Чтение 2–й страницы книги ~Обмен ненавистью~

ломкого скрипа - даже на взгляд - кремовая рубашка.

И он улыбается.

- Доброе утро, Леонид Романович. Или, скорее, добрый день?

Это доносится уже из комнаты. Когда он успел войти? Я не знаю. Видимо,
я на секунду отключился, увидев его. Но упрекать себя за малодушие было бы
лицемерно.

- Ну где же вы, друг мой?

Снова эта картавая интеллигентская капризинка. Он сидит в кресле около
журнального столика, столик протерт от пыли, на салфетках две чашечки с
дымящимся кофе, сахарница, вазочка полна бисквитов. Вчера, кстати, там
была только безнадежно одинокая конфета "Чародейка", по старости
обреченная на вечную жизнь.

Кто-то не поверит! - но меня не удивляют ни кофе, ни бисквиты, ни вся
эта абсолютно булгаковская сцена; более того, я спокойно сажусь напротив
него, накинув край пледа на плечо, и если меня что-то и тревожит, то
только полное отсутствие удивления.

- А зачем же нам нужны лишние эмоции? - разводит руками гость. - Совсем
не нужны. Кстати, можете звать меня Володей.

И, чуть помедлив, добавляет:

- А чтобы между нами не было неясностей, я покажусь вам таким, каков
есть.

На долю секунды он мутнеет, а потом превращается в огромного
сизо-зеленого жука, точнее - не вполне жука, но в существо, более всего
похожее на земных жуков. Вот разве что вместо лапок у него щупальца, а
брюхо словно бы выложено из семиугольной смальты.

Вот теперь мне ясно, почему я так спокоен. Видимо, он принял для этого
меры, потому что в противном случае ему очень долго пришлось бы ждать
разговора со мной.

- Разумеется, принял, - усмехается он, теперь уже опять человеческой и
даже очень симпатичной улыбкой. - Мне же с вами поговорить нужно, а не
инфаркт провоцировать. Итак, я - Володя.

Как могу, изображаю приветливое лицо и выжидательно смотрю на гостя. Я
- весь внимание.

Володя одобрительно подмигивает... впрочем, нет! - подмигнуть было бы
слишком вульгарно для столь лощеного джентльмена; он просто поводит бровью
и, отхлебнув кофе, тихо, почти по слогам, выдыхает одно-единственное
слово:

- Аннушка.

Готово. Меня передергивает. Ладони леденеют. Это плохо, это
ненормально, я знаю, но поделать с собой не могу ничего: резиново прыгают
губы, перед глазами мгла, и сквозь мглу проглядывают веселые, немного
кошачьи глаза на холеном миловидном личике...

...Аннушка...

...и моя дочка, Аленочка, крепко обнимает меня за шею и шепчет:
"Папочка, папа, не уходи" - и никак не хочет оторваться...

...и снова обаятельная улыбка, пухлые руки...

...и Марина, жена моя, нежно гладит эти руки и оловянными от
преданности глазами ест свою лучшую подругу, об(r)ясняющую ей, как жить и
почему без меня вполне можно обойтись...

..."Маришенька, ангел, разве нам плохо с тобой?.."

...и Славкина жалеющая гримаска: "Старик, ну пойми, ну бывает, в Дании
их даже регистрируют"...

...в висках чмокающий стук...

...и дом мой, ставший расхристанной берлогой затравленного подранка...

...Аннушка...

...и все это вместе - ненависть, бессильная ненависть, сводящая с ума,
трусливая ненависть слабовольного интеллигентишки, который не имеет права
позволять себе сильные страсти...

...во всяком случае, наяву.

Щемит сердце, гудят виски, еще немножко, и я...

И я прихожу в себя.

Полное спокойствие. Володя откидывается на спинку кресла, и кресло
деликатно всхлипывает. Кажется, он подул мне в лицо.

- Как видите, я позволил себе заглянуть не только в ваши сны, но и в
ваши мысли, - мягко говорит Володя. - Но, поверьте, отнюдь не из праздного
любопытства. Напротив...

Теперь он говорит, словно не видя меня. Словно знает, что я буду
слушать. И не ошибается. Я слушаю. Очень внимательно. Не пропуская ни
слова. Как никого в жизни.

- Леонид Романович, - говорит Володя, - мы с вами взрослые люди... то
есть я, конечно же, не человек для вас, как и вы для меня, но мы разумны и
взрослы и, значит, всегда сможем понять друг друга, а следовательно,
назвать нас людьми не столь ошибочно, как может показаться на первый
взгляд...

У него странная, непривычная манера говорить. Сейчас так не умеют -
обстоятельно, с отступлениями, с раз(r)яснениями, с обволакивающими паузами;
такую манеру мы давно и под самый корень извели вместе с уроками закона
Божьего, казачьими чубами и правильно расставленными ударениями; нет
больше этого искусства, нет и не будет, - и, слушая плавный Володин
говорок, я окончательно осознаю, что передо мной - существо не из нашего
мира, отнюдь; я понимаю это гораздо ярче и яснее, нежели в тот миг, когда
увидел зеленого жука, чопорно сидящего в кресле.

