когда можно будет вернуться в дом, в тепло, в уют, в тиши-
ну...
койной ночи, Алексей Иванович поднялся к себе в кабинет, ра-
зобрал постель, таблетки сустака, адельфана, эуноктина -
ишемическая болезнь сердца, неизбежная к старости гиперто-
ния, проклятая бессонница! - запил кефиром комнатной темпе-
ратуры, заботливо принесенным Таней, и улегся с детективом,
вытянулся блаженно род пуховым одеялом, однако читать не
стал, просто лежал, закрыв глаза, улыбался, вспоминая. А
вспоминал он себя - молодого, чуть старше Володьки, вспоми-
нал он себя на ринге, на белом помосте, легко танцующего,
изящно уходящего от коварных ударов чемпиона в среднем весе
Вадьки Талызина, парня гонористого и хамоватого, а Алексей
Иванович нырнул тогда ему под левую перчатку, и вынырнул, в
врезал справа отличнейшим аперкотом - овации, цветы, только
так, только так побеждает наш "Спартак". Впрочем, последнее
двустишие - из дня нынешнего, из Володькиного арсенала, а
тогда стихов про "Спартак" не писали, тогда, похоже, и
"Спартака" не существовало, а пели иное, что-то вроде: эй,
товарищ, больше жизни, запевай, не задерживай, шагай! Ах,
времечко было, ах, радостное, ах, вольное!.. Много позже,
лет через десять, уже забывший про бокс Алексей Иванович на-
пишет повесть о своем отрочестве, о ринге, о Вадьке Талызи-
не, хорошую, веселую повесть, которую переиздают до сих пор,
включают в школьные программы, инсценируют, экранизируют...
под невесомым одеялом, чувствуя сквозь прикрытые веки неяр-
кий свет прикроватной лампы, вот бы и сейчас попробовать со-
чинить что-нибудь юношеское, что-нибудь про Володьку и его
приятелей, про электронный стиль "новая волна", про то, что
джинсы с лейблом на заднице вряд ли испортят изначально хо-
рошего парня, каковым Алексей Иванович считал внука, вот бы
написать, исхитриться, осилить, но...
том, как и в суровой прозе, и не позволял пустой фантазии
отвоевывать какие-то - пусть безымянные! - высотки. Лет эдак
пять назад, получив очередное переиздание той давней повес-
ти, Алексей Иванович по дурости перечитал ее и надолго расс-
троился. Панегирики панегириками, дифирамбы дифирамбами, но
Алексей-то Иванович умел здраво и трезво оценивать собствен-
ные силы, особенно - по прошествии многих лет. И сделал
грустный вывод: _так_ он больше никогда не напишет.
свыше, существует само по себе и всякие попытки проанализи-
ровать его суть, разложить по элементам, а те по критическим
полочкам - не более чем пустое шаманство, дурацкое биение в
бубен, дикие пляски у ритуального костра. Чушь!
и накручивал его на катушку, накручивал с неспешным садиз-
мом. Алексей Иванович отложил так и не раскрытую книгу на
тумбочку, полез в ящик, где лежали лекарства, разгреб коро-
бочки, облаточки, пузырьки, отыскал седалгин. В стакане ос-
тавался кефир - на донышке. Алексей Иванович, морщась, разг-
рыз твердую таблетку, запил безвкусной, похожей на разведен-
ный в воде барий из рентгеновского кабинета, жидкостью, по-
лежал, послушал себя: болела нога, болела, гадина... Впро-
чем, седалгин действует не сразу, минут через двадцать, мож-
но и потерпеть.
хуже Алексея Ивановича. Ну и что за радость? Многие пишут
хуже и прекрасно себя чувствуют. И ноги у них - как новые. И
спят они без снотворного... Нет, зря, зря Алексей Иванович
подумал про повесть, зря вспоминал про бокс и про Вадьку Та-
лызина. Кстати, Вадька стал потом каким-то спортивным про-
фессором, травматологом, что ли, он умер в прошлом году - в
"Советском спорте" был некролог...
бочки фарфоровую чашку с водой и утопил в ней зубные проте-
зы: носил их давно, а все стеснялся, таил, даже при Настасье
не снимал... И вечно же она не вовремя врывается в кабинет!
