Чтение 2–й страницы книги ~Храбр~

Строго говоря, дружина никогда не собиралась на заставе целиком. Половина храбров пропадала в разъездах по княжим владениям, многие отправлялись на дальние рубежи, а то и за них. Безвылазно сидели в городе лишь те, кто отвечал за его охрану и созыв киевского ополчения. У прочих витязей была одна постоянная задача: чтобы в закрепленных за ними городках и селениях не шалили и исправно платили дань. А вот задач внезапных, неожиданных, случалось множество. Только уезжая на полюдье, храбр знал, где он будет завтра. С заставы его могли сорвать в любой миг и послать туда, не знаю, куда. Обычно — навстречу опасности.
Вчера, например, на заставе устроили «прощальную» дружинникам, сопровождающим епископа Леонтия в Ростов. Этот епископ был уже второй — преподобного Федора ростовчане из города вышибли, спасибо не зашибли. Подвыпившие храбры грозились смутьянов «примучить». Правда, многоопытный Самсон Колыбанович сказал, что можно без кровопролития: просто надо по дороге свернуть к капищу и принести жертвы старым богам, чтобы не дурили народ. На Самсона поглядели косо, но совет взяли в память. Вдруг прав бывалый. Перед крещением Киева никто с идолами не договаривался, сковырнули — и в реку, а потом киевлян в эту реку пришлось загонять, кого намеками, а кого и пинками.
Сегодня на заставе собралось храбров дюжины две. Ждали воеводу. Когда на улице раздался знакомый шум спешивающейся конницы, сели за столы. Отворилась дверь, храбры встали.
Вместо Добрыни в залу вошел Илья.
Раздался дружный хохот.
— По здорову ли, братья?! — рявкнул Илья.
«Братья» ответили, что очень даже по здорову, и снова уселись.
Самсон Колыбанович оглядел Илью, празднично разодетого с ног до головы, и спросил:
— Ты собрался на альтинг в Тингвеллир?
— Я всегда так хожу, — ответил Илья.
И положил топор на стол.
— Глядите, какой vikingr, — сказал Колыбанович. — Только воды боится, а так прямо как настоящий.
— Это кто воды боится?! — возмутился Илья.
— А почему ты ее тогда не пьешь?
«Братья» зашлись от смеха и принялись в восторге колотить по столам кулаками. Илья угодил к князю в поруб по пьяному делу, а ведь говорили ему, что пора с меда перейти на холодную водичку.
— Да, — сказал Илья кротко. — Меду бы.
— Меду — потом, — раздалось сзади.
Храбры вскочили.
— Садитесь, княжи мужи, садитесь, — Добрыня прошел на главное место, отодвинул по пути Илью, покосился на топор и сказал:
— Убери со стола. Это не едят.
И под радостный стук кулаков по доскам сел, очень довольный собой.
— Все меня обижают, — буркнул Илья, чем вызвал новый приступ хохота. Забрал топор и полез через лавку.
Добрыня положил шапку на лавку, снял перчатки и взъерошил обеими руками светлую гриву, отчего стал еще моложе на вид.
— Други мои, — начал он. — Нынче затея предстоит трудная, люду она не под силу, младшим тоже, короче говоря, для вас затея. Для старых и опытных. Великий князь наш и благодетель назначил славного Илью Урманина главным на этот подвиг. В Девятидубье целая орава нечисти, и Илье нужна подмога. Кто вызовется, тот пойдет. Но я скажу вот что. Не рвитесь в драку очертя голову, если раньше не бились с нечистью. Это случай особый, тут нужен опыт. Бывает, видел йотуна только издали, а тебя по сию пору от одного воспоминания рвет. А есть и такие, кто уверяет, что голыми руками открутит йотуну ятра. Ни тех, ни других я на Девятидубье не зову. Мы уже посылали туда... Некоторых любителей побахвалиться. Они чудом принесли назад собственные ятра.
Воцарилось молчание.
— И еще надо понимать, — добавил воевода. — Челяди с собой берите сколько угодно, если она вам не дорога. Не разбежится, так погибнет. Самим придется драться. Только самим.
Все смотрели в стол, лишь Илья да воевода шарили глазами по лицам.
— А ведь Дрочило завалил волота, — вспомнил Самсон Колыбанович.
— В чем смысл затеи, — сказал Добрыня, будто не расслышав храбра. — Отогнать эту дрянь от дороги. В городе стоят обозы, и когда их накопится много, они пойдут вперед. Гости друг друга подзуживают, да и время их не терпит. Чем это кончится, я не ведаю, потому что охрана у обозов от людей да от волков. Против семьи йотунов, уже отведавших человечины, она устоит навряд ли. А нечисть с дороги не уйдет по доброй воле, человек для нее самая легкая добыча. И самая вкусная. Такое дело...
