Чтение 2–й страницы книги ~Пришла беда, откуда не ждали~

- И какая же это была мысль?

- Пришла беда, откуда не ждали.

- Забавно.

Я потер подбородок. Вот это номер! Оказывается, какая-то часть моего сознания, а именно та, которую я делегирую Малышке, способна понимать этот язык. Но это невозможно! Очевидно с частью сознания я делегирую фантомам и часть своего подсознания... Я со страхом, даже с ужасом воззрился на них. Милая парочка, на вид совершенно безобидная, однако несущая в себе ужасных монстров моего подсознания.

- Пойду, приму душ, - пробормотал я и поплелся в ванную комнату.

С удовольствием подставил тело под горячие струи воды. Но через мгновение уже выскочил оттуда голый и мокрый, осененный внезапной догадкой.

- А ты уверена, что видела его самого, а не созданный им художественный образ?

Малышка призадумалась.

- Ну, мысль, по крайней мере, была его, - нерешительно произнесла она.

- А на каком языке она была высказана? - поинтересовался Тролль.

- Глупый вопрос! - разозлилась Малышка. - Что значит, на каком языке? Это ведь живопись.

- Пришла беда, откуда не ждали, - повторил я. - Что бы это могло означать?

- Только он один это знает, - сказала Малышка. - Мне кажется все же, что в абстрактной живописи чаще всего выражают себя и свои личные ощущения.

Я отправился назад в ванную.

После ужина был устроен семейный совет.

- Не нравится мне, что в поиск вовлечены еще несколько частных детективов, - проворчал Тролль. - Будут путаться под ногами, как стая голодных шакалов.

- На то онo и дерби, чтобы первым к финишу пришел наиболее резвый рысак, - возразила ему Малышка.

- Что ж, пожалуй, предпочту быть рысаком, а не шакалом, - отозвался я. - Хоть выбор и небогатый.

- Шутки beiseite1, - произнес Тролль. Он кичился тем, что уже знает несколько слов по-немецки. - Давайте поразмышляем. Нам известно, какими методами пользовались другие детективы, чтобы разыскать гения? Мне бы вовсе не хотелось, чтобы нам пришлось заново открывать колесо.

- Разумеется, кое-что известно. Была дана масса объявлений в газетах с просьбой отозваться того, кто создал картины. Или того, кто может помочь разыскать автора. Обещались умопомрачительные гонорары. И нельзя сказать, чтобы не было откликов. В откликах как раз недостатка не ощущалось. Но все это были пустышки. Еще детективы ходили по художникам, беседовали с искусствоведами, но тоже без заметного результата. Наш гений словно сквозь землю провалился.

- Значит по художникам и искусствоведам мы - не ходоки, объявлений в газетах тоже не даем.

- Ну, почему же? - запротестовала Малышка. Она заняла на удивление активную позицию в этом деле. - Ведь гений - иностранец. Вдруг, он не знает немецкого. Нужно дать объявления на других языках.

- Между прочим, это мысль, - поддержал ее я.

Тролль недовольно нахмурился.

- Потеряем массу времени, - проворчал он.

- У тебя имеются какие-нибудь контрпредложения?

- Нужно подумать.

- Пожалуйста, думай.

На следующее утро я отправился в один из магазинов, торгующих периодическими изданиями, чтобы подобрать газеты, в которых можно было бы разместить интересующее меня объявление. Газет, издаваемых в Германии на английском или французском языках, я не обнаружил. Если говорить о русском, то бросалась в глаза местная газетенка с гордым названием "Европа-Центр". Конечно, можно было бы задействовать гигантскую машину "Гвидона" и через нее опубликовать объявления в крупнейших газетах мира. Но мне показалось разумным для разминки ограничиться чем-то менее масштабным.

Я позвонил Голдблюму, чтобы посоветоваться.

- Ты прав, мой мальчик, - горячо поддержал меня тот. - Делай так, как тебе подсказывает интуиция. Ты знаешь, я почти уверен, что художник - из России. Есть в его картинах эдакое... Веет Кандинским, Малевичем, Татлиным... Вроде бы, они совсем другие, да и между собой-то разные, а все же что-то их объединяет. Особый дух...

