Чтение 2–й страницы книги ~Соблазн~

-- Стой!-- крикнул ему Ложкин.-- У меня квартира сухая!

Ипполит отступил назад, но потом, слыша, как Ложкин вываливает из шкафа
кляссеры и альбомы, вытянул голову, любопытствуя, как тот содержит свои
марки. И увидел: Ложкин достал толстый кляссер, открыл его и замер. Стоял,
согнувшись, спиной к Иванову. И не двигался.

-- Ну что же!-- поторопил Ложкина Ипполит. Марка, завернутая в
туалетную бумагу, жгла ему сердце.-- Нет марки?

Ипполит сказал это, и сердце его, обожженное, натруженное, сжалось до
опасного предела.

-- Есть марка!-- закричал в ответ Ложкин.-- Не спровоцируешь!

Он обернулся и пошел к Ипполиту, неся перед собой раскрытый кляссер,
как на похоронах генералов несут подушки с орденами.

Тем временем Удалов пришел к себе домой, вынул из большой продуктовой
сумки гостя, и тот принялся быстро, ловко и изящно зализывать, поправлять
раздвоенным языком перышки на своем длинноватом теле. Удалов выложил на стол
принесенные из магазина продукты и невольно залюбовался статью и
законченностью форм пришельца из космоса, что третий день проживал у
Удалова, известного всей Галактике как сторонник справедливой дружбы
космических цивилизаций и крупный межпланетный деятель, хоть и занимал он
скромный пост заведующего стройконторой в городе Великий Гусляр.

Пока Удалов разворачивал покупки, чтобы обеспечить себе и гостю
скромную трапезу, в комнату заглянула его жена Ксения и, увидев на столе
пернатую ящерицу с хвостом, почему-то напоминающим деревянную расписную
ложку, скривилась, крикнула:

-- И детей из дому уведу!

-- Не обращай внимания,-- сказала ящерица Удалову, когда Ксения,
хлопнув дверью, убежала.-- У нее нормальная идиосинкразия к ползучим гадам.
Это у двуногих случается. Но мы с тобой знаем, как я красив, в первую
очередь душевно.

-- И внешне ты тоже не урод,-- согласился Удалов, хотя был расстроен.
Приятнее, когда в доме царит мир и жена проявляет гостеприимство.

-- Ксенин характер также небезызвестен в Галактике,-- угадал мысли
Удалова пришелец, которого -- для простоты -- звали Коко,-- бывают жены и
хуже. Ты мне кефир согрей. Я предпочитаю разогретый кефир.

И уже потом, когда сели ужинать, Коко добавил:

Моя жена тебя бы тоже не вынесла.

-- Посмотрел?-- спросил Ложкин, стараясь захлопнуть кляссер.--
Убедился?

Ипполит Иванов ловко прижал пальцами край кляссера, не давая ему
закрыться. Он пытался разглядеть марку получше. Марка была на листе в гордом
одиночестве. Тот же мужественный взгляд пилота, та же скромная надпечатка,
даже та же маленькая буква "ф" в слове Сан-Франциско.

Но не это смутило Ипполита. Не это привлекло его тренированное зрение.
Человек, который смог угадать такую марку в луже, да еще оборотной стороной
наружу, сразу увидел деталь, которая повергла его в растерянность.

Правый нижний угол марки занимал почтовый штемпель. Ясный, четкий, на
котором без труда угадывались буквы "... нинград". Причем первая буква
наполовину была срезана зубцами марки, а последняя чуть-чуть вылезала на
боковое поле. Точно такой же почтовый штемпель, точно так же расположенный,
был на марке, найденной Ивановым. Но штемпели на двух марках не могут быть
идентичными!

-- Все!-- старик Ложкин вырвал кляссер из руки Иванова, захлопнул его и
прижал к впалой груди.

-- Нет,-- ответил Иванов.-- Не все. Тяжелое предчувствие требовало
энергичных действий. Он не мог остаться при подозрении. Любая ложь
невыносима!

Иванов достал из кармана паспорт, из него сложенную вчетверо туалетную
бумагу, из нее почтовую марку. Смело сделал три шага в комнату и положил
свое сокровище на стол.

Об(r)яснитесь,-- сказал он тихо.

Старик Ложкии смертельно побледнел и спросил, еле шевеля губами:

-- Откуда это у тебя?

-- Сколько еще пробудешь у нас?-- спросил Удалов у Коко.

Коко допил из блюдца кефир, закусил конфеткой, облизал зеленые губы и
лениво разлегся среди чашек и тарелок.