— Можно? — спросил Лука, из братьев Петровичей. И, получив утвердительный кивок, продолжил. — Сколько их там? Говорили, пять.
— Не меньше пяти. Один старый, при нем наверняка баба. Эти двое страшнее всего. И молодые. Готовьтесь к тому, что может оказаться больше пяти.
— Девятидубье стоит над Смородинным бродом, — встрял Колыбанович. — Это который раньше Смердяным звали. Потому что речка Смердянка, вонючая она, из болот вытекает. А позже ее Смородинкой назвали, ведь противно на Смердянке-то жить, даже если ты взаправду смерд, хе-хе... Я хорошо помню.
— Да ну? — буркнул воевода, поднимая глаза к потолку.
— Оттуда рукой подать до Карачева. Что Девятидубье, что Карачев — старые поселения вятичей...
— Были вятичи, стали русь, — перебил Добрыня. — Ты к чему клонишь?
— Вятичи лесовики, добытчики всякого зверя. Повадки волотов должны знать. Не сподручнее ли им разобраться?
Воевода от раздражения тихо зарычал.
— Ты когда был в Девятидубье последний раз, Самсон?.. Ты запамятовал, наверное. Там рядом священная роща — прости, Господи, — Добрыня перекрестился, за столом зашевелились, следуя его примеру. — В роще на поляне раньше стояли идолы. И рожи у них были страхолюдные на редкость, прямо удивлялись все проезжие, до чего гадкие рожи. Припоминаешь?
— Хм...
— Клыкастые такие, злые. Не только упыри да берегини, чтоб их черт побрал — все рожи до единой! А ничего удивительного. По памяти резали!
Раздались возгласы изумления.
— Ты прав, Самсон, вятичи знали повадки йотунов, — сказал Добрыня. — Лучше всех знали. Мне тут Илья напомнил: тамошний волхв угрожал нам, кричал, пока его не прибили, что Перун злопамятный бог...
Озадаченные храбры переглядывались, бормотали, кто-то сдавленно хохотнул, иные схватились за головы. Только Илья спокойно глядел на воеводу, да братья Петровичи шепотом совещались.
— ...Конечно злопамятный! Вятичи под теми девятью дубами приносили в жертву холопов, а когда и своих, какие похуже.
— Ты хочешь сказать... — пробормотал смущенный Колыбанович.
— Научили своего Перуна жрать человечину — а нам теперь разбираться! Вот что я хочу сказать! Думаешь, я не пробовал двинуть на Девятидубье ополчение из Карачева? Ха! Гонец вернулся третьего дня с синяками во всю морду. Отважные вятичи скорее поссорятся с Киевом, чем пойдут на йотунов.
Колыбанович зычно крякнул, расчесал пятерней бороду, одернул ворот кафтана и глубокомысленно молвил:
— Да уж!
— Не о том говорим сейчас, — Добрыня ударил по столу ладонью, глухо звякнув тяжелыми перстнями. — Кто где жил и чего натворил в прошлом, не важно. Нынче великий князь наш и благодетель — хозяин той земли. Мы проторили торговый путь напрямую через нее. Теперь это земля Киева и забота Киева. Русь за все в ответе, что случится там.
— Ну... Тогда наших бы поспрошать звероловов да добытчиков.
— Бесполезно, — отмахнулся Добрыня. — Кто лесом кормится, тот боится нечисти как огня. Это же не горные йотуны, а лесные. Мы для них природные враги. Такой как увидит человека, сразу прет на него, чтобы выгнать со своих угодий. Ну и бежит человечек, если жизнь дорога. Все, что добытчики знают о йотунах — как страшно те умеют свистеть.
— А Дрочило? — предложил Колыбанович.
— Самсон! Чего ты пристал ко мне?! — загремел воевода. — Задрочили уже со своим Дрочилой! Кто он тебе, этот Дрочило? Родственник?! Нашли тоже храбра, бестолочь да нищебродину! Нахапал золота — и поминай как звали! Храбр дерется в любое время дня и ночи за князя, за Киев, за Русь! За братьев своих дерется! Не бывает такого витязя, чтобы выходил на сечу только когда ему охота прибить кого! Ну, придавил ваш Дрочило печенега-поединщика, а кто после гнал их рать от Киева? Вы гнали! Забыли?!
