Чтение 2–й страницы книги ~Долги~

По порядку - первый долг следовал Машке. Я запасся бутылкой сухого,
тортом, купил букет белых цветов, названия которых и поныне не знаю - они
один зимой и продаются у нас, кажется хризантемы, - и отправился.

Адрес еще уточнил в горсправке.

Перед дверью постоял. Покурил.

Машка сама открыла. Толстая, нездоровая на вид. Секунду смотрела,
узнавая.

- Ой, Тишка! - и повисла у меня на шее. - Тыщу лет!

Я видел ее как бы раздвоенно, не в фокусе, - глазами и памятью, и
было чуть больно и печально, пока изображения не совместилась и она не
стала прежней Машкой, какую я всегда знал.

- С цветами! С бутылкой! Ну же ты лапуня!..

- Машка, - сказал я, - за мной должок.

Она отодвинулась взглядом.

Я вынул два рубля и подал:

- Восемнадцать с половиной лет. Вот - взбрело в голову...

- Ты что, спятил? - осведомилась Машка с собранным лицом. Она,
похоже, заподозрила, что я решил расплеваться и демонстрирую жест.

- Спокойно, - успокоил я. - Просто я, понимаешь, немножко разбогател,
и вдобавок мне нечего делать; и вдруг как-то припомнилось...

Она с исчезающей опаской послушалась, взяла.

- И черт с тобой, - удивилась она. - Раньше я за тобой
ненормальностей не замечала. Да раздевайся, чего встал. Или только за этим
приехал?

- Обижаешь, мать, - облегченно поспешил я. - Накормишь?

- Другой разговор. Цветы. Ну обалдеть! Спасибо, - чмокнула меня и
впервые удалилась из захламленной прихожей: - Вова! Кто к нам пришел!

Вовку Колесника, ее мужа, я знал со студенческих времен. Изменился он
мало; приветствуя, мы друг друга похлопали.

Продолжалось обыденно: ну, пришел в гости... быстрое хлопотание,
стол, рюмки, цветы в вазе. Представили свою шестнадцатилетнюю дочку,
довольно милую, попутно упрекнув ее в слабовыраженности интересов. Сели
вчетвером. Машка сияла.

- Где работаешь-то?

- Пишу, - сказал я, не то чтобы надеясь, что они меня читали...

- Да? Где тебя печатали?

- Ерунда, - небрежно махнул я рукой. - Так, печатаюсь. Телефильм тут
недавно, "Зимний отпуск", не смотрели?

- Нет. А что, ты ставил?

- Не совсем, - сценарий мой.

- Так молодец!.. - стали радоваться они. - Его по второй программе
еще будут показывать? Знали бы... чего ты не предупредил-то?

Вовка преподавал в институте, Машка по-прежнему торчала в библиотеке;
разговор пошел о делах... Когда-то Машка здорово играла на гитаре. И пела.
И могла в стройотряде матом поднять на работу бригаду ребят.

- ...Гитара-то в доме есть, Машка? - спросил я.

- С ума сошел, - отреклась она, - десять лет в руках не держу.

- Возьми-и, - в голос заканючили Вовка и дочь Света.

После сухого Вовка твердо выдержал супругин взгляд и достал водку.
Постепенно все стало хорошо, по-свойски, без нарочитости и напряжения,
Машка без повторных просьб сама принесла гитару и пела те, старые песни, и
было приятно еще от того, как смотрела на меня - писатель - юная дочка.
Отпустили меня только в половине первого, - поспеть на метро. Мне неловко
было говорить, что поеду я все равно на такси. Да и - им-то завтра на
работу.

Засыпал я с удовлетворением. Первый пункт намеченной программы был
выполнен толково.

Со вторым долгом обстояло сложнее.

На третьем курсе я одолжил у дяди Валентина червонец.

Зимним вечером мы с ребятами в общежитии тосковали: изыскание
ресурсов окончилось безнадежно. Я плюнул, оделся и пошел к дяде, благо жил
он через два дома. Надо заметить, время перевалило за десять, а стопы в
его дом я направлял второй раз в жизни.

Долго звонил, вознамерившись не отступать (они рано ложились). Дверь
открылась неожиданно - дядя в ночной старомодной рубашке до пят холодно
смотрел на меня.

