Чтение 2–й страницы книги ~Дурдом~

совершенно бескорыстно. Часто даже сама начинала искренне верить в свои
слова. Мне понадобилось полтора года, чтобы разобраться в ее образовании,
месте работы и в том, что она вовсе не незаконнорожденная внучка
вице-премьера России и не правнучка князя Голицына.

Если двигаться на метро, то мы безнадежно опаздывали. Так что пришлось
тормозить "левака" - удовольствие приятное, но дорогое. Я почти наяву
слышал, как жалобно потрескивает мой тощий месячный бюджет, как и без того
тощие финансы готовятся спеть жалобный романс. Конечно, нищета не грех.
Нищие - люди достойные и гордые. Вот только плохо, что они... нищие.

Театр "На завалинке у Грасского" заполнил остов потонувшего в рыночном
океане кинотеатра "Комсомолец Таджикистана". Облупившееся салатово-зеленое
здание, построенное до войны, с некогда белыми колоннами вполне подходило
для театра. "Завалинка" считалась модным богемным заведением, полигоном для
прокатывания самых безумных авангардистских идей.

Наш водитель гнал как бешеный, так что прибыли мы с запасом, но далеко не
первыми. Огороженная цепями площадка перед театром была заставлена машинами
самых разных марок - начиная от "Мерседесов" - блестящих и гладких, как
кофемолка "Мулинекс", и кончая "Запоржцами" - мятыми и непритязательными
как... как "Запорожец".

У входа висела огромная, подсвеченная неоновыми лампами,
по-авангардистски кривая и косая афиша, уведомлявшая, чем осчастливит
"Завалинка" благодарного зрителя в ближайший месяц. Сегодня шла пьеса "На
фига козе баян" - в скобках "попытка эротического осмысления фрейдовских
сфер". Завтра - вторая часть "фрейдовского осмысления" - "На фига негру
снегоход" - пьеса в трех действиях с прологом и эпилогом. Следующие дни
обещали "Сны ржавого коленвала", "Колобки на тропе войны - экзотические
инсталляции". Потом "Кузькины дети". И, наконец, "Обломов"!

В фойе плотно толпился народ. Тут были и дамы в вечерних платьях,
внешними стандартами напоминающие манекены, вышедшие с одной фабрики, а по
росту олимпийскую баскетбольную команду. И гладкокостюмные мальчики с
беспорядочно торчащими из всех карманов радиотелефонами. И богемные девчата
и ребята (кто из них какого пола, определить порой было весьма нелегко),
одетые странно и вызывающе - судя по повадкам и лицам, некоторые из них
искурили не одну плантацию конопли и уничтожили не одно маковое поле.

Побывать на "Завалинке" считалось хорошим тоном, поэтому здесь, как
всегда, рыскали голодными волками журналисты, толпились слегка ошалевшие и
ничего не понимающие бизнесмены и фотомодели. Затесалась даже (кто бы мог
подумать!) парочка театралов, таких, как я, - людей, здесь ненужных и никому
неинтересных.

Когда ползарплаты тратишь на театральные билеты, ничего удивительного,
что через некоторое время начинаешь узнавать таких же завсегдатаев подобных
сборищ. Некоторых я уже заметил. Вот, например, эти двое - за последние годы
они мне так примелькались. Я даже знаю фамилии и имена этих господ -
Геннадий Горючий и Сидор Курляндский. Честно говоря, видел я их не только в
театрах. Даже не столько. Первый - крепко сколоченный, кряжистый, как
прадедушкин буфет - не кто иной, как мой родной шеф. Второй - шарообразный,
быстрый и переливающийся, как ртутный шарик на столе, все время улыбающийся
живчик - тоже шеф, спасибо, не мой.

- Ба, да это Георгий, - развел руками мой шеф Горючий, деревянно
улыбаясь.

- Ба, да это Ступин, - развел руками не мой шеф Курляндский.

- Ба, знакомые все лица, - теперь настала моя очередь разводить руками.

- Ба, с девушкой, - всплеснул руками Курляндский.

- Клара, - представилась моя спутница и сделала книксен. - Корреспондент
телевидения.

Врет - вздохнул я, но вслух этого не произнес и поспешил перевести
разговор в иное русло:

- Какими судьбами? Интересуетесь авангардом?

- Кто, я? - удивился Курляндский. - Ну что вы. Закрывать будем, - его
улыбка стала как у Буратино от уха до уха.

- Бог ты мой, - только и сказал я.

- А если повезет - то и сажать, - мечтательно протянул Курляндский,
поглаживая кончиками пальцев программку, на которой была изображена
обнаженная девица.

Хобби прокурора отдела городской прокуратуры Курляндского - дела по
порнографии. Время от времени он закрывал какой-нибудь театр, которых
развелось бесчисленное множество, или отправлял за решетку особо прыткого
главного редактора какой-нибудь газеты горячих эротических новостей. Обычно
после этого на него обрушивался огневой шквал из всех орудий средств
массовой информации. Под таким артобстрелом многие дела бесславно гибли.
Курляндский уходил на полгода в тину отлеживался, как сом за корягой, потом
выплывал к свету, на поверхность и принимался за старое.

- Давненько вас, Сидор Мстиславович, не видать было, - произнес я.

