Чтение 2–й страницы книги ~Путь проклятых~

-- Вы... ты чего тут делаешь?

-- А ты?

-- Это наш подвал!

-- Это ты так думаешь,-- опроверг я его притязания.

-- Вот я сейчас ребят позову...-- неуверенно протянул он.

-- Ребят -- это хорошо,-- одобрил я.-- А то тебя одного мне, пожалуй,
маловато будет. Я сегодня голодный.

Это была почти правда. Я действительно проголодался. Но... он -- не мой
"клиент".

-- Чего? Ты -- чего?

-- Голодный я, говорю,-- пояснил я и широко улыбнулся,
продемонстрировав ему клыки.

Когда панический топот ног стих, я направился к другому выходу. Попугал
-- и хватит. Все равно ему никто не поверит. Впрочем... теперь уже
действительно -- все равно. "Nothing else matters". По нашему следу идет
Бессмертный Монах. Если Генрих не врет, он находил наших всегда и везде.
Находил и убивал. Редко кому удавалось от него скрыться. Сам Генрих тоже
знал о Монахе только по рассказам других; и в первую очередь -- своего Отца.

Моя "посмертная" жизнь стремительно рушилась, все летело под откос...
"А может, это и к лучшему?" -- вдруг подумал я, и внутри что-то сладко
екнуло, в предвкушении неизбежного, страшного -- но при этом такого
манящего, желанного...

Я помнил это чувство.

Впервые я ощутил его, когда понял, кто такой Генрих на самом деле, но
изменить ничего уже было нельзя -- я умирал, зная, что со мной будет, что
это не конец...

И потом, когда я лежал в гробу, уже очнувшийся, но еще не в силах
пошевелиться, а собравшиеся в моей квартире дальние родственники деловито
обсуждали, как со мной поступить: кремировать или похоронить так? А я лежал
и ничего не мог сделать!

Хорошо, что хоронят только на третий день...

Ну а в третий раз... в третий раз это была Она.

ГЛАВА I. NOTHING ELSE MATTERS

Trust I seek and I find in you

Every day for us something new

Open mind for a different view

And nothing else matters.

("Metallica", 1991)

1

Это неправда, что у вампиров не бывает друзей. У меня, например, они
есть. И не только среди таких же неприкаянных покойников, как я сам. Среди
живых -- тоже. В том числе и тех, кто знал меня еще при жизни. Как это может
быть? -- спросите вы.-- Они что, в гробу меня не видели? Видели они меня в
гробу, видели -- ну и что? Трудно, что ли, было списать все на летаргию?
Трудно, что ли, было обаятельно (без клыков, Боже упаси!) поулыбаться, где
надо, сунуть кому надо "на лапу" -- и "воскреснуть" официально?

Нет, конечно, проблем хватало. Днем мне на улицу ходу нет, а вечером
все похоронные конторы, ЗАГСы, паспортные столы, отделения милиции, ЖЭКи и
т. д. закрываются, так что пришлось изворачиваться, выписывать доверенности,
давать взятки, а иногда и рисковать своим посмертным существованием -- и все
же за пару месяцев я все уладил, хотя крови эти паразиты из меня попили
немало! Но я на них тоже отыгрался, и попил их крови -- уже в буквальном
смысле. Так что в итоге парой наиболее закоренелых бюрократов стало меньше.

Только все это были еще цветочки. Те самые, которые поначалу приносят
на могилу. (Извиняюсь за черный юмор, но какой еще юмор может быть у
вампира?)

Самое худшее было не это. Я до сих пор не знаю, какое проклятие для
вампира худшее: совесть или скука? Наверное, все-таки совесть. По крайней
мере, поначалу больше всего досаждала именно она. (Может, это я такой
неправильный вампир?) ...Или все-таки скука? Со скукой, конечно, можно
как-то бороться, притворяясь живым, занимаясь тем же, что и раньше: книги,
музыка, фильмы, долгий, едва ли не до утра, треп с друзьями, анекдоты,
карты, женщины... О, да, женщины! Я находил в этом какое-то извращенное,
садистское удовольствие: знали бы они, с кем ложатся в постель!..

Некоторые из моих партнерш обращали внимание на мои холодные руки, но я
неизменно отшучивался: "Они и при жизни такие были!"; при этом я нагло врал:
при жизни мои руки были куда теплее!

А потом, во время очередной бурной ночи, на меня нашло затмение, и
очнулся я в окровавленной постели, и завыл от бессилия, глядя на разорванное
горло и остановившиеся глаза еще недавно так страстно целовавшей меня
женщины...