Я шагнул, набрал воздуха и принялся сбивчиво врать про замечательный
свитер, продающийся срочно и безумно дешево, так необходимый мне в эту
холодную зиму, - да и не хватает-то всего восьми рублей. Не дослушав, дядя
вышел, вернулся с десяткой, улыбнулся, потрепал меня по плечу, пресек
приличествующие расспросы о жизни и здоровье и дружелюбно подтолкнул к
выходу.

Червонец был пропит через полчаса.

Глубокую симпатию с дядиному стилю общения я храню.

Дядя умер через несколько лет.

Я купил шоколадный набор за шестнадцать рублей (дороже не нашел) и
поехал к тете, его вдове, которую не видел десять лет.

Тетя стала суровой и даже величественной старухой.

- Никак Тихон, - сощурилась она. - Заходи. Никак в гости сподобился.
Порадовал. А я думала, уж только на моих похоронах встретимся. В тебе
крепки родственные связи.

Я был препровожден в комнату, картиночно чистую, словно вещи здесь
век хранили раз навсегда определенное положение. Последовали наливка и
типично родственный разговор, который легко представит каждый... Я не мог
решиться. Конфеты лежали в портфеле.

Но незаметно переключились на дядю: его доброта, таланты... и я в
самых благодарственных тонах прочувственно изложил ту давнюю историю.
Тетка выслушала спокойно, тихо усмехнулась. И коробку конфет приняла как
безусловно должное и приличествующее.

- Тетя Рая, - приступил я тогда. - Все собираемся, собираемся...
Поймите правильно. Свербит у меня... Ерунда, - но... Поймите, мне просто
очень хочется, возьмите у меня, пожалуйста, этот червонец.

- Что ж, - она кивнула согласно. - Давай.

Мы распрощались друзьями. Я чувствовал, что следующее свидание теперь
произойдет раньше ее похорон. Хотя уже в подъезде понял, что вряд ли...

Чуть-чуть - чуть-чуть продолжало свербить...

С десятирублевым букетом я поехал на кладбище.

Там березы гасли в пепельном небе, тени затягивали слабо расчищенные
в снегу дорожки. Я долго искал дядину могилу. Найдя, снял шапку, опустил
цветы на сумеречный снег.

- Такие дела, дядя, - сказал я. Закурил и надел шапку - холодно было.
Постоял, подумал... - Может, не такое уж я животное, хоть и не общаюсь с
родственниками. Дела, знаешь. Да и о чем разговаривать-то при встречах? А
по обязанности - кому это нужно, верно?.. Но я помню все. Хороший ты был
мужик. Ей-богу, хороший. Пускай тебе воздастся на том свете и за червонец
тот, если таковой свет имеется. А я - вот он я...

То ли вечерний воздух кладбищенский, стоящий и чистый, пахнущий
зимним простором, так действовал, то ли само пребывание в месте подобном,
то ли просто собой я доволен был, - но уходил я с умиротворением.

На ночь я перечитал "Мост короля Людовика Святого". Когда-то я тоже
хотел написать такую книгу.

"8 р. - Тамаре Ковязиной. (Нечем было срочно заплатить за телефон).

12.50 - Ваське Синюкову. (Моя доля за диван, подаренный на свадьбу
Витье Гулину).

4 р. - Виталику Мознаиму. (За что?..).

7 р. - Егору Карманову. (Не хватило на билет из Сыктывкара. И обещал
прислать блесны и леску).

3 р. - Володе Зиме. (Пивбар).

11 р. - Б.Кожевникову. (Покер.)

10 р. - Томке Смирновой. (Новый год.)

40 р. - Витьке Андрееву. (Снятая комната, два месяца.)

8 р. - Дмитриевым. (Шарф.)

8.12. Бате (Горшкову). (Пари.)

4.42 - Боре Тихонову. (Пари.)

5 р. - Игорю Гомозову. (Оставался без копейки.)

Володе Подвигину - списаться - Барнаул - обещал прислать парик.

Кабак - Королеву; Флеровой. Бутылка - Цыпину;

Человек с возрастом определяется, твердеет, исчезает внутренняя
коммуникабельность, новых друзей нет, старые удерживаются памятью юности -
а при встрече вдруг вместо симпатяги и умницы натыкаешься на полную
заурядность: "где были мои глаза?.."

Старая истина открылась мне не сейчас; а не сентиментален. Я платил
по счетам. Червячок постепенно рассасывался, как бы превращаясь в
невесомую взвесь, сообщавшую дополнительную прочность веществу души. Но