Чтение 2–й страницы книги ~Вид на битву с высоты~

- У меня так не получится. Правда, там, наверное, много народу.

- Все, кто обладает средствами или садовым участком, толкутся в
электричках, - сказал я. - В парке остались только бомжи.

- Тогда пошли в метро.

- Может, поймаем машину? - спросил я.

- Тебе нравится шиковать, мой воздыхатель, - возразила Катрин. - Шикуй в
одиночестве, я трижды обгоню тебя в метро.

Мне хотелось принять вызов, но тогда бы я лишился общества Катрин. А мне
не хотелось его лишаться.

Вагон был набит, почему-то каждый второй пассажир вез остроконечный
садовый инвентарь, а другая половина волокла чемоданы и сумки на колесиках. Но
на "Комсомольской" все эти страшные потные люди выжались из вагонов, как паста
из тюбика. Стало свободно, и даже можно было сесть.

- Жалко, - сказал я. - Жалко, что стало так свободно.

- Ты мазохист! - шепотом воскликнула Катрин.

- Нет, сладострастник, - возразил я. - Толпа так сладко прижимала меня к
твоей груди.

Катрин чуть растерялась. Ее синие глаза сузились от неуверенности: то ли
рассердиться на меня, то ли отыскать достойный ответ. Она предпочла второе.

- И как тебе моя грудь? - прошептала она.

- Твоя грудь божественна, - сказал я. - Ты можешь смело переходить в
третье тысячелетие с его сексуальной свободой и полной эмансипацией.

- Чуть-чуть, - вздохнула Катрин, - ты чуть-чуть переборщил в своем мужском
самомнении. И я тебе это припомню.

Шутя, она была серьезна. И я согласился с ней. Если переиграл, то умей
признаться.

Под большими деревьями у входа в парк "Сокольники" было прохладно, но нас
обогнали другие любители пива. Они сидели на лавочках томными рядами и сосали
пиво из бутылок. Ни один из банки, все - из бутылок. Здесь собирался народ
серьезный, ценители и патриоты.

Я взял в киоске четыре банки "Будвайзера".

Впереди, за круглым бассейном, поднимался серебряный пластиковый купол
какой-то очередной выставки. Нам бы в экспедицию такой купол - под ним свободно
и не очень жарко. Под одним куполом можно устроить камералку, склад, столовую и
танцевальный зал.

Нет, нельзя, придут заморенные, но гордые казачки и разрежут купол на
полотна, а полотна унесут для хозяйственных надобностей. Если ты хочешь, чтобы
археологическая экспедиция прожила на Кубани свой срок, то будь скромен,
незаметен, плати рабочим достойно, но не очень много.

- Ты думаешь? - спросила Катрин. Она была со мной одного роста - метр
восемьдесят, и наши глаза, когда мы разговаривали, оказывались совсем рядом.

- Ты имеешь в виду процесс мышления? - уточнил я.

- Вот именно. Я вдруг тебя потеряла.

- Скоро в экспедицию, - сказал я.

- Почему ты вдруг об этом подумал?

- Увидел серебряную палатку, - показал я на купол.

- Пойдем левее, - предложила Катрин, будто не хотела, чтобы я думал об
экспедиции.

Мы взяли левее.

...Скажите, почему мы должны зависеть от какого-то Нечипоренки, который и
компьютера настоящего в глаза не видел? Крогиус клянется, что обсчитал бы бусы,
пользуясь карманным вычислителем, быстрее, чем Нечипоренко с его лентяями. А
нам так хотелось получить данные до лета, чтобы успеть сдать тезисы к полевому
сезону - тогда мы получим слово на сентябрьской конференции и совершим наш
небольшой переворот в отечественной археологии. Нам не поверят, и на нас даже
ссылаться не станут - мало ли кто совершал небольшие перевороты? А вятичи и
ныне там!

Когда я очнулся от мыслей, то понял, что Катрин идет на некотором
расстоянии от меня и глядит недобро.

- Я о другом думал, - поспешил я оправдаться. - Я думал о бусах и
компьютере.

В лесу, изрезанном тропинками, но почти не загаженном, Катрин постелила на
траву газету. Я поставил на газету банки с пивом .и две из них открыл. Они были
теплыми и плевались пеной.

Солнце пробивалось сквозь молодую и остро пахнущую березовую листву. Мне
захотелось березового сока, но мы опоздали - раз пошла листва, сок не побежит.

