людей; писем порой занятного содержания, но в основном - скучных
приглашений и предложений. Одно из писем привлекло мое внимание: письмо
было напечатано на плотной бумаге с гербами, назначение и смысл которых
были непонятны. Но больше всего меня заинтересовало то, что в письме
напрочь отсутствовали знаки препинания. Письмом меня приглашали посетить
Остров Воскресения; к письму прилагались карта, на которой были изображены
шесть островов. (Шестой остров, самый большой, лежал в отдалении на
северо-востоке, он был вытянут и изогнут, как бумеранг.) Кроме карты и
приглашения отдохнуть, в письмо был вложен авиабилет и описание
достопримечательностей архипелага. Я начал читать, среди перечисляемых
красот упоминались "замечательные туманы по утрам". И тогда я услышал зов
судьбы.
семи; после долгой трясучей ночи в вагоне остановка показалась мне
спасением; я поднялся с полки, осторожно, чтобы не разбудить отца, прошел
к дверям и выглянул. До той минуты я еще никогда не видел моря, не видел я
его и сейчас - оно было скрыто туманом - оно лишь угадывалось за странными
колыханиями непрозрачного воздуха, ползущего по спинам изогнутых трав. Я
сделал несколько шагов и травы расступились, я ощутил под ногами тяжело
сминающуюся влажную рябь песка; я услышал: шшш... - долгий выдох волны.
Вагоны дернулись и поплыли мимо почти беззвучно, туман гасил каждый звук
и, в то же время, делал каждый звук отчетливым, как мазок на чистом
холсте. Колеса прокатывались, придавливая глухо скрипящий рельсовый стык;
рельс прогибался, опускался, поднимался снова.
дотягивались до моих ног. Я сел, чтобы смотреть на море. Меня не волновало
то, что ушел поезд, наверное, уже тогда я воспринимал жизнь как игру,
ценил в жизни лишь радость и красоту игры и совсем не боялся проиграть...
Я видел лишь туман, он был совершенно бел, не так: его белизна была
совершенно - ничего, кроме белого цвета. И, тем не менее, он имел формы,
контуры, объемы, которые перетекали, сменяя друг друга, бесконечно просты
и разнообразны. Тогда я понял, что когда-нибудь я нарисую этот туман; я не
знал, как это сделать, но знал, что это сделаю.
впечатлении. Оно жило и живет во мне; живет, как дерево в яблочной
косточке, как слова еще не произнесенного признания в любви. Наверное,
такие минуты и составляют смысл нашей привычно пустой жизни; я никогда не
понимал печали Экклесиаста: "Нет ничего нового под Солнцем" - есть
кое-что.
что-либо, хотя бы немного соответствующее тому детскому впечатлению, но до
сих пор не нашел нужной натуры. Поэтому я не раздумывая согласился с
предложением посетить Острова.
преувеличение, потому что вода едва доходит до щиколоток. Дно ручья
вымощено гладкими камешками одинаковых размеров, оно совершенно плоское; я
никак не могу отделаться от впечатления, что иду по мостовой. Ручей широк
- метров пять или шесть; вечерами, после грозы, его невозможно ни перейти,
ни переплыть.
прозрачен, я успеваю сделать несколько набросков. Потом я заканчиваю по
памяти этюд небольшого формата. Я работаю алла прима - я знаю, что
продолжить начатое мне уже не захочется. Это не лень, просто все, что я
делаю, мне не нравится. Я чувствую, как подступает тоска.
корня. Танец - имитация охоты или полового акта, песня - имитация этой
имитации, литература - имитация песни. Значит, веселье, музыка, книги -
все это не для тебя. Ты можешь обманывать себя всю жизнь и, если есть
перед кем, то ты никогда не устанешь притворяться. Но если ты один - один,
как Бог в еще не созданной Вселенной, то имитации не обманывают тебя и,
стоит только приостановиться, как тоска сжимает твое горло безжалостными
челюстями вампира и пьет твою соленую кровь, захлебываясь от голодного
нетерпения. И ты еще можешь сбежать, но только в дремучий лес работы,
работы и снова работы; там твои раны закроются и ты будешь бродить
кругами, заблудившись, и ждать, пока какая-нибудь Золушка выведет тебя
отсюда и возьмет с собой, а ты сделаешь ее принцессой в благодарность за
это. Нет, Золушки поступают проще - они ищут себе принцев во дворцах.
