Чтение 2–й страницы книги ~Винсент Ван Гон~

Заказываю себе костюм - мешковатые длинные брюки в полоску, пиджак без

плеч, черный цилиндр с мягкими, изгибающимися полями. Проходит две

недели, приготовления закончены, погожим вечерком мы отправляемся в

Институт на Клиши. Сонному охраннику Кабюс объясняет, что я

приглашенный на ночь хроноспециалист. Коридоры, повороты, коридоры,

нигде ни души. Кабюс открывает своим ключом дверь во Временную Камеру.

Техника была такая: указатель ставится на нужный год, месяц, число и

час. Затем включение на полсекунды, чтоб бросить взгляд вокруг, еще

одно, на две секунды, для более детального осмотра, и окончательный

перенос. Эти предварительные включения начали практиковать после того,

как одного знаменитого палеонтолога перематериализовали за сто тысяч

лет назад в каменный век прямо перед разинутой пастью пещерного льва.

У меня все прошло нормально. Оглянулся один раз, огляделся другой, и

вот я уже в Париже 10 мая 1895 года в полдень воскресенья.

Забавная, скажу вам, штука - попадать в чужое время. Первое, что всегда

поражает, - тишина. Если взять город моей современности или, к примеру,

вот этой, 1970 года, то, несмотря на борьбу с шумом, дай бог услышать,

что в двух шагах от тебя делается. У нас ближние звуки забивают все

дальние. А тут явственно раздавались не только шаги прохожего

неподалеку, но стук кареты за углом и даже слабенький звоночек конки

квартала за три. Ну потом, конечно, отсутствие автомобилей, чистое

небо, свежий воздух, из-за чего создавалось впечатление, будто все

обитатели этого мира прохлаждаются на курорте.

Возник я тут же, на старом бульваре Клиши - собственно на том месте,

где была Камера. Ну и побрел - приличный молодой человек, хорошо

одетый, с тростью и большим саквояжем. Должен признаться, что меня

одолевала странная, сумасшедшая радость. С трудом сдерживался, чтоб не

выкинуть какую-нибудь штуку - разбить, скажем, стекло в витрине,

перевернуть карету или дернуть за нос разряженного щеголя, важно

шествующего навстречу. Мой рост по сравнению с другими прохожими делал

меня просто гигантом, я чувствовал, что при любой выходке могу остаться

безнаказанным. Тут ведь еще не слыхали о том, что стометровку можно

пробегать за восемь с половиной, а в длину прыгать на девять и восемь.

Посмеиваясь про себя, прошагал одной улочкой, другой, миновал небольшое

кладбище, подъехал одну остановку конкой, плутал некоторое время в

переулках и добрался до номера 8 по улице Донасьон.

Домик, крылечко, садик, клумбочки с цветами - все маленькое,

игрушечное, дробное, не такое, как в нашем или в вашем времени. Дергаю

ручку проволочного устройства со звоночком - тишина, только пчелы

колдуют над желтыми лилиями. Дергаю снова, внутри в домике какое-то

шевеление, и на крыльцо наконец выходит женщина средних лет - глаза

чуть навыкате, выражение лица испуганное. За ней старушка служанка.

Здороваюсь через забор и объясняю, что я иностранец, слышал о

произведениях Винсента Ван Гога, которые здесь хранятся, хотел бы их

посмотреть.

Хозяйка, эта самая Иоганна, несколько успокаивается. Старушонка

отворяет калитку, поднимаюсь на крыльцо. Дом состоит из трех комнаток.

В первой что-то вроде гостиной, вторая вся завалена папками и бумагами,

третья, как я догадываюсь, служит спальней для мадам и для служанки.

Обстановочка в целом бедная. Хозяйка спрашивает, от кого я слышал о

картинах Винсента, я называю какие-то вычитанные в справочниках и

монографиях имена. Она удовлетворена, на лице появляются оживленье и

даже сдержанная скромная радость. Ведет меня на второй этаж в мезонин

или, вернее сказать, на чердак. Темновато, тесно, и здесь на грубых

стеллажах расположены работы Винсента Ван Гога.

Подлинники.

Берусь их просматривать, и вдруг мною овладевает глубокое недоумение.

Почему он считается великим художником? В чем его гениальность?