- А в детском доме я писал стихи, - сказал я. - Меня звали Лермонтовым.

- Почему не Пушкиным? - спросила Катрин.

- Потому что я имел наглость сказать, что люблю Лермонтова больше.

- А теперь?

- И теперь больше.

- Прочти стихотворение, - попросила Катрин.

- Какое?

- О котором сейчас вспомнил.

- Ты слишком прозорлива, Катрин.

- Мужчина должен думать, что свободен в своих решениях... и капризах.

- Тогда я не буду читать,

- Все равно тебе хочется.

- Я его забыл.

- Ну, как хочешь...

- Только последнюю строфу.

...А капли стучат и плещут в стакане.

Весеннее утро. Рассвет невесом.

И с каждой каплей прозрачнее станет

Мутный сначала березовый сок.

- Это не Лермонтов. Это ты.

Катрин открыла еще одну банку. Сдула пену. Я растянулся на траве и
смотрел, прищурившись, на облака.

- Земля не холодная? - спросила Катрин.

- Я закаленный, я детдомовский.

- Для меня в этом есть анахронизм. Детские дома были сто лет назад. Ими
командовал писатель Макаренко.

- И Железный Феликс.

- Если простудишься, раздружусь, - сказала Катрин. Мне хотелось поцеловать
ее, но ей этого не хотелось. Я спросил:

- Ты хотела бы летать?

- На самолете?

- Сама.

- Без крыльев?

- Без крыльев.

- Это называется левитацией, - назидательно сказала Катрин. - А левитации
не бывает. Это мистика.

- Это мистика для первобытных землян, но не для существа высшего
порядка...

Она склонилась надо мной и посмотрела на меня в упор.

- Угадай мои мысли! - потребовала она.

- Я не умею.

- Тогда почувствуй мои мысли!

- Не мучай меня. Я все равно не признаюсь, так как не хочу получить
пощечину.

- Твое молчание тоже оскорбительно. Она коротко размахнулась и дотронулась
до моей щеки ладонью. Ладонь была сухой и горячей.

- Очень жарко, - сказала Катрин. - И все потому, что ты не разрешаешь мне
закалывать волосы наверх.

- Ты меня не спутала с кем-нибудь?

- Я тебя ни с кем не спутала. Неделю назад ты сказал мне, что любишь,
когда у меня распущенные волосы.

- Ты мне нравишься в любом виде, - заверил я.

- Но с распущенными волосами больше.

- С распущенными больше. Я принял ее жертву.

Она сидела, опершись ладонью о траву. Рука у нее была тонкая и сильная.

- Катрин, - сказал я, - выходи за меня замуж. Я тебя люблю.

- Ты меня не любишь, - возразила Катрин. Я повернулся на бок, дотянулся
губами до ее руки и поцеловал по очереди ее длинные загорелые пальцы.

- Если ты выйдешь за меня замуж, - сказал я, - то я всегда буду казаться
тебе красивым. Как артист Янковский.

- Устанешь, - сказала Катрин. - И я устану.

- Давай попробуем.

- Ты сошел с ума, - заявила Катрин. - Ты же чужой человек, Опасный.

- Агент ЦРУ? - спросил я.

- Хуже, пришелец из космоса.

- Никто, кроме тебя, так не думает, - сказал я. - А гипнотизировать
дураков я умею с детства. Ведь тебя мне не загипнотизировать?

- Разве я знаю? А может быть, я сижу здесь с тобой, потому что
загипнотизирована?

Она сказала это как будто в шутку, а на самом деле серьезно. Она
выпрямилась и забрала от меня свои пальцы.

- Нет, - сказал я. - Я позволил себе сделать это только один раз.

- Знаю. Когда у меня на Красной площади заболел зуб, правда?

- А ты мне даже спасибо не сказала.

Из леса вышла лосиха. У нее было грустное верблюжье лицо. Может, оттого,
что она чувствовала себя неполноценной без рогов. Нас она будто не замечала.
Понюхала пивные банки, глубоко вздохнула и пошла в лес, медленно переставляя
ноги, словно училась ходить.

- А больше ты мне ничего не внушал? - спросила Катрин.

Она была настолько погружена в свои мысли, что не заметила визита лосихи.

Я не ответил ей, потому что лосиха обернулась от густых кустов, в которых
намеревалась скрыться, и посмотрела мне в глаза.