Вот и сегодня - с чертом как следует не поговорил, так на
погоде и зациклился, а ведь имелась темка, имелся интерес,
быть может - обоюдный. Ну да ладно: будет день - будет пища.
Спать, спать, вот и нога вроде поменьше ноет.
Петровна еще сны глядит - она ложилась поздно и вставала
чуть ли не в одиннадцать, - а Таня уже приготовила завтрак.
Хотя какой там завтрак? Яйцо всмятку, блюдечко творога до-
машнего изготовления, тонкий кусочек черного хлебца, некреп-
кий чай, одна радость - горячий. А бывало - бифштекс с жаре-
ной картошкой, белого хлеба ломоть, кружка кофе горчайше-
го... Да мало ли что бывало! Вон, и повесть была, никуда от
нее не деться...
нозные ноги, нашарил тапочки. Сидел, опершись ладонями о
край тахты, собирался с силами: не так их много осталось,
чтоб вскакивать с постели как оглашенный, чтоб мчаться во
двор и - что там поэт писал? - блестя топором, рубить дрова,
силой своей играючи. Играть особенно нечем, а что есть -
стоит расходовать аккуратно и не торопясь. Он прошелся по
комнате - шесть шагов от стены к стене, от книжного стеллажа
до окна, специально под кабинет самую маленькую комнату выб-
рал, не любил огромных залов, потолков высоких не терпел,
это у Настасьи спальня, как у маркизы Помпадур, прошелся,
размял ноги, посмотрел сквозь залитое дождем стекло: какой
же дурак хочет, чтобы лето не кончалось, чтоб оно куда-то
мчалось?.. Надел черную водолазку, черные же мягкие брюки,
носки тоже черные натянул. Володька хохмил: ты, дед, как ар-
тист Боярский, только не поешь. А почему не поет? Не слыхал
Володька, как пел когда-то дед, как лихо пел модные в былин-
ные времена шлягеры: в путь, в путь, кончен день забав, в
поход пора, целься в грудь, маленький зуав, кричи "ура"... А
любовь к черному цвету - она, конечно, невесть откуда, но
ведь идет Алексею Ивановичу черное и серое, а сегодня с те-
левидения приедут, станут его снимать для литературной прог-
раммы, станут спрашивать про новый роман, только-только
опубликованный, - надо выглядеть элегантно, несмотря на го-
ды. А что годы, думал Алексей Иванович, спускаясь но лестни-
це в ванную комнату, умываясь, фыркая под теплой струйкой, а
потом бреясь замечательной электрокосилкой фирмы "Филипс",
все морщинки вылизывая, во все складочки забираясь, и еще
поливая лицо крепким французским одеколоном, а что годы, ду-
мал он поутру разнеженно, это ведь только в паспорте семьде-
сят четыре, это ведь только вечером, когда тянет ногу и
сердце покалывает, а утром - ого-го, утром - все кошки раз-
ноцветны, нога не болит, настроение отменное, а с телевиде-
ния примчится какая-нибудь средних лет дамочка, и Алексей
Иванович, черновато-элегантный, будет вещать про литературу
всякие умности и выглядеть молодцом, орлом, кочетом.
дверях ванной комнаты, Таня, глядя, как причесывается даль-
ний родственник, как наводит на себя марафет. - Красивый,
красивый, иди скорей, чай простынет.
дувая расческу, снимая с нее седые волосы: лезли они, прок-
лятые! - Раз красивый, могла бы и кофеек сварганить.
ному переваливаясь впереди Алексея Ивановича в кухню, шаркая
ботами "прощай, молодость", теплыми войлочными ботами, кото-
рые она не снимала и в доме, используя их как тапочки. - От-
пил, отгулял, отлетал, голубь, пей чаек, не жалуйся, а то
Настасье наябедничаю.
Ивановичу - телогрейку, на вид - замызганную, но целую, еще
- мышиного колера юбку, а волосы покрывала тканым шерстяным
платком, к платкам вообще была неравнодушна, сама покупала в
сельмаге и в подарок принимала охотно. Володька, наезжая,
подзуживал:
ж я, бомжа какая, в одеже спать?
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Орлов Алекс
Белогорский Евгений
Шилова Юлия