стеклянном столе, полузадушенная и обмершая от страха и боли лягушка была
распята на пробковом штативе, а ее прозрачные слюдяные внутренности
вытянуты из окровавленного живота в микроскоп.
микроскопа.
лягушки, где как на ладони видные, по рекам сосудов бойко бежали живые
кровяные шарики: Персиков забыл о своих амебах и в течении полутора часов
по очереди с Ивановым припадал к стеклу микроскопа. При этом оба ученых
перебрасывались оживленными, но непонятными простым смертным словами.
явственны слова: "сволочи вы, вот что..."
зевнул, потер пальцами вечно воспаленные веки и, присев на табурет,
заглянул в микроскоп, пальцы он наложил на кремальеру и уже собирался
двинуть винт но не двинул. Правым глазом видел Персиков мутноватый белый
диск и в нем смутных белых амеб, а посредине диска сидел цветной завиток,
похожий на женский локон. Этот завиток и сам Персиков и сотни его учеников
видели очень много раз и никто не интересовался им, да и незачем было.
Цветной пучок света лишь мешал наблюдению и показывал, что препарат не в
фокусе. Поэтому его безжалостно стирали одним поворотом винта, освещая
поле ровным белым светом. Длинные пальцы зоолога уже вплотную легли на
нарезку винта и вдруг дрогнули и слезли. Причиной этого был правый глаз
Персикова, он вдруг насторожился, изумился, налился даже тревогой. Не
бездарная посредственность на горе республики сидела у микроскопа. Нет,
сидел профессор Персиков!
каменном молчании высшее существо наблюдало низшее, мучая и напрягая глаз
над стоящим вне фокуса препаратом. Кругом все молчало. Панкрат заснул уже
в своей вестибюле и один только раз в отдалении музыкально и нежно
прозвенели стекла в шкапах - это Иванов, уходя, запер свой кабинет. За ним
простонала входная дверь. Потом уже послышался голос профессора. У кого он
спросил - неизвестно.
института. Плоская стеклянная чашечка с пинцетами звякнула на столе.
Профессор побледнел и занес руку над микроскопом, так, словно мать над
дитятей, которому угрожает опасность. Теперь не могло быть и речи о том,
чтобы Персиков двинул винт, о нет, он боялся уже, чтобы какая - нибудь
посторонняя сила не вытолкнула из поля зрения того, что он увидел.
крыльцо института, когда профессор покинул микроскоп и подошел на
онемевших ногах к окну. Он дрожащими пальцами нажал кнопку и черные глухие
шторы закрыли утро и в кабинете ожила мудрая ученая ночь. Желтый и
вдохновенный Персиков растопырил ноги и заговорил, уставившись в паркет
слезящимися глазами:
господа, - повторил он, обращаясь к жабам в террарии, но жабы спали и
ничего ему не ответили.
огни и заглянул в микроскоп. Лицо его стало напряженным, он сдвинул
кустоватые желтые брови.
он сумасшедше и вдохновенно глядя на погасший шар над головой, - это
просто.
микроскоп, радостно и как бы хищно, осклабился.
кверху - поймаю. Может быть и от солнца.
института и косяком легло на торцах Герцена. Профессор смотрел в окно,
соображая, где будет солнце днем. Он то отходил, то приближался, легонько
пританцовывая, и наконец животом лег на подоконник.
микроскоп. На синеватом пламени горелки расплавил кусок сургуча и края
колокола припечатал к столу, а на сургучных пятнах оттиснул свой большой
палец. Газ потушил, вышел, и дверь кабинета запер на английский замок.
Панкрата и долго и безуспешно стучал в нее. Наконец, за дверью послышалось
урчанье как бы цепного пса, харканье и мычанье, и Панкрат в полосатых
подштанниках, с завязками на щиколотках предстал в светлом пятне. Глаза
его дико уставились на ученого, он еще легонько подвывал со сна.
что я тебя разбудил. Вот что, друг, в мой кабинет завтра утром не ходить.
Я там работу оставил, которую сдвигать нельзя. Понял.
у того на лице получился испуг и некоторая тень осмысленности в глазах. -
Кабинет я запер, - продолжал Персиков, - так убирать его не нужно до моего
прихода. Понял?
профессор стал одеваться в вестибюле. Он надел серое летнее пальто и
мягкую шляпу, затем, вспомнив про картину в микроскопе, уставился на свои
калоши, словно видел их впервые. Затем левую надел на левую, хотел надеть
правую, но та не полезла.
- иначе я его так бы и не заметил. Но что это сулит?... Ведь это сулит
черт знает что такое!..
надел.
Профессор с презрением ткнул левую калошу, которая раздражала его, не
желая налезать на правую, и пошел к выходу в одной калоше. Тут же он
потерял носовой платок и вышел, хлопнув тяжелою дверью. На крыльце он
долго искал в карманах спички, хлопая себя по бокам, нашел и тронулся по
улице с незажженной папиросой во рту.
задрав голову, приковался к золотому шлему. Солнце сладостно лизало его с
одной стороны.
профессор наклонился и задумался, глядя на разно обутые ноги, - гм... как
же быть? К Панкрату вернуться? Нет, его не разбудишь. Придется на руках
нести. - Он снял калошу и брезгливо понес ее.
коленях у них ярко раскрашенная женщина в шелковых шароварах, по моде 28
года.
другую-то калошу пропил!
правый высунулся из автомобиля и прокричал:
папиросу и тотчас забыл о их существовании. На Пречистенском бульваре
раздалась солнечная прорезь, а шлем Христа начал пылать. Вышло солнце.
окуляру, он впервые в жизни обратил внимание на то, что в разноцветном
завитке особенно ярко и жирно выделялся один луч. Луч этот был ярко
красного цвета и из завитка выпадал, как маленькое острие, ну, скажем, с
иголку, что ли.
наметанный взгляд виртуоза.
значительнее и важнее самого луча, непрочного дитяти, случайно родившегося
при движении зеркала и объектива микроскопа. Благодаря тому, что ассистент
отозвал профессора, амебы пролежали полтора часа под действием этого луча
и получилось вот что: в то время, как в диске вне луча зернистые амебы
валялись вяло и беспомощно, в том месте, где пролегал красный заостренный
меч, происходили странные явления. В красной полосочке кипела жизнь.
Серенькие амебы, выпуская ложноножки, тянулись изо всех сил в красную
полосу и в ней (словно волшебным способом) оживали. Какая - то сила
вдохнула в них дух жизни. Они лезли стаей и боролись друг с другом за
место в луче. В нем шло бешеное, другого слова не подобрать, размножение.
Ломая и опрокидывая все законы, известные Персикову как свои пять пальцев,
они почковались на его глазах с молниеносной быстротой. Они разваливались
на части в луче и каждая из частей в течении 2 секунд становилась новым
свежим организмом. Эти организмы в несколько мгновений достигали роста и
зрелости лишь затем, чтобы в свою очередь тотчас же дать новое поколение.
В красной полосе, а потом и во всем диске стало тесно и началась
неизбежная борьба. Вновь рожденные яростно набрасывались друг на друга и
рвали в клочья и глотали. Среди рожденных лежали трупы погибших в борьбе
за существование. Побеждали лучшие и сильные. И эти лучшие были ужасны.
Березин Федор
Буджолд Лоис
Якубенко Николай
Контровский Владимир
Майер Стефани
Маккэфри Энн