно и очень по-нехорошему. Голова его втянулась в плечи (каждое из которых, кстати, шириною равнялось обоим молчановским); пальцы левой руки, ухватившейся за решеточный прут, побелели от напряжения... А правая Крэнгова пятерня вдруг дернулась куда-то за хозяйскую спину и тут же вымелькнула обратно, а из нее, из пятерни этой, вымелькнуло сквозь решетку что-то немаленькое, продолговатое, льдисто взблеснувшее...

Матвей перехватил вспарывающую воздух штуку за какой-то миг до того, как она бы врезалась ему в переносицу. Перехватил, оглядел, хмыкнул удовлетворенно: "Давно бы так"... Хмыканье это слилось со звонким щелчком, и через секунду к горлышку самооткупорившейся фляжки сладострастно прильнули "два хот-дога под кетчупом".

Семидесятипятиградусная текила выжигающей лавой прошлась по разбитым губам и пересохшему горлу, но Матвей, судорожно выглатывая содержимое фляги, громко подскуливал не столько от боли, сколько от совершенно неприличного удовольствия. К сожалению, все на свете рано или поздно заканчивается, а уж удовольствия - гораздо раньше, чем прочее-остальное. Окинув тоскливым взглядом опустелую емкость, несчастный узник выронил ее, попятился, не глядя нащупал койку и сел. И поинтересовался:

- Больше нету?

- Потом хоть утопись в ней, а пока мне нужно, чтоб у тебя мозги прочихались. - Крэнг, как всегда, обильно шпиговал англос русскими словечками, некоторые из каковых употреблял в значениях крайне оригинальных. Но у Молчанова пока еще не было сил его поправлять.

Рука Дикки-боя вновь скользнула в какое-то спереди невидимое вместилище за спиной, и Матвей, вопреки только что выслушанному отказу, уже приготовился ловить вторую флягу... но - увы! - его беспочвенная надежда не пожелала сбываться. Крэнг достал что-то вроде сигаретной пачки, сдавил это что-то в кулаке, бросил об пол, и у его ног забился в конвульсиях разворачивающийся походный стул... даже нет, чуть ли не кресло... и даже безо всякого "чуть ли не"... Однако!

Конечно, в подобных игрушках нет ничего сверхъестественного - это то есть кроме цены.

Только теперь Матвей обратил внимание, что выгодно облегающий могучую Крэнгову фигуру серебристо-зеленый комбинезон сшит (именно сшит!) из натуральной хлопковой ткани; что на запястье Дикки-боя трудолюбиво отсчитывает время не какой-нибудь там вшивый таймер, а доподлинный механический "Блэкбрилл" трудновообразимой старинности и такой же стоимости...

Одно из двух. Либо дружище Крэнг, оставшись без присмотра, по самые локти запустил хватала в неприкосновенно-резервную заначку, либо...

- Либо, - сказал дружище Крэнг, весело осклабляясь.

А потом добавил, осклабляясь еще веселее:

- Чего таращишься, как змея на штаны? Я твою кожу в любых видах видал. Я по твоей коже читаю, как по дисплею...