Все-таки Фрейд был прав - мы начинаем и заканчиваем одним и тем же. Тоска.
песок, как молоко, на других - песок всех цветов спектра, почти всех. Это
еще одна достопримечательность острова.) У воды стоит женщина; не замечая
меня, она смотрит в сторону почти невидимого моря. На мгновение ко мне
возвращается надежда встретить свою Золушку, видимо, я все же романтик.
фигура женщины на берегу. Женщины любопытны, это их главное свойство,
редкая женщина не захочет подойти и взглянуть, как рисуют ее собственный
портрет. Если она не подойдет сейчас, значит, у нее слишком много своих
забот, а с такими людьми бесполезно заводить знакомства. Множество мыслей
подобного рода мгновенно рождается где-то на дне моего сознания; они
размножаются быстро, как древние одноклеточные; размножившись, они
заполняют все свободное пространство и начинают поедать друг друга - идет
обычная, в миллиарды раз ускоренная эволюция. Эволюция заканчивается на
одной огромной, взлетающей к небу мысли - что-то вроде тяжеловесного
крылатого ящера, обреченного на вымирание: я хочу изобразить нечто
значительное. Это мне, впрочем, не удается. На некоторое время работа
увлекает меня так, что я забываю о натуре, я рисую ту женщину, которая
существует только в моем воображении. Я не замечаю, как идет время.
Наконец, подняв глаза, я вижу, что женская фигура исчезла, но следы
тянутся в мою сторону. Конечно, она стоит у меня за спиной, не слишком
близко, чтобы не показаться невежливой.
заинтересовать мат в два хода. Хотя есть и другие комбинации, я решаю
применить эту. Итак, начнем, - я бросаю в пространство:
хотите.
знаете, где я стою?" или спросить "а что же я хочу увидеть, по-вашему?".
Второй ответ сильней, но она выбирает первый.
слышится удивление, значит, я объявил ей шах.
Лужайка перед домом кипит, будто адская сковорода, на которую налили
побольше масла - чтобы грешники прожаривались равномернее. Просто
непонятно, как тонкие зеленые пластинки могут выдерживать такой напор - не
сломаться, не утонуть в океане дождя. В такой дождь приятнее быть
водорослью, чем травой. Человеком тоже неплохо, если над тобою прочная
крыша.
стеклянными стенами. Где-то в глубине дома играет музыка, это Александр не
выключил приемник. Грохот водяных струй, нарастающий с каждой минутой,
делает разговор невозможным, но музыка все же слышна. Мелодия звучит
неразборчиво до такой степени, что одновременно напоминает и хорал, и
бравурный солдафонский марш. И все же мелодия прекрасна, как прекрасно все
недосказанное и непознанное до конца. В музыке, которую ты слышишь, не
узнавая, слышишь наполовину, всегда есть и тайна, и обман. Ты достраиваешь
в своем воображении мелодию до того совершенства, которого она бы никогда
не имела в действительности. Ты слышишь свою музыку, ту, которая всплывает
из безлунных глубин твоего естества, и эта музыка несравнима даже с самой
прекрасной вещью нашего грубого и развратного мира.
приносит с собой свет тех далеких снежно-белых солнечных островов, откуда
она изгнана за неведомые грехи. Все черно, кроме светящихся и извивающихся
водяных сеток. Пространство сужено до размеров маленькой комнаты и
расширено до объема Вселенной: кажется, что весь мир - это летящий,
падающий, поющий клубок смерчей.
расслаблено, как маска - золотая маска древнего кровожадного и наглого
владыки. Айзек - негодяй, это я знаю совершенно точно. В эпоху материи
негодяев становится намного больше - потому что они могут не бояться той
силы, которая знает все. Деньги создают людей, способных на все ради
денег, и ты беззащитен перед этими людьми так же, как был беззащитен
первый человек, входящий в заросли, где его ждал саблезубый хищник. Айзек
- негодяй, это я вижу по его лицу. Сейчас, когда он бездумно всматривается
в дождь, изредка делая глоток из своего стакана, он становится собой. С
его лица сползает грим порядочности; спокойствие и безразличие растворили
те легкие лессировки, которые всю его жизнь пыталось наложить наше