— Да я хотел сказать, что он же волота...
— Дрочило завалил молодого, — прогудел Илья. — Одного. Летом.
Все посмотрели на Урманина.
— Одного молодого любой из нас может завалить, — сказал Илья. — Молодые, они вроде тех мелких, что зимой по хуторам запечными живут. Вороватые, однако безвредные. И летом они сытые, а значит, не злые. Труднее со старыми. Намного труднее. Но если не в одиночку, то справиться можно. Вон, Петровичи берегиню поймали же. Коли не врут.
— Кто врет? — Василий Петрович слегка приподнялся на лавке.
— Извини, присказка такая, — объяснил Илья.
— Помощникам по пять гривен за голову нечисти, — объявил Добрыня. — С Ильей расчет особый, а помощникам — так. Если не добудете голов, тогда на всех десятая доля с каждого воза, что пересечет Смородинный брод до весны. Но и вам придется там стоять, оборонять дорогу и переправу. И доля только с непотравленных возов. Если хоть один человек в обозе пострадает, доли никакой вообще.
— ...Те молодые, которые у Девятидубья, — продолжил думать вслух Илья, — эти, конечно, смелые. Полакомились человечинкой, обнаглели. А раз они грабили обозы, значит, научились стаей нападать, по-волчьи. Это очень худо. Да...
И замолчал.
Дружинники сопели и украдкой переглядывались. Добрыня во главе стола рассматривал свои перстни.
— Стая — очень худо, — повторил Илья.
— Ты мне дружину не запугивай! — Колыбанович громко хлопнул в ладоши. — А давайте все туда двинем! Цепью — и вдоль дороги.
— Без толку, — сказал Добрыня. — Это все уже было сто лет назад далеко отсюда. Йотуны хитрые, отбегут в глушь, переждут облаву, потом вернутся. Их вызывать надо на себя, нечисть такую. Как медведя, выманивать — и на рожон. Ну, кто пойдет?
Дружина молчала. Тут мало кто сталкивался с лесными чудищами. Витязи редко забирались глубоко в лес, не было надобности. И зверя они добывали больше в полях. Все, конечно, о нечисти слышали — но живьем видели ее немногие, и то сильно издали. Только Петровичи хвастались, будто однажды по молодости поймали на глухой речке берегиню. И Урманин, болтали, чуть ли не дружен был с черным горным волотом, до того могучим, что даже имя у него свое было — Святогор. Но Илья знакомством никогда не хвалился. Даже не рассказывал, сколько ни упрашивали.
А что Добрыня зубами скрежещет, говоря про йотунов, это ясно. Он несколько лет прожил в Странах Датского Языка, обваряжился, даром что с лица чистый варяг. А у тамошних ненависть к волотам в крови. И желание рубить их под корень — тоже.
Земли там мало, вот почему. И делить ее приходится не только промеж людей.
Тут земли много. Очень много. Тут всего вдоволь.
Тут и волотам хватило бы места, если б не забаловали.
Выходит, рубить придется.
Илья Урманин наверное знает, как именно их рубят. Покажет, научит. Но все одно боязно.
— Ну, чего ждем? — спросил Самсон Колыбанович, переживая за нерешительность дружины.
— Пять гривен это вира за то, что назвал боярскую жену блядью, — заметил Лука Петрович.
— Вот наколотишь побольше йотунов и обзывайся сколько хочешь! — предложил Добрыня.
Послышались смешки, Колыбанович мелко затрясся и прикрыл рот ладонью, Илья мечтательно закатил глаза.
— Это еще и вира за жизнь смерда, — напомнил Лука. — В Девятидубье было людей дюжины три, да староста...
— Бессмысленный подсчет. Их жизни ничьи. Девятидубье вольное село, — отрезал воевода.
— Будь оно вотчинное, не пострадало бы так. И брод оказался бы защищен, и дорога на несколько верст в обе стороны.
— Возможно, — Добрыня равнодушно кивнул.

Василий Петрович придвинулся к брату и зашептал ему на ухо. Добрыня ждал.
— Встала-то не просто дорога, а самый что ни на есть путь из варяг в греки! — заявил Лука.
— Какие еще греки зимой?! — возразил Добрыня, не любивший преувеличений.
— Греки — летом. Но путь серьезный! И затея серьезная предстоит!
— И чего теперь — подарить вам Девятидубье со Смородинным бродом?!
— Не откажемся.
— Стая — это хуже некуда, — сообщил в пространство Илья. — Заходит со всех сторон. Булавой махать упаришься. А другое оружие не годится против них...
