находчивых" атаковал флегматичного старожила-сейсмолога:
себя, видимо, достаточно вооруженным для розыгрыша. Я обедал тогда с
гляциологом Зерновым, который был старше меня всего на восемь лет, но уже
мог писать свою фамилию с приставкой "проф.". Что ни говори, а здорово
быть доктором наук в тридцать шесть лет, хотя эти науки мне, гуманитарию
по внутренней склонности, казались не такими уж важными для человеческого
прогресса. Как-то я выложил это Зернову.
площадь ледяного покрова зимой доходит до двадцати двух миллионов
квадратных километров, да в Арктике одиннадцать миллионов, плюс еще
Гренландия и побережье Ледовитого океана. Да прибавьте сюда все снежные
вершины и ледники, не считая замерзающих зимой рек. Сколько получится?
Около трети всей земной суши. Ледяной материк вдвое больше Африки. Не так
уж малозначительно для человеческого прогресса.
научиться за время пребывания в Антарктике. Но с тех пор Зернов отметил
меня своим благосклонным вниманием и в день сообщения о розовых "облаках",
встретившись со мной за обедом, сразу предложил:
триста.
все так считают. Но поинтересоваться все-таки надо. Вам особенно. Снимать
будете на цветную пленку: облака-то ведь розовые.
подчеркивается, что окраска их якобы не зависит от освещения. Конечно,
можно предположить примесь аэрозоля земного происхождения или, скажем,
метеоритную пыль из космоса. Впрочем, меня лично интересует другое.
вслух у загадочной ледяной стены. Он явно связывал оба феномена.
пилили? Только при чем здесь облака?
вдруг о них вспомнил?
чем. Не ледник же их продуцирует.
приготовить. Как думаешь, омлет из порошка или консервы?
С горы или в трещину?" - мелькнула мысль. В ту же секунду страшный лобовой
удар отбросил снегоход назад. Меня отшвырнуло к противоположной стенке.
Что-то холодное и тяжелое свалилось мне на голову, и я потерял сознание.
2. ДВОЙНИКИ
открыть глаза. Очнулось только сознание, а может, подсознание - смутные,
неопределенные ощущения возникали во мне, и мысль, такая же неопределенная
и смутная, пыталась уточнить их. Я утратил весомость, казалось, плыл или
висел даже не в воздухе и не в пустоте, а в каком-то бесцветном,
тепловатом коллоиде, густом и неощутимом и в то же время наполнявшем меня
всего. Он проникал в поры, в глаза и в рот, наполнял желудок и легкие,
промывал кровь, а может быть, сменил ее кругооборот в моем теле.
Создавалось странное, но упрямо не оставлявшее меня впечатление, будто
кто-то невидимый смотрит внимательно сквозь меня, ощупывая пытливым
взглядом каждый сосудик и нервик, заглядывая в каждую клеточку мозга. Я не
испытывал ни страха, ни боли, спал и не спал, видел бессвязный и
бесформенный сон и в то же время знал, что это не сон.
поднялись с трудом, с острой колющей болью в висках. Перед глазами стройно
взмывал вверх рыжий, гладкий, точно отполированный, ствол. Эвкалипт или
пальма? А может быть, корабельная сосна, вершины которой я не видел: не
мог повернуть головы. Рука нащупала что-то твердое и холодное, должно быть
камень. Я толкнул его, и он беззвучно откатился в траву. Глаза поискали
зелень газона в подмосковном саду, но он почему-то отливал охрой. А сверху
из окна или с неба струился такой ослепительно белый свет, что память
сейчас же подсказывала и безграничность снежной пустыни, и голубой блеск
ледяной стены. Я сразу все вспомнил.