В отпуске за свой счет был, - сообщил прокурор. - Ездил с женой в Турцию
за дубленками. Она ими в Лужниках торгует.

Она же у вас доктор наук, преподаватель Московского Университета, -
удивился я.

- Вот и я говорю - не все ей в университетах преподавать. Кто-то в семье
деньги должен зарабатывать. Хозяйство надо поднимать.

- Молодец, - оценил инициативу своего приятеля шеф. - Хозяйственный, как
кот Матроскин... Ну что, пожалуй пора в зал.

- Посмотрим, - улыбнулся змеино Курляндский.

А смотреть было на что. Зрелище, именуемое постановкой "На фига козе
баян", было, как сейчас говорят - эпатирующим (откуда только эти слова
берутся?!). По сцене клубился дым, подсвеченный бешено мечущимися по сцене
пятнами от разноцветных лучей. Весело грохотали взрывпакеты. Затем настало
время огнетушителей - пена залила сцену и скудные декорации, досталось и
зрителям на первых рядах. Актеры, скачущие, ползающие, катающиеся по сцене,
стоящие на головах и ходящие на руках, время от времени разражались
невнятными диалогами - что-то о коловращении внутренних пространств и об
эротичности истории. Почти голая деваха с объемными формами, слегка
прикрытыми воздушной прозрачной тканью, сидела на табуретке и время от
времени шпарила на баяне "Интернационал" и "Правь, Британия, морями". В дыму
копошилась еще пара обнаженных фигур, но чем они там занимались - было
трудно различить.

Так и дошло дело до антракта. И зрители, несколько пришибленные, двинули
из зала.

В буфете лилось шампанское. В туалете, наверное, курили анашу. Доносились
экспресс-рецензии на только что увиденное.

- Пацаны, я тащусь. Ломовой прибабах...

- Да не гони ты. Лажа. Я у мамы дурачок...

- Концептуальное решение динамического ряда несколько вяловато...

- Дайте мне стакан вина - я не выдержу!..

К нам опять подошли шеф и прокурор. У Курляндского вид был унылый.

- Не привлечешь их, - вздохнул он разочарованно.

- Жалость какая, - посочувствовал я чужому горю.

- Даже не закроешь. Черт поймет наших крючкотворов. Им все мерещится
пресловутая разница между эротикой и порнографией. Мол, художественный
замысел тут или нарочитое изображение порока... Тьфу. По мне, так - голую
бабу показал, - он оглянулся на Клару. - Пардон, обнаженную даму
продемонстрировал - парься на киче... Ох, бесстыдники.

Я начал искать благовидный предлог, чтобы свалить из этой компании, но не
тут-то было. К нам присоединились трое незнакомцев - а это уже почти
митинг...

Эх, если бы знать, что в этот момент собралось большинство действующих
лиц этой истории!

Плечистый, вальяжный, элегантный, как холодильник

"Индесит", мужчина в клетчатом, с иголочки, стильном костюме, с
неизменным радиотелефоном в кармане по идее должен был принадлежать к
неистовому племени новорусаков. Но что-то мне подсказывало - нет, не из этой
породы, хоть за его спиной и маячил крепкий, с каратистски набитыми кулаками
субъект, подходящий на роль телохранителя при важной особе. На вид
"каратисту" было лет тридцать, и его голубые глаза ничего не выражали. Судя
по физиономии, вряд ли кто рискнул бы упрекнуть его в избытке интеллекта.
Третьим в этой компании был чахоточный угрюмый тип с волосатой грудью. То,
что грудь волосатая, было видно хорошо, поскольку на нем была розовая, в
цветочках, майка, слегка прикрытая черным с синей полосой узким галстуком;
Ниже шли отутюженные брюк похоже, от фрака, и завязанные тапочки с
пумпончикам Половина его головы была выбрита наголо, зато на друге половине
взрос запущенный сад нечесанных лохм. Ему было за тридцать, в его возрасте
так одеваются только чересчур экстравагантные люди.

Вальяжный мужчина в стильном костюме оказался хорошим знакомым шефа и
прокурора, он представил своих спутников. Пошли рукопожатия,
сдержанно-вежливые улыбки - стандартная процедура знакомства. Я узнал, что
"клетчатый костюм" - это профессор Дормидонт Тихонович Дульсинский.
Голубоглазый зомби - его шофер Марсель Тихонов. А угрюмое огородное пугало -
не кто иной, как надежа и опора россиянской культуры, главный режиссер
"Завалинки" Вячеслав Грасский. Его рассеянны взор скользнул по нам и
приобрел некоторую осмысленость, задержавшись на Кларе. Общаться с нами
режиссеру не сильно хотелось, и своих чувств он не скрывал.

- Как вам спектакль моего молодого друга? - профессор лукаво улыбнулся.

- Не дотягивает, - поморщился Курляндский.

- До чего не дотягивает? - встрепенулся Грасский

- До статьи уголовного кодекса о распространении порнографии,

- Вы что, знаток уголовного кодекса? - недобро усмехнулся Грасский.

- Я прокурор, - виновато произнес Курляндский.

- Понятно, - Грасский, наливаясь ледяным презрением, сложил руки на
груди. - Взгляд на искусство через оторванную подметку. Сквозь голенище
сапога.

- Красиво, - оценил фразу Курляндский.