тоннеле Убежища. - Тарвад на мгновение оторвался от свирели. - Одну из них
он заставил двигаться. Я видел это своими глазами.
одной из них я собираюсь убежать от Лета. - В словах чужеродца судье
почудился оттенок гордости.
уставился на черепах. - Значит, все эти твари должны погибнуть?
видимо-невидимо. Иначе чем бы мы тогда питались? Ведь о всех других
животных мы знаем только из древних преданий.
отъедаться вплоть до прихода нового Лета.
жить и размножаться, пока земля тут превращается в камень, а камень в
песок.
Да и человеку там придется совсем несладко. Черепахи съедобны, но они
совершенно чужды нам. У них нет ни ног, ни мозга, ни внутренностей.
Неизвестно даже, способны ли они видеть и слышать. Трудно себе
представить, какой мир мог породить столь странных существ. Кроме того,
там, где бродит столько мяса, должны бродить и его пожиратели. В наши края
они, к счастью, не забредают. Но панцири некоторых черепах носят страшные
шрамы. В рост человека длиной и глубиной по локоть.
так рассказал тебе слишком много. Ты же знаешь, что у нас не принято
откровенничать с чужеродцами. Если не хочешь умереть как человек,
поступай, как знаешь. Можешь взять себе машину, о которой ты говорил. Нам
она не нужна. Поезжай на ней куда угодно.
отвязаться, но решил терпеть до конца.
машины холода.
нужен тем, кто скоро ляжет в саркофаг. Если он окончится раньше, чем
температура в Убежище упадет до приемлемого предела, мы все просто
изжаримся. Холод для нас - это жизнь! Нам дорог каждый сосуд!
ничего не значит.
именно ты предлагаешь отобрать их?
собственные сосуды и поезжай вместе сынами. Если мы доберемся до страны,
которую не сжигает Лето, впоследствии туда сможет перебраться весь ваш
народ.
родились и здесь умрем. Нам не позволено уйти.
не уйдешь. Твоя машина не пройдет и несколько тысяч шагов, можешь мне
поверить...
всем остальном - нет. Ты слишком мало прожил в этой стране и ничему не
научился. Даже из нашего разговора ты ровным счетом ничего не понял.
Прощай, чужеродец!
Подумай и о своей дочери. - Он протянул руку, словно собираясь снять с
девочки венец смертницы, но так и не дотронулся до него. - Только думай не
очень долго.
быстрее, - словно самому себе сказал Тарвад. - Боюсь, как бы его
присутствие не накликало на нас беду.
себя, но боюсь, что у тебя это получится.
явиться такие охотники, что и нам всем здесь не поздоровится.
оставь меня одного, брат. Я очень устал и хочу побыть в одиночестве. Иди и
ты, дочка...
о тех, милостью которых существует наш народ. Не забывай о том, чем мы
должны платить за эту милость. Если чужеродец не сможет убраться
подобру-поздорову, он кинется на поиски другого пути спасения. И кто
знает, не обнаружит ли он его... Вот тогда уж каждый из нас возжелает
смерти в геенне огненной, как избавленья. - Тихо наигрывая на свирели,
Тарвад вышел.
мягкую траву под стеной какого-то полуразрушенного здания. Разговор с
Марвином опрокинул все его планы, и теперь надо было искать какой-то
другой выход. С жизнью расставаться он не собирался, даже самым
безболезненным способом. Проще всего было бы украсть нужное количество
никем не охраняемого жидкого воздуха, но это было бы то же самое, что
надругаться над младенцем или убить старика. Хотя машины холода и работали
сейчас на треть продуктивнее, чем раньше, но все сосуды высокого давления
были наперечет.
больше похоже не на небо, а на океан, если смотреть на него с большой
высоты. Какие-то тени двигались в его глубине, заслоняя одна другую,
кое-где темнели бездонные фиолетовые провалы, а кое-где среди белесой
голубизны величаво текли бирюзовые реки. Впрочем, на своем, не таком уж
долгом веку, Артем видел немало всяких чужих небес, и это было еще не
самое странное. Даже не верилось, что очень скоро дыхание неба испепелит
здесь все живое.
благоухающую равнину. - Очень жалко... Зеленая трава, чистая вода, тишина,
не нарушаемая ни бурями, ни грозами. Здесь не бывает холодов, а солнце не
слепит глаза. Да и вообще, этого солнца никто никогда не видел, по крайней
мере, на жизни последних десяти поколений. В общем - почти "джанна",
мусульманский рай. Разве что чернооких гурий не хватает. Впрочем,
зеленоглазые женщины Страны Забвения отменно красивы, добры и знают толк в
любви".
мире, то только здешние люди. Люди, да еще, пожалуй, руины...
лишенные головы и лап, огромные, как стога сена, черепахи... Трава, чей
густой и горячий, как кровь, сок во тьме вызывает ожоги, которые сам же
излечивает при свете дня... Цветы, в чашечках которых копошится серая,
клейкая мошкара, рождающаяся и умирающая вместе с этими цветками... И
вообще, зачем здесь нужны такие яркие и пахучие цветы, если птицы и
летающие насекомые напрочь отсутствуют?
которые все множились и росли в размерах, сливаясь между собой. Прошло еще
одно мгновение - и небо оцепенело, приобретя равномерный чернильный цвет.
Так бывает, когда кристаллизируется перенасыщенный раствор какой-нибудь
соли. Сумрак разом погасил все краски дня. Наступила Синяя ночь - уже
пятая подряд, если память не подводила Артема. Впрочем, подобные события
давно уже перестали занимать его. Он утратил всякое представление о
времени и жил так же, как и все в этой стране - спал, когда уставал,
работал, если имел желание, ел, когда чувствовал голод. Никто здесь не
строил никаких планов на будущее и не считал ничего, что количеством
превышало число пальцев на руках и ногах. От прошлого остались только
смутные воспоминания и сказки, но нельзя же в сказках искать ответ на то,
почему в этом мире спутались все концы и начала, почему исчезло солнце,
хотя не исчез свет, и откуда появляется всегда нежданное Лето.
проснулся, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. Накрепко
въевшееся в кровь и плоть чувство самосохранения заставило его мгновенно
сгруппироваться, приготовившись к схватке.
казалось неестественно бледным, и только сейчас, лежа у ее ног, Артем
разглядел, что это вовсе не ребенок, а девушка-подросток в пору раннего
расцвета. Изысканная печаль, так свойственная людям Страны Забвения, уже
наложила свой отпечаток на ее черты, однако во взгляде читалась
непривычная твердость.
бы они были давно знакомы.
Василенко Иван
Свержин Владимир
Русанов Владислав
Верещагин Олег
Лондон Джек
Афанасьев Роман