Чтение 2–й страницы книги ~Домашнее животное~

молчание. Молчание, худшее, чем ненависть, побои и унижения, потому что
для Риты в нем не было вообще ничего человеческого. Уже тогда она с
непередаваемым ужасом ощутила, что дверца клетки захлопнулась навсегда.

Возможно, ей было бы легче, если бы она знала, зачем нужна этому
человеку. Но никогда, ни единым жестом, взглядом или поступком он не выдал
ей этого.

В первые недели своего пребывания в доме Рита всерьез ожидала того,
что он может попытаться изнасиловать ее или потребует чего-то, пусть
неприятного, грязного, мерзкого, но хотя бы объяснимого... Она ожидала
напрасно. Все, что она получила, это еду и воду два раза в день и первые
прогулки на длинном поводке по замкнутому со всех сторон внутреннему
дворику.

Хорошо ощутимая сила хозяина не оставляла ей надежд покалечить или
убить его. Спустя месяц после аварии Рита возненавидела себя за то, что
два раза в сутки покорно принимала миску с едой из его рук... Несмотря на
полную безысходность, она не могла совершить самоубийство. Разбить голову
о стену или перегрызть себе вены было выше ее сил. Еще более страшным
казалось дать убить себя этому человеку. Презрение лишь усугубило дневную
боль и извращенность ее снов.

В своих снах она видела, как полчища липких мух гнездятся в самых
интимных частях ее тела, а еще там шевелились отрезанные змеиные головы.

Вскоре такой образ жизни привел к тому, что она пахла, как животное,
и уже почти не испытывала потребности в одежде. Всякие представления о
человеческих предрассудках, в том числе, о "приличиях", стерлись из ее
памяти. Ее кожа загрубела; теперь Рита воспринимала холод, ветер и дождь,
как нечто неизбежное, как то, что нужно переносить терпеливо, не испытывая
страданий и тоски.

Ее волосы, которые не расчесывались несколько лет, всегда были
спутаны; когда они становились слишком длинными, хозяин подстригал их,
кое-как кромсая тупыми ножницами, и это была для нее еще одна
периодическая пытка. Она предпочла бы этой пытке паразитов.

Когда хозяин считал, что Рита стала слишком грязной, он мыл ее, но
это не приносило ей облегчения и, тем более, не казалось блаженством, -
она просто тупо глядела на мыльную воду, сквозь которую проступали зыбкие
очертания ее болезненно-бледного тела.

Она одевалась только для прогулок, а ночью спала голая, поджав ноги,
прямо на твердом холодном полу. Она не боялась заболеть и умереть, Рите
даже хотелось этого, но природа не сделала ей такого одолжения.

Зеркала и случайные отражения с некоторых пор пугали ее - она забыла,
как "должна" выглядеть. Увидеть себя означало для Риты испытать почти
мистический ужас, непереносимый для сознания, сжавшегося в точку. Этой
точкой была ненависть, не имевшая ничего общего с обыкновенной
человеческой ненавистью. Ненависть, которую она испытывала, не затрагивала
ее уснувший мозг, но зато пропитывала каждую клетку тела, дрожала в каждом
нерве, жила где-то рядом с паническим страхом и имела все шансы не
проявиться никогда.

Изредка, не чаще нескольких раз в год, хозяин выходил с Ритой за
пределы двора и тогда на ней не было ошейника, однако нож в его кармане и
укол какого-то наркотика делали ее смирной и послушной. Во время этих
прогулок она испытывала лишь покорность и страх, которые настолько явно
читались в ее глазах, что заставляли людей, попадавшихся навстречу,
внимательнее присматриваться к странной паре - хорошо одетому мужчине и
девушке с абсолютно диким лицом, одетой кое-как. Но никогда ни один из
прохожих не захотел познакомиться с этой парой поближе.

Постепенно она забывала о том, что значит цивилизация. Дома, машины и
люди стали для нее не более, чем предметами, наделенными запахом, