Чтение 2–й страницы книги ~Большая стрелка~

взрослых.

Он взял в горсть лицо Художника... И снова этот отвратительный запах... И
Художник впился в эту лапу зубами, изо всей силы, так, что брызнула кровь.

- Все, пидор! - заорал Буза. Он полностью озверел.

До этого дня Художника никогда так сильно не били. Дрался он постоянно.
Иногда ему разбивали лицо, часто доставалось от него другим - не от его
силы, а от бешеной злости. Но так унизительно и так жестоко его не били.
Сознание начало уплывать куда-то.

- Кусается, бля! - Буза подпрыгнул, хотел приземлиться ногами на спину,
но поскользнулся. - Ничего, бля...

Художник поднял залитые кровью глаза, встретился с Бузой взглядом и понял
одно - тот хочет его убить. Он жаждет отведать крови, переступить черту.

- Козел, - упрямо прошептал Художник.

- Буза, да хватит с этой мелкоты, - крикнул кто-то из пацанвы. - Он уже
воняет.

Часть шоблы уже растеряла задор, понимая, куда идет дело.

- Бздите, да? - крикнул Буза.

Никому не хотелось признаваться, что он "бздит". Они расступились.

Художник увидел в руке Бузы ржавую тяжелую железяку - что-то вроде
гнутого лома.

- Ну все, бля, - радостно осклабился Буза, сжимая железяку.

А в душе Художника будто лопнула перетянутая гитарная струна. Ушли страх
и ощущение беспомощности. Все вдруг отодвинулось. Осталось одно лишь
отвращение.

Тут и послышалось громкое:

- Брысь, шкеты! Голос был задорный.

- Греби отсюда, мужик, - бросил Буза. Он был как не в себе. Ему не
терпелось использовать металлическую железяку. И он не думал, что будет
дальше. Не умел думать.

Художник перевел дыхание и прислонился к обожженной, полурасплавленной
резиновой шине, которую ему недавно с кряканьем опустили на спину.

На берег пруда вышел невысокий, в кургузом пиджачке, небритый, с алкашным
оттенком лица мужчина. Руки его были обильно татуированы. И глаза смеялись.

- Я кому сказал - брысь! - прикрикнул он. Шесть подростков. Да еще у
одного металлический, прут, у другого нож, у третьего бритва - это опасно
даже для самого крепкого мужчины. Они начали приближаться к незнакомцу,
оставив на время свою жертву.

- Бунт молокососов? - задорно рассмеялся мужчина.

И вдруг с быстротой кобры рванулся вперед, сграбастал первого попавшегося
пацана, сгибом ладони захватил шею. Вынырнула рука из-за пазухи, со щелчком
вылетело выкидное лезвие. - Его первого режу. А потом - как придется! -
весело сообщил незнакомец, только задышал чаще. Пацаны застыли.

- Психованный, - Буза взвесил в руке прут.

- А ты после него первый будешь, - пообещал мужчина. - До тебя я точно
доберусь, сукин сын!

Буза невольно отступил, что не укрылось от глаз его шестерок. Шобла
заколебалась. Шобла была испугана. А испуг шоблы быстро перерастает в
панику.

Тут мужчина надавил лезвием на шею своему заложнику, металл вошел немного
в кожу, и пацан истошно заорал:

- Дядя, не надо!

- Ты чего, мужик! Ты чего? - Буза отбросил прут.

- Брысь отсюда, щенки! - Мужчина отшвырнул от себя пацана, наддав
пенделя.

Художник видел, что шобла деморализована, и стоит только кому-то крикнуть
"атас!", как она развалится, и пацаны дернут, сверкая пятками.

- Ну, - мужчина подался к ним, взмахнув лезвием - оно сверкнуло молнией.

Тут и послышалось долгожданное "атас". И тут же шобла рассыпалась.

Художник сидел, прислонившись к шине. И всхлипывал. Из носа текла кровь.
Из раны на голове также сочилась кровь.

Неожиданный спаситель нагнулся над ним, взял за подбородок. Посмотрел
глаза в глаза. И остался удовлетворенным увиденным.

- Это ты дуролому тому нос раскровенил? - спросил он.

- Я, - кивнул Художник.

- Хвалю, волчонок, - усмехнулся мужчина. Он поднял с земли папку,
отряхнул от комьев земли. Потом взял порванный рисунок, разглядел. - Знатно
сделано.

Он разгладил бумагу и положил в папку. Быстро осмотрел жертву.

- Цел вроде, - сказал он. - Ну что, вытри сопли и пошли. Где живешь?

- За Фабричной. С матерью.

- Она обрадуется, - усмехнулся он.

- Ей все равно. Двенадцать часов. Она уже пьяная.

- Сильно газует?

- Сильно, - с ненавистью произнес Художник.

- Бывает. Ну тогда давай ко мне...