Совесть... Кто не был в моей шкуре, тот не знает, что это такое!
Неоднократно я пытался наложить на себя руки, но всякий раз внутри меня
поднималась властная темная волна, отшвыривавшая меня назад от той грани, за
которой ждали покой и забвение. Генрих был прав: вампиры неспособны
покончить с собой. Так что мне оставалось жить (если только посмертное
существование можно назвать жизнью), мучиться от сознания того, что я --
убийца, монстр, чудовище, оживший кошмар, бродячий труп, гнусный кровосос,
урод гофрированный... как я только себя не называл в припадке самобичевания!
-- и продолжать убивать. Я ничего не мог с этим поделать!

Что? Выпивать человека не до конца? Оставлять в живых?

Ха-ха три раза! Не бывает!

...Почему?

Не спешите. Всему свое время.

Генрих при очередной нашей встрече объяснил, что лет за
двадцать-тридцать это пройдет: я привыкну и стану воспринимать людей не как
равных себе существ, а как обычный скот, который изначально предназначен на
убой. Успокоил, называется! Тем, кому я разрываю горло, от этого не легче...

Кое-что я все же придумал. Так что в скором времени в городе заговорили
о жестокой разборке между криминальными группировками, в результате которой
то один, то другой местный мафиозо отправлялся в мир иной, а милиция не
очень-то спешила искать убийц.

Так что отделу по борьбе с организованной преступностью я существенно
помог и продолжал помогать в меру моих скромных сил до сих пор.

Правда, теперь местные "авторитеты" заметно улучшили конспирацию, и мне
все больше попадалась мелкая сошка. В общем, я успешно вел борьбу с
преступностью; кое-кто из перепуганных доморощенных гангстеров уже сам
спешил отдаться в руки закона, дабы не разделить участь своих коллег. В
итоге "криминогенная обстановка в городе значительно улучшилась" -- как
заявил начальник областного управления на одном из совещаний. Это, само
собой, меня, как честного гражданина (пусть и вампира) не могло не радовать
-- но, с другой стороны, кушать-то хочется! Хотя на мой век отребья хватит.
Они как тараканы: не успеешь одних схарчить -- глядь, уже новые объявились!
Иногда даже противно становится грызть всех этих моральных уродов, но зато
совесть потом почти не мучает...

Почти?

Чушь все это! Сам ведь знаю, что чушь. Сказка для детей младшего
школьного возраста, которую я сам себе сочинил для очистки совести, и в
которую сам же и не верю! А совесть у меня уже почти атрофировалась, одни
очистки и остались.

Прав был Генрих.

Теперь, по прошествии двух десятков лет, я это понимаю.

Вампир -- санитар общества! Это надо же такое придумать! Гы!

Убийца я. Убийца и кровосос. И циник к тому же. Точка.

И не с совестью я воюю -- со скукой! Надо быть честным хотя бы перед
самим собой. Выслеживать бандитов, которые потом еще и пытаются
сопротивляться, куда интереснее, чем просто схарчить невинную девушку или
глупого доверчивого мальчишку.

Однако лет за двадцать охота на бандитов тоже приелась, и старая
знакомая -- скука -- навалилась на меня с новой силой.

Пробовал рисовать (при жизни я тоже этим увлекался). Кое-что выходило
даже весьма неплохо -- но меня хватило ненадолго. "Успею еще этим заняться,"
-- думал я, с кривой ухмылкой вешая на стену свой последний кладбищенский
пейзаж.

И я вновь начал искать, чем бы заполнить окружавшую меня тоскливую,
засасывающую пустоту.

Теперь я уже был умнее. Сперва я отлавливал очередного рэкетира и
утолял голод (пару раз потом приходилось менять одежду: эти идиоты взяли за
моду палить в любую приближающуюся тень; мне, конечно, на это наплевать
(хотя и больно!) -- но не идти же после на вечеринку или на дискотеку в
простреленном в нескольких местах костюме?!) -- и только после этого, сытый
и благодушный, отправлялся веселиться.

Наверное, мы, вампиры, действительно обладаем какой-то скрытой магией
-- хотя люди и сильно преувеличивают наши способности. Просто после смерти
мы начинаем жить как бы в другом мире. Мы по-другому видим, по-другому
слышим, по-другому чувствуем...

Но, кроме того, есть у нас и некий особый "магнетизм", некая
необъяснимая притягательность. Генрих как-то назвал это свойство
"некрообаянием". Очень похоже. Во всяком случае, мы чем-то притягиваем к
себе людей -- как притягивают к себе хищники своей смертельно опасной
грациозностью. Причем внешняя красота тут особого значения не имеет -- это