Я купил номер газеты "Европа-Центр" и связался по телефону с редакцией.

- О'кэй, мы все сделаем, - обрадовали меня. - Номер с вашим сообщением выйдет недели через две.

- Что?!

Я подумал, что это розыгрыш.

- Вам, вообще-то, хотя бы раз в жизни приходилось держать в руках экземпляр нашей газеты?

- Я и сейчас его держу.

- Тогда вам должно быть известно, что мы - еженедельник.

Я повнимательнее вгляделся в титульную часть. Действительно, это было написано.

- Но, - сказал я, - почему недели через две, а не через неделю?

- Потому что пока, к сожалению, мы выходим только раз в две недели. Ближайший номер, правда, будет печататься послезавтра, но макет уже полностью сделан.

- Плачу любые деньги! - завопил я. - Я представляю крупнейшую международную финансовую корпорацию. Нам срочно - кровь из носа - нужно напечататься послезавтра.

На том конце провода, очевидно, обалдели. Возможно, им еще никогда не звонили из крупнейших международных финансовых корпораций.

- Ладно, приезжайте, - проговорил, наконец, мой собеседник.

В ожидании очередного выпуска газеты "Европа-Центр" прошло в общей сложности три дня. Чтобы не умереть за это время со скуки, я решил последовать примеру остальных детективов и нанести ряд визитов художникам. Разумеется, в моем случае - русским художникам. Адреса помог разузнать все тот же Горбанюк

- моя палочка-выручалочка.

Первым в списке оказался некий Антон Котелков, проживающий у черта на рогах, где-то в берлинском районе Панков. Берлога его, однако, содержалась в приличном состоянии. В одной из двух комнат он творил, в другой проживал вместе с супругой. Рисовал он сплошь каких-то восторженных олухов с козлиными мордами, витающих в радужных облаках. Внизу, под этими облаками, чаще всего - картинки русской природы. Не нужно было обладать опытом Голдблюма или выдающейся проницательностью Малышки, чтобы понять, что уж он-то к картинам в метро непосредственного отношения не имеет. Говорил он резко, хриплым голосом, с явным намерением побыстрее от меня отделаться.

- Я не езжу в метро, - сразу же отрубил он.

- Я тоже. Но на картины взглянуть было все же любопытно.

- А мне - нет. Стану я тратить время на всякую чепуху.

- Напрасно. Вдруг, это - кто-нибудь из ваших знакомых. Смогли бы, не запылившись, заработать тысченку-другую долларов.

- Чушь!

- Слушай, когда с тобой разговаривают умные люди, - вмешалась его жена. - Только дураки отказываются от возможности заработать лишний пфеннинг. Особенно здесь, на Западе.

У нее, видимо, была своя шкала ценностей, а также валютных курсов, в которой тысченка-другая долларов равнялась одному пфеннингу.

- Обидно, конечно, что вы не видели оригиналов, - проговорил я голосом, полным сожаления и укоризны, - но не беда, у меня имеются с собой вполне приличные репродукции.

И развернул перед его носом предусмотрительно принесенный с собой журнал живописи.

Он глянул мельком, и его бородатую физиономию перекосила язвительная усмешка.

- Вы хотите уверить меня, что автор этой мазни разыскивается целой сворой детективов?

Его, разумеется, больше бы устроило, чтобы целая свора детективов разыскивала автора восторженных дегенератов с козлиными мордами, парящих в радужных облаках. И, возможно, впереди этой своры не отказался бы увидеть меня, лихо размахивающего чеком в миллион долларов.

- Дайте-ка посмотреть! - Фрау Котелкова выхватила из моих рук журнал. - М-м-м... Тоша, а это, случайно, не Ицык?

- Дура, это ведь даже не фигуративная живопись.

- А, может быть, Майя Маевская?

- Та вообще не пишет в цвете.

- Ну а кто бы это мог быть? Подумай.

- Отстань! - сказал он.

- И ты говоришь мне это после того, как я отдала тебе лучшие годы жизни?!

- Что?! - внезапно завопил Котелков. - Так это были лучшие?!

- Да, лучшие! - Она в сердцах швырнула в него журналом. - Лучшие годы жизни я провела, сидя голышом на этом стуле. Но, глядя на меня, ты, почему-то, малевал всяких уродцев с козлиными головами!