Мужчина жил в Куреево - окраинном районе, сплошь из дощатых домишек,
весьма похожем на латиноамериканские трущобы. Половина строений была
возведена самостроем. Здесь прекрасно себя чувствовало самое отпетое ворье
из города Дедова, приезжали сюда и из Ахтумска, и даже из Москвы по каким-то
блатным делам. Недавно здесь милиция с собаками взяла воровскую сходку. Жить
в Куреево и не сидеть считалось у местных жителей неприличным.

- Вот так и живем, - мужчина завел Художника в дом. - Чаю?

- Если нетрудно, - вежливо произнес мальчишка. Мужчина заварил чай в
алюминиевой кружке, поставил ее перед своим гостем рядом с блюдцем с
вареньем. Себе же налил стопочку водки, вытащив запотевшую бутылку из
холодильника, одним махом опрокинул ее, закушал грибочком и удовлетворенно
крякнул:

- Хороша, отрава!

Художник размешал в кружке варенье, отхлебнул сладкого чая.

- Ну как? - спросил мужчина.

- Тошнит немножко.

- Настучали по голове. Это бывает. Чай пей. Жидкости надо побольше.
Поболит и перестанет.

Художник огляделся. Его поразила стерильная чистота в комнате. Такое
ощущение, что каждой пылинке была объявлена непримиримая война. В углу
стояла никелированная металлическая кровать с подушками горкой, на стене
висел ковер с оленями. Художник видел много таких домов - здесь
присутствовал какой-то деревенский колорит.

- Ну, как тебя зовут-то? - спросил хозяин дома.

- Андрей.

- А я - Анатолий. Фамилия Зименко. Люди Зимой кличут... Хорошо рисуешь, -
Зима открыл папку, полюбовался на рисунок церкви, испоганенный рукой одного
из шпанят.

- Выбросьте, - произнес сдавленно Художник.

- Почему? Не хочешь напоминаний?

- Не хочу! - Художник отодвинул от себя блюдце с вареньем и хотел
подняться со стула, Зима мягко, но настойчиво усадил его обратно.

- Ты, пацан, должен в рамку повесить этот рисунок. Чтобы он всегда
напоминал, что хомо хомини люпус эст.

- Что? - удивился Художник и посмотрел в смеющиеся глаза Зимы.

- В переводе с языка древних римлян означает сие, что человек человеку
волк.

Это была единственная фраза, которую Зима твердо знал по-латински. Трудно
было требовать от него больше с его восемью классами школы и с девятью
годами зоновских университетов.

- Не согласен?

- Не знаю, - произнес Художник.

- Знаешь, эти молокососы тебя бы убили. Им надо было убить. Я это
чувствую, - у Зимы хищно раздулись ноздри. - Они щенки. А им хочется стать
волками... Да, Андрюха, человек человеку - волк. Чтобы выжить, нужно быть
волком еще больше других. Как тебе такая простая мысль?

- Я не знаю, - Художник поморщился от боли в ребрах.

- Правильно. Ты пока вообще ничего не знаешь. Вот я тебе и объясняю.

- Зачем?

- Потому что я тебе жизнь спас. И теперь ты принадлежишь мне, если по
совести.

- То есть как?

- Шучу, - Зима сказал таким тоном, каким не шутят. - Ладно, - он опять
улыбнулся, и Художник поймал себя на мысли, что этот человек ему нравится, и
широкая улыбка эта притягивает, и говорит он с ним доброжелательно. -
Приходи, как скучно станет... волчонок...

Художник подумал, что вряд ли ему захочется снова прийти сюда. Зима и
притягивал, и пугал его. Но через три дня ноги сами принесли в Куреево, в
этот старый чистый домишко. И снова они пили чай с вареньем. Снова Художник
услышал пространную лекцию о волках, стаях, травоядных, которые составляют
большую часть человечества и созданы для того, чтобы волки на них охотились.

- Хочешь быть волком, учись у волков, - Зима удовлетворенно погладил себя
по тощему животу, плотно обтянутому новеньким тельником.

Позже Художник узнал, что эта идея о волках и травоядных - один из
основных философских тезисов воровской идеологии еще со времен царя Гороха.
Мол, большинство людей - апатичный, ни на что не способный травоядный скот,
способный только ходить на работу да нагуливать бока, чтобы пришел волк -
вор, который имеет право брать все, что ему приглянется.

Дальше в судьбе Художника все складывалось, как и у тысяч таких же
неустроенных пацанов. Зима начал таскать его с собой, притом не только в
Дедов, но и в областной центр Ахтумск, познакомил с людьми. По разговорам
мальчишка понял, что его новый знакомый пользуется авторитетом и к его
словам прислушиваются. В папиросном дыму, под феню и звон наполненных водкой
стаканов Художник быстро учился понимать разницу между гоп-стопниками и
домушниками, узнал, чем отличается форточник от майданщика и какие нравы