Понимаете, когда я смотрел репродукции в роскошно изданных альбомах и

читал всевозможные славословия, это было одно. Но теперь картины передо

мной на чердаке, у меня есть возможность увидеть их напрямую, а не

через облагораживающую призму времени, и становится ясно, отчего ему

удалось за всю жизнь продать только одно-единственное произведение. На

пейзажах деревья - двумя-тремя мазками, дома - грубыми пятнами. Если он

делает, например, огород, то не разберешь, что там посажено - капуста

или салат. Нигде нет отделки, этакой, знаете, старательности, повсюду

поспешность, торопливость, небрежность. Впечатление, будто все, что он

видел, ему хотелось огрубить, исказить, искорежить. Я начинаю

догадываться, что слава большинства знаменитых художников, а может

быть, и поэтов - не столько их заслуга, сколько результат шумихи,

которую позже поднимают всякие критики и искусствоведы. Каждому из нас

с детства попросту вколачивают в голову, что, скажем, Шекспир и

Микеланджело - это гении, а без такого вколачивания мы бы их ни читать,

ни смотреть не стали. Все это проносится у меня в мыслях, но вида я,

естественно, не подаю и говорю себе, что мое дело маленькое, раз за Ван

Гога будут платить такие ЕОЭны.

Повертел в руках одну вещь, вторую, обращаюсь к хозяйке дома - служанка

торчит здесь же в дверях - и говорю, что мог бы купить, если не все, то

хотя бы главное. Холстов этак двести. Иоганна Ван Гог поднимает на меня

свои бледные глаза. "Купить?" Да, именно купить и заплатить наличными

любую цену, которую она назначит. При этих словах вынимаю из кармана

пачку тысячефранковых билетов, развертывая их веером. И что же я

получаю в ответ? Предсгавьте себе, что глаза выкатываются еще больше,

увядшая дама склоняет голову и тихим, но твердым голосом сообщает мне,

что картины непродажные. Она, видите ли, уверена, что брат ее покойного

мужа Винсент Ван Гог сделал очень много для искусства, в будущем он

должен принадлежать человечеству, и поэтому она не считает себя вправе

продать его произведения частному лицу. Она намерена издать его

переписку - та самая комната, заваленная бумагами, - и надеется, что

после этого люди поймут, каким прекрасным человеком и гениальным

художником Винсент был. Продать она ничего не может, но, поскольку мне

нравятся его вещи, она готова подарить несколько рисунков.

Я выслушиваю все это вежливо, притворяюсь, будто обиделся, и говорю,

что либо все, либо ничего.

Штука-то в том, что мной был учтен и этот вариант. За день до отъезда я

заглянул к знакомому аптекарю и выудил у него особый пузырек, который в

нашей эпохе употреблялся для перевода диких зверей из одного

заповедника в другой. Вы надавливаете кнопку, задерживая при этом

дыхание секунд на сорок, а все живое в тридцатиметровом радиусе

погружается в глубокий сон. Пожимаю плечами, сую деньги в карман и

нащупываю там пузырек. Обе женщины тотчас начинают зевать, тереть глаза

и через полминуты опускаются там, где стояли. Я же извлекаю из саквояжа

второй, поменьше и неторопливо принимаюсь отбирать картины. Помню, что

взял "Башню Нюэнен", "Подсолнухи", "Кафе в Арле" - около двух сотен

холстов и картонов. Заглянул еще в комнату на втором этаже и прихватил

две папки с письмами. Набил, короче говоря, до отказа обе свои емкости,

вышел, нанял карету и спокойненько доехал на бульвар Клиши. С Кабюсом

мы договорились, что он выдернет меня через сутки, для чего мне

следовало быть в назначенное время на том же самом месте, где я

перематериализовался. Переночевал в маленьком отеле, к полудню вышел на

улицу, поднял повыше оба саквояжа. Секунды бегут на ручных часах,

мгновенное небытие (нулевое состояние) - и я уже во Временной Камере, в

Институте нашего века, а все, только что происходившее, откатывается на

сто лет назад. Поворачивается ключ в замке, передо мной лисья мордочка

Кабюса. Тотчас замечаю, что мой приятель стал чуть поменьше ростом и

еще длинноносое, чем раньше.

Он оглядывает саквояжи.

- Привез?

-Привез. Почти что весь Ван Гог.

- Что за Ван Гог? Мы же договаривались насчет Паризо.

- Какой Паризо?

Не можем, одним словом, друг друга понять. Но спорить некогда, надо

выносить саквояжи из Института. Благополучно минуем охрану. Кабюса я

завез домой, сам еле дождался утра, беру несколько холстов и мчусь в

тот художественный салон. Поднимаюсь сразу наверх и говорю лысому

владельцу, что могу предложить Ван Гога. Тот поднимает брови.

- А кто это такой?

- Как кто?

Хозяин салона нажимает кнопку, появляется тот старикан с усами. Хозяин

спрашивает, знает ли он Ван Гога. Старикан заводит взор к потолку,