Я поспешно ринулся вперед, схватил журнал с пола и спрятал его в портфель.

- Ребятки, к сожалению, мне пора, - сказал я, но они этих слов, видимо, даже не расслышали. По крайней мере, с их стороны никаких возражений не последовало.

Я сделал еще несколько попыток войти в контакт с местными художниками. Но результаты оказались более чем скромными. Из всех, происшедших за эти дни встреч, заслуживают упоминания, пожалуй, лишь следующие.

Во-первых, с Ицыком, а если полностью - Исааком Куперманом. Он также числился в составленном Горбанюком списке, был наголо бритым, очкастым парнем, и больше напоминал интеллектуального уголовника, нежели художника-нонконформиста, каковым на самом деле являлся.

Застал я его в компании двух бугаев как раз в тот момент, когда они распивали дешевое вино из бумажных пакетов. На картинах в подрамниках, штабелями наваленных тут и там, чаще всего были изображены натюрморты из бутылок с выпивкой, стаканов, селедки и фотографий знаменитых вождей в рамках и без оных. Они так и назывались: "Натюрморт со Сталиным", "Натюрморт с Брежневым", "Натюрморт с Сусловым", "Натюрморт с Черненко". Последний стоял на станке незаконченным, без названия, но на фотографии явно просматривались контуры Жириновского.

- Натюрморт с Жириновским, - продекламировал я, ткнув в картину указательным пальцем.

- Сразу чувствуется сыщик высокого класса, - язвительно отозвался Ицык. - Как вы догадались? С помощью дедуктивного метода?

Бугаи дружно заржали.

- Именно, - кивнул я головой, - с помощью его, родимого.

- Никогда не имел дело с пинкертонами. С кагэбней - сколько угодно, с нашим доблестным уголовным розыском, а вот с пинкертонами - ни разу.

- Значит, я буду первым.

Он сунул в рот папиросу - мне даже показалось, что это - "Беломор-канал" - и с наглым видом уставился на меня.

- Как вас зовут?

- Крайский.

- Засуньте эти ваши доллары себе в задницу, господин Крайский. Этот парень, что расписал переходы в метро, - действительно гений. И плевать он хотел на ваши деньги, поэтому и не объявляется. Не все еще в этом вонючем мире продается, представьте себе. Мы взорвем его, этот ваш вонючий мир! Этих аккуратных европейчиков и американчиков с их дистиллированными мыслями. Так и передайте вашему клиенту. Скажите ему, что этот парень не продается. Es tut mir wirklich sehr leid1, как говорят простые немецкие обыватели. Пусть засунет в жопу свои деньги. А если у него возникнут с этим трудности, помогите ему.

После такого поворота в разговоре можно было сразу же и уходить.

- Начните новую серию, господин Куперман, - посоветовал я ему на прощанье. - "Натюрморт с Колем", "Натюрморт с Мэйджором", "Натюрморт с Клинтоном"...

- Не беспокойтесь, за мной не заржавеет, - заверил он меня...

Во-вторых, с Сергеем Гламоздой. Во время своего прошлого посещения Берлина, находясь в ресторане в глубоком подпитии, мы с Джаичем купили картину именно этого Сергея Гламозды. Называлась она "Лети, пуля" и обошлась нам более чем в две тысячи марок. Сейчас она украшала стену моего кабинета в здании штаб-квартиры "Гвидона". Я поведал Гламозде эту историю, и тот сразу же оживился.

- Может, купите еще одну до пары? - поинтересовался он. - Это может быть: "Лети, разрывная пуля", "Лети, трассирующая пуля", "Лети, пуля со смещенным центром тяжести", "Лети, бризантный снаряд". Я уже вижу их, эти картины. Между прочим, мои акции на рынке живописи неудержимо ползут вверх, несмотря на общий кризис. Так что вы удачно поместите капитал.

- Я подумаю, - пообещал я.

С минуту он помолчал.

- Что же до вашего гения, то его не существует в природе. Зря стараетесь. Все это - чудовищная мистификация, плод чьего-то больного ума. Я вообще склонен думать, что автором этих произведений является компьютер, а кто-то просто взял да перенес их на стены. Человек бы так не сумел. Разве, продай он душу дьяволу.