- Итак, Леонид Романович, - продолжает Володя, - я полагаю, вы
признаете, что ненависть утоляют не муки недруга, но его физическое
исчезновение. Истязать подобного себе не просто недостойно. Это
бессмысленно, гадко и даже, простите за прямоту, патологично. Вы на пороге
паранойи. И, поверьте, я вас понимаю. Вы согласны со мной?

Он переводит дыхание, глядя мне в глаза. Я медленно киваю. Зачем
оспаривать собственный ужас и свою же неспособность преодолеть отчаяние?

- Бессмысленно, Леонид Романович. Это непреодолимо. Нет ничего страшнее
бессильной ненависти. Вам вдвоем тесно. Ведь так?

И вдруг голос его срывается в наждачный хрип:

- Но вы не можете сделать этого. Не можете уничтожить подобного себе. А
еще вы учитываете последствия. Социальные последствия! Так или нет?

И снова он прав. Не нужно даже показывать это.

- Ну а если так...

Володя выпрямляется. Он неотрывно смотрит глаза в глаза, и я вдруг
вижу, что веки его воспалены и в желтизне зрачков застыла мутная
непроглядная тоска. Мне страшно; я словно смотрю в зеркало.

- Если так, Леонид Романович, я предлагаю вам обмен ненавистью!

Кончилась выдержка! Он говорит теперь быстро и сбивчиво, путаясь, сам
себя перебивая и одергивая, как я сам изредка, когда молчать совсем уже
невмоготу и нельзя не сорваться в хрип, и слава Богу, если только в хрип,
а не в слезы.

У Володи беда. Такая же, как и у меня. Или не такая. Неважно. Суть
обиды мне не понять, как и Володе непонятна суть моего чувства к Аннушке.
Но мы связаны. Импульс ненависти, понятно, Леонид Романович? Нет? Ну и не
надо. Главное мне ясно. Самое главное, что мы - и больше никто! - способны
друг друга спасти.

- Только минута, Леонид Романович! Одна минута об(r)ективного времени. И
у нас, и у вас. Может, и меньше. Но вы будете лицом к лицу с _ним_, и вы
_его_ узнаете. А я - здесь - узнаю _ее_. Вам ясно? Минута - это очень,
очень много. После - обратный обмен.

Невероятно, но он достает из кармана "беломорину", заламывает мундштук,
чиркает спичкой и глубоко-глубоко затягивается. Пальцы у него ярко-желтые
от табака, я только сейчас это заметил. А на щеках выступают ярко-красные
пятна.

- Вы понимаете? Понимаете? Алиби, полное алиби! Вы сейчас дома,
свидетелей десятки. _Она_ в другом городе, не так ли? Очевидцам даже не
поверят, когда они станут лепетать про зеленого жука... как не поверят и
тем, кто в моем мире увидит чудовище, подобное вам... простите, Леонид
Романович...

Третья затяжка - и в ноздри бьет вонь паленой бумаги.

Володя давит окурок в кофейной гуще. Теперь его никак не назовешь
лощеным джентльменом.

- И последнее. Запомните хорошенько: вы не убийца. И никогда им не
были. Вы раздавите жука. Мерзкого зеленого жука. Существо. Нечто. Больше
того, возможно, это будет всего лишь наваждением, как и весь наш разговор.
Вы ведь меня понимаете?

Он с силой провел по лицу ладонью - сверху вниз. Помолчал. И закончил
фразу почти спокойно:

- Разумеется, эти же доводы действительны и для меня.

Если бы в висках не постукивали крохотные острые молоточки, я решил бы,
что тоже почти спокоен. Но они частили. Да еще в груди, чуть ниже
солнечного сплетения, ворочался тяжелый сгусток, подталкивая вверх
тошноту.

Миловидное, несколько кошачье, совсем немножко подкрашенное лицо
мелькнуло перед глазами, заслонив Володю. Аннушка посмотрела словно бы
даже жалеючи, с эдаким привычно-презрительным превосходством. И когда
трудно, словно сквозь вату, в уши пробился медленный голос, совсем
незнакомый, я не сразу понял, что этот голос - мой.

- Гарантии?

- Абсолютные! - откликнулся Володя. - Ненависть размыкается в момент
удовлетворения. Вы не сможете вернуться из моего мира, не сделав
необходимого. Я соответственно из вашего.

Мы встали одновременно, словно связанные пуповиной. В сущности, так оно
и было на самом деле.

- Итак, Леонид Романович, вы окажетесь прямо перед _ним_...

- Простите, Володя, но я еще не...

- Ошибаетесь, друг мой. Вы уже решили.