— Помолчи, — сказал ему Лука Петрович.
— А?
— Мы тут думаем, если ты не заметил.
Илья встал.
— Спать пойду.
— Я тебя не отпускал, — заметил Добрыня.
— Завтра, как рассветет, я отправляюсь к Смородинному броду, — сказал Илья поверх голов, ни к кому не обращаясь. — Ходу мне туда неделю. Встану на нашем берегу, там заночую. Утром перейду реку. Значит, кто через неделю к утру будет у реки, тот со мной. А кто не со мной, тому — прощайте, братья. Авось свидимся.
— Тебе-то что пообещали? — бросил Лука.
Илья перегнулся через стол и совершенно по-звериному показал братьям Петровичам зубы.
— Меня. Князь. Попросил, — произнес он раздельно.
Издали поклонился Добрыне и ушел наверх, громко скрипя лестницей.
* * *
Городская киевская застава как была изначально постоялым двором, так им и служила — проезжим витязям или киевским, не имеющим своего жилья. Причиной бездомности чаще была молодая бедность, но храбры не бедовали подолгу, они либо гибли, либо богатели. А вот Илья всегда ночевал и столовался на заставе. Ему это казалось удобнее. Он мог уехать на любой срок, и его скудно обставленная комната оставалась за ним. Илья назначил заставу своим домом. И когда дружине надоело смеяться над такой причудой великого, но заметно придурковатого храбра, это просто признали как есть. Сказать, что Илья поселился тут на всем готовом из жадности, не поворачивался язык. Щедрость Урманина была общеизвестна, ее кое-как ограничивал лишь хозяйственный Микола. Для Ильи деньги мало значили, он мерил жизненный успех только личной честью. В этом смысле Урманин был куда более vikingr, чем его предки. Еще он любил приодеться как можно ярче, носить напоказ богато украшенное оружие и делать подарки. Шумные попойки устраивал редко. Сам, конечно, выпивал, но пиры закатывал лишь по серьезным поводам.
Боялся попасть в историю.
Он проснулся до восхода солнца. Сразу встал — переход от сна к бодрствованию был у него мгновенным. Сходил на гумно, умылся, оделся в дорожное. Обстоятельно позавтракал. Собрался было на конюшню, где Микола уже седлал Бурку, но вдруг навострил уши. И вышел на улицу.
Подъехал всадник на белом коне.
— Тебя невозможно застать врасплох, — сказал Добрыня.
— Я услышал, — объяснил Илья.
— Заезжай за Петровичами. Они пойдут с тобой.
— Выторговали Девятидубье?
— Вот им, — воевода показал, — а не Девятидубье. Но до дюжины гривен доторговались, купцы.
Илья покачал головой.
— Выбирать не из кого, — Добрыня вздохнул. — Остальные боятся, что не вынесут свиста йотуна. А эти двое, им хоть кол на голове теши, хоть колоколом по уху бей. Тупые, как ступа. Нравится это тебе или не нравится, а помочь они могут. Стреляют оба метко, дерутся смело. Берегиню поймали, опять-таки...
— Если не врут.
— ...И челяди у них полно, — закончил Добрыня. — Будет, кому дрова рубить. Ты же станешь жечь костры всю первую ночь, верно?
— Зачем рубить, домишко какой раскатаем на дрова... А откуда ты знаешь про костры?
— Все это уже было, — сказал Добрыня. — Сто лет назад в другом краю. А может, больше, чем сто. Думаешь, асы воевали с йотунами в Странах Датского Языка? Зачем? Асам йотуны не мешали. Человеки с ними воевали, друг мой. Твои предки. Везде, где начинают рубить и корчевать леса, навстречу человеку из лесов выходят их прежние хозяева. Орки, йотуны, одноноги, лешие, упыри... Какая разница. Твой приятель Святогор просто был не лесной, вот он и не пытался убить тебя. Горному йотуну нечего делить с человеком. Наоборот, человек ему забавен. Как что-то похожее.
Илья едва заметно кивнул.
Добрыня оглянулся на охрану, та послушно отъехала подальше.
— Я знаешь, чего опасаюсь? — Добрыня чуть наклонился с коня, Илья шагнул ближе. — Этот случай у Девятидубья только начало. Русь все глубже заходит в леса. Мне докладывают — люди натыкаются на волотов тут и там. Где-то лешие и берегини отпугивают вальщиков и корчевщиков, а где-то пытаются нападать. Убитых пока нет, но поломанные уже есть. И одну бабу летом украли, а нескольких просто так... Покрыли и отпустили. Догадываешься, что сделали с несчастными бабами их родичи.