- То есть вы считаете, что машина может написать лучше человека?

- В известном смысле, да.

- Но тогда получается, что работа художника вообще не нужна. Да здравствует великий мастер Компьютер и его полотна!

- Не совсем так, господин Крайский. Не совсем так. Эти творения не стоят и ломаного гроша.

- Однако, вы же сами утверждаете, что их практически нельзя отличить от настоящих. Разве что они еще более совершенны.

- Вы правы, - печально вздохнул он. - Абстракционизм умирает на глазах, и все это очень безрадостно...

В третьих, с Майей Маевской.

- О! - воскликнула она, стоило ей только увидеть меня. - Крайский!

Я опешил.

- Разве вы меня знаете?

- Еще бы мне тебя не знать, если я с тобой цацкалась и панькалась на протяжении целого года. Тебе тогда было три, а мне - семь, и мы жили с тобой в одной коммунальной квартире.

Я принялся судорожно рыться в памяти.

- Майю помню, - наконец проговорил я. Была такая чернявая девчонка-соседка. - Но она была не Маевская.

- Все верно, малыш. Маевская я по второму мужу. Я и замуж-то вышла за него, чтобы сделаться Майей Маевской. А ты за эти годы совершенно не изменился. Вот уж не думала встретить тебя в Берлине.

Сказав это, она посторонилась и впустила меня. Ее жилище представляло собой одну гигантскую комнату с таким же гигантским, на всю стену, окном.

- Белая гвардия - моя слабость, - продолжала она. - В особенности, Май-Маевский. Выдающаяся личность!

Я огляделся и присел на край кожаного дивана. На стенах висело несколько картин, кактусы и фикусы чередовались со скульптурой и статуэтками. Но совершенно не чувствовалось, чтобы это было рабочее помещение.

- У тебя еще имеется мастерская? - поинтересовался я.

- Верно, в этом же доме. На мансарде.

Я объяснил ей, зачем пришел. Она расхохоталась.

- Миша Крайский - пинкертон! - воскликнула она. Далось им, в самом деле, это слово. - Тот самый Миша Крайский, которого я сажала на горшочек, теперь сделался пинкертоном! Маленький пинкертончик!

Она подкатила к дивану тележку, над которой возвышалось несколько бутылок со спиртным и пустые бокалы (не хватало, разве что, селедки и фотографий великих вождей), уселась рядом со мной и спросила, что бы я хотел выпить. Я выбрал "Кьянти", а она налила себе ирландского яичного ликера.

- Ничем тебе помочь не смогу, малыш, - сказала она. - Я не знаю этого парня. Хотя иногда мне кажется, что где-то мельком нечто подобное я уже видела. Скажу тебе честно, я не очень-то люблю абстрактную живопись. Может быть потому, что не достаточно хорошо ее понимаю. Мне, вообще, кажется, что абстракционизм - убежище для бездарей. Точно также я не люблю белых стихов...

Очевидно, из всего белого она признавала только белую гвардию.

Она сделала большой глоток. Я все пытался вызвать в памяти образ той девчонки, которая когда-то возилась со мной, и отождествить его с сидящей рядом со мной женщиной средних лет, еще достаточно стройной, черноволосой, с умным взглядом и пухлыми, чувственными губами. Какая же у нее была фамилия? Мы начали говорить на отвлеченные темы. Я рассказал о себе, а она о себе. Оказывается, со своим вторым мужем Маевским она уже тоже разошлась. Живет одна, отчего совершенно не страдает. Секс

- не ее стихия. Она может прожить и без него. Это, конечно, не означает, что она - такая уж беспросветная фригидина, ее тоже можно зажечь. И все же она не является рабыней фаллоса.

- Я тебе все это так откровенно говорю, поскольку ты мне как бы родной. Я ведь тебя купала и меняла тебе штанишки. А когда ты сюда пришел, сразу тебя узнала.

- Хочешь остаться в Германии? - неожиданно спросила она.

- Зачем? - не понял я.

- Ну, как это зачем?! Разве в России сейчас можно достойно прожить?