узнавая. Коричневый газон оказался линолеумом, рыжий ствол - ножкой стола,
а камень под рукой - моей съемочной камерой. Она, должно быть, и свалилась
мне на голову, когда снегоход рухнул вниз. Тогда где же Дьячук? Я позвал
его, он не ответил. Не откликнулись на зов Зернов и Чохели. В тишине,
совсем не похожей на тишину комнаты, где вы живете или работаете - всегда
где-то капает вода, поскрипывает пол, тикают часы или жужжит залетевшая с
улицы муха, - звучал только мой голос. Я приложил ручные часы к уху: они
шли. Было двадцать минут первого.
Она была пуста - со стола исчезли даже перчатки и бинокль, а со спинки
стула зерновская меховая куртка. Не было и журнала, который вел Зернов во
время пути, Вано тоже пропал вместе с рукавицами и курткой. Я заглянул в
передний иллюминатор - наружное стекло его было раздавлено и вмято внутрь.
А за ним белел ровный алмазный снег, как будто и не было никакой
катастрофы.
отразилось мое лицо с запекшейся кровью на лбу. Я ощупал рану - костный
покров был цел: ребро съемочной камеры только пробило кожу. Значит,
все-таки что-то случилось. Может быть, все находились где-то поблизости на
снегу? Я осмотрел в сушилке зажимы для лыж: лыж не было. Не было и
дюралюминиевых аварийных санок. Исчезли все куртки и шапки, кроме моих. Я
открыл дверь, спрыгнул на лед - он голубовато блестел из-под сдуваемого
ветром рыхлого снега. Зернов был прав, говоря о загадочности такого
тонкого снежного покрова в глубине полярного материка.
сестра, такая же рослая, красная и запорошенная снегом. Она, вероятно,
догнала нас из Мирного или встретилась по пути, возвращаясь в Мирный. Она
же и помогла нам, вызволив из беды. Наш снегоход все-таки провалился в
трещину: я видел в десяти метрах отсюда и след провала - темное отверстие
колодца в фирновой корочке, затянувшей трещину. Ребята из встречного
снегохода, должно быть, видели наше падение - а мы, очевидно, счастливо
застряли где-нибудь в устье трещины - и вытащили на свет Божий и нас
самих, и наш злосчастный корабль.
отозвался ни один голос. Я вгляделся и обмер: у снегохода-близнеца было
так же раздавлено и промято внутрь стекло крайнего ветрового иллюминатора.
Я посмотрел на левую гусеницу: у нашего вездехода была примета - один из
его гусеничных стальных рубцов-снегозацепов был приварен наново и резко
отличался от остальных. Точно такой же рубец был и у этой гусеницы. Передо
мной стояли не близнецы из одной заводской серии, а двойники, повторяющие
друг друга не только в серийных деталях. И, открывая дверь
"Харьковчанки"-двойника, я внутренне содрогнулся, предчувствуя недоброе.
одиноко висела на крючке моя кожаная, на меху куртка. Именно _моя куртка_:
так же был порван и зашит левый рукав, так же вытерся мех у обшлагов и
темнели на плече два жирных пятна - как-то я взялся за него руками,
измазанными в машинном масле. Я быстро вошел в кабину и прислонился к
стене, чтобы не упасть: мне показалось, что у меня останавливается сердце.
лицо мое так же прильнуло к ножке стола, и кровь так же запеклась у меня
на лбу, и рука так же цеплялась за съемочную камеру. _Мою_ съемочную
камеру.
видел как бы вторым зрением? Щипком рванул кожу на руке: больно. Ясно:
очнулся и не сплю. Значит, сошел с ума. Но из книг и статей мне было
известно, что сумасшедшие никогда не предполагают, что они помешались.
Тогда что же это? Галлюцинация? Мираж? Я тронул стену: она была явно не
призрачной. Значит, не призраком был и я сам, лежавший без чувств у себя
же под ногами. Нелепица, нонсенс. Я вспомнил свои же слова о загадках
Снежной королевы. Может быть, все-таки есть Снежная королева, и чудеса
есть, и двойники-фантомы, а наука - это вздор и самоутешение?
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Доценко Виктор
Афанасьев Роман
Куликов Роман
Березин Федор