-- Как дела пойдут,-- сказал он.-- Сам понимаешь, научная командировка.
Пока задание не выполню, придется у вас ошиваться. Но я не в обиде на
начальство. И на Землю летать люблю.

-- А в чем задание, если не секрет?-- спросил Корнелий Удалов.

-- Дирекция института запланировала коллективную монографию "Концепция
честности и чести в масштабе Галактики". В тридцати томах. Сроки поджимают,
а еще и половина полевых исследований не завершена.

-- И многих мобилизовали?

-- Всех этот деспот разогнал, отсохни его хвост!

Удалов вздрогнул. Ему еще не приходилось слышать, чтобы друг Коко
употреблял такие сильные выражения.

-- Могло быть хуже,-- сказал Удалов.-- Для тебя.

-- Мне повезло. Попал на сравнительно устойчивую планету.

-- Чай будешь?

-- Три кусочка сахару. А у тебя прошлогоднего клубничного варенья не
осталось?

-- Ксюша куда-то спрятала.

-- Этого следовало ожидать.

-- Ты уже с кем-нибудь встречался?

-- Нет, неделю провел в библиотеках. Ночами работал, сам понимаешь,
приходится хранить инкогнито. В Историчке меня чуть кот не сожрал. И зачем
только они допускают кошек в библиотеку? Я анонимку написал их директору,
чтобы котов не пускали.

-- Это правильно,-- согласился Удалов.-- Правда, от мышей тоже вред
бывает.

-- Здесь я кое-кого опросил,-- продолжал Коко, постукивая твердым
концом хвоста по столу.-- Побеседовал.

-- Как же так? В твоем облике?

-- Не беспокойся, я своими ограничивался. С Сашей Грубиным провел
вечерок, старика Ложкина навестил. Только доставил старику неприятность.

-- Ты? При твоей деликатности?

-- Нечаянно. Он свои почтовые марки смотрел. Знаешь ведь, некоторые
люди странно себя ведут -- собирают кусочки бумаги -- так называемый сорочий
эффект. Занятие бессмысленное, но любопытное для строительства поведенческой
модели землян.

-- Не всегда бессмысленное,-- сказал Удалов.-- Эти марки больших денег
стоят. А у вас что, сороки водятся?

-- Сорок нет. Это из моего земельного опыта. Или земляного?

-- Земного.

-- Спасибо. Об относительной ценности марки я наслышан. Ты бы видел,
какое лицо было у Ложкина, когда я хвостом задел его любимую бумажку. Можно
было подумать, что сгорел дом. Но я это об(r)ясняю не жадностью в чистом виде,
а коллекционным остервенением. Тебе нравятся термин? Я сам его придумал.

-- Так, значит, ты ему любимую марку погубил?

Не бойся, как погубил, так и восстановил.

-- Я, понимаешь, спешил под дождем, я, понимаешь, переживал!--
возмущался в соседней квартире Иванов.-- А я марку, оказывается, возвращал
не человеку, а жулику!

-- Жулику? А ну, бери свои слова обратно! Пинцетом проткну за такое
оскорбление!-- Руки Ложкина тряслись, в уголках рта появилась пена.

-- Моя марка и твоя марка -- копии или не копии?

-- Похожие марки, и все тут! Совпадение!

-- Совпадение в луже не валяется. Рассказывайте все, а то созову
филателистическую общественность. Ни перед чем не остановлюсь!

-- Ничего не знаю,-- сказал Ложкин, отводя взор в сторону, к комоду.

-- Ладно,-- сказал устало Иванов. Он подобрал со стола свою марку, к
которой уже не испытывал никакого душевного расположения, и отступил в
переднюю, откуда об(r)явил:-- Первым делом поднимаю Гинзбурга.

С ним идем к Смоленскому, оттуда прямым ходом к Штормилле -- нашей
совести и контролю.

Ложкин упрямо молчал.

-- Вам больше нечего сказать?-- спросил на прощание Иванов.

-- За всю мою долгую жизнь...-- начал было Ложкин, но голос его
сорвался.

В иной ситуации Иванов пожалел бы старика. Но дело шло о серьезном.
Если в Великом Гусляре кто-то научился подделывать такие марки, как "перелет
Леваневского", значит, в будущем коллекционеру просто некуда деваться.

Иванов решительно спустился по лестнице, вышел во двор, кинул последний
взгляд на освещенные окна Ложкина. Дождь не ослабел, капли были мелкие,
острые и холодные. Иванов пошел к воротам.

-- Стой!-- раздался крик сзади. Ложкин, как был, в халате, выбежал из
дверей шатучим привидением.

-- Не губи!-- закричал он.