- В России, может быть, и нельзя, - отозвался я. - Но "Гвидон" - это ведь государство в государстве. Все, кто работает в "Гвидоне", живут достойно.

- Мой сладкий пинкертончик, - прошептала она, и прежде, чем я успел сообразить, что происходит, очутился в ее объятиях.

- Я тебя зажег? - поинтересовался я, отдышавшись после долгого поцелуя.

- Только не подумай, что у меня бешенство матки.

- Совершенно не думаю, - сказал я искренне. Ведь Мая подвернулась мне очень кстати.

- Меня завели воспоминания. Пойдем, я тебя искупаю.

Приблизительно через час, совершенно голый, я разгуливал по огромному залу, служащему Майе жилищем, и рассматривал картины и статуэтки. В одном из углов я случайно обнаружил компьютер.

- Послушай, а те картины из метро... - крикнул я. - Они могли быть созданы компьютером?

Майя полулежала на кожаном диване, тоже совершенно голая, и просматривала толстенную немецкую газету. Она не сразу поняла, что я имею в виду.

- Ну, я слышал, что имеются компьютерные программы, которые, якобы, умеют самостоятельно писать картины. По крайней мере, абстрактные. И я подумал, что кто-то просто перенес их на стену, только и всего. Могло такое случиться?

- Вполне. Но как тебе это пришло в голову? - Она была поражена. - Впрочем, возможно, специалисты и в состоянии отличить суррогат от подлинных полотен. Я ведь говорила, что абстракционизм для меня - тайна за семью печатями.

- А у тебя, случайно, нет такой программы?

- Одна есть. Я запускаю ее, когда мне требуется отдохнуть и прийти в себя.

Она включила компьютер и отыскала эту программу. На экране монитора начали появляться всевозможные разводы, эллипсы и треугольники, постепенно трансформирующиеся и меняющие свой цвет. Я не мог оторвать от них взгляда.

- Послушай! - воскликнул я. - Но ведь это значительно красивее, чем на картинах живых художников!

- Возможно, - она улыбнулась. - Здесь даже есть чувство. И все же... И все же, если быть до конца откровенным, чувство это вполне синтетическое. И, потом... здесь совершенно нет мысли.

Услышав это, я вышел из программы и принялся шуровать по содержимому компьютера в поисках игры "Солитер". Вот он, родимый! Я так обрадовался, словно встретил старого друга.

- Присаживайся, - сказал я Майе, - сейчас я покажу тебе класс.

Вечером, прямо от Майи, я позвонил Горбанюку и высказал недовольство качеством предоставленного списка.

- Меня интересуют главным образом абстракционисты, а ты напихал в него в первую очередь представителей фигуративной живописи!

- Знаешь что, мой милый! Я - юрист, а не искусствовед, - обиделся Горбанюк. - А твои абстракционисты-нонконформисты в западных антологиях и справочниках еще не очень-то обжились. Мои люди и так провели большую работу, выискивая наших непризнанных гениев. Самые известные из них ведь тебя не интересуют.

- Послушай, Горбанюк, - сказал я, - это же так просто: фигуративщики - это те, на чьих полотнах еще можно что-то разобрать, а абстракционизм - уже сплошная мазня.

- Браво, малыш! - воскликнула прислушивающаяся к разговору Маевская.

- Мазня, да не совсем! - не соглашался Горбанюк. - Господин Голдблюм, между прочим, от этой мазни писает кипятком. Скажи ему, что это - мазня, и он отберет "Судзуки-Свифт", а тебя пересадит на "Трабант".

Я понял, что от Горбанюка дельнейшей помощи ждать не приходится, и набрал номер Голдблюма. Тот моему звонку очень обрадовался, хотя ничего особенно радостного в моем сообщении не содержалось. Я описал ему ход расследования, и, к счастью, он остался удовлетворен. В ответ он дал краткий портрет детектива, которого наняла Брунгильда Кнопф. Высокий, худой, рыжий. Зовут - Дитер Мюнхаузен.

- Как? - переспросил я.

- Мюнхаузен, мой мальчик. Очень настырный и опасный тип. Пауль говорит, что если у нас и есть конкуренты в этом деле, то только Брунгильда и Мюнхаузен.

- А он, случайно, не барон?

- Ха-ха-ха!