Лицо Ильи заметно вытянулось.
— Сам понимаешь, если йотуны будут убивать смердов, рано или поздно они попробуют человечину, как этот соловый разбойник у Девятидубья. И обучат своих детей. И тогда начнется... Думаю, мы должны упредить их. Обязаны.
— Упредить — как? — только и спросил Илья.
— Как волков. Ряды загонщиков. Побольше шума. И вперед. Если не вывести под корень, то хотя бы загнать в самую глушь. А иначе — еще пара таких же суровых зим, и нас ждет куда более страшная бойня, чем сто лет назад в другом краю.
Илья стоял, потупившись, широко расставив ноги и заложив руки за пояс. Он в такой позе обычно размышлял.
— А еще хуже другое, — сказал Добрыня. — Мы держим важные торговые пути. Значит, на Руси должно быть надежно и безопасно. Мы признали Христа, чтобы стать как все. Чтобы нас понимали и уважали. Чтобы опасались нашей воинской доблести, а не нас самих, нехристей страшных. Теперь на Русь рекой течет золото. Киев уже сейчас хорош, а станет краше, чем Константинополь. Василевсы будут завидовать нам. Скоро через Русь пойдут такие богатые обозы, каких мы не можем и вообразить. Теперь угадай, сильно ли нас зауважают, услыхав, что вокруг Киева йотуны хозяйничают как у себя в лесу? Что нечисть может насесть на дорогу и остановить торговый путь? Да мы тогда полными ничтожествами предстанем. Сам подумай.
Илья подумал и сказал:
— Подумал.
— Страны Датского Языка до сих пор не могут принять христианство. Мы и в этом их обогнали. Мы вообще обгоняем всех. У нас много леса, земли, люда, и мы самые лучшие. И тут — йотуны. Тьфу.
— Да, — сказал Илья. — Я понимаю.
— Это не просто мои мысли, Ульф. Считай, это тебе говорит князь. Отруби разбойнику голову и привези в Киев. Положи начало большому делу во имя будущей Руси.
Илья поразмыслил немного и сообщил:
— Я возьму солового живьем, Торбьёрн. Так будет хорошо. Тогда никто больше не станет их бояться.
— Незачем, — отмахнулся Добрыня. — Слишком трудно.
Илья пожал плечами. Выходило это у него жутковато: не плечи шли вверх, а голова ныряла вниз.
— Если хочется поймать кого-то, прикажи Петровичам. Они на берегине научились, ха-ха... А ты мне нужен живой и здоровый! — заявил Добрыня строго. — Тебе еще найдется, чем заняться. Ты не Дрочило, хвала богам! Прости, Господи.
— Дрочило сильный, — вспомнил Илья.
На Илью посмотрели так, что он поспешно опустил глаза.
— Желаю тебе удачи, — сказал Добрыня. — К слову, я только сейчас понял... Никак не идут из головы эти йотуны. Ты ведь не рассказывал, что стало с женщиной Святогора.
Илья чуть склонил голову набок.
— Тебе это надо знать?
— Не надо. Ну, прощай, если что.
Добрыня развернул коня.
— Мне пришлось убить ее, — сказал Илья тихонько. — А девку я не тронул. Она, может, по сию пору живет в горах одна.
— Я так и знал, — отозвался Добрыня, не оглядываясь.
* * *
Дорога была широко раскатана, и Илья пустил Бурку рядом с санями. Огромная кобыла мерно топала, опустив голову, будто спала на ходу. Илья уверял, что Бурка именно спит на ходу, а он от ее убаюкивающей поступи тоже задремывает иногда. И поэтому они вдвоем, бывает, проламывают заборы, цепляют углы и сносят ворота — а вовсе не потому, что у них склонность все ломать.
Сейчас Илья вовсе не дремал. Напротив, он то и дело крутил в воздухе топором, зачем-то доставал из-за пояса любимую плетку-семихвостку, разматывал ее, сматывал и втыкал обратно. Пару раз он даже соскочил наземь и пробежал небольшое расстояние, а потом запрыгнул в седло. Бурка при этом продолжала ход, словно ей было совершенно все равно, где ее всадник. Может и правда спала.
Позади в седлах мерзли, кутаясь в длинные шубы, братья Петровичи.
— Ишь выделывается, — буркнул Лука, глядя в спину Урманина, который опять вертел топором над головой. — Старый, а как молодой.
— Молодой и есть, — сказал Василий. — Чисто дитя. Все, что нажил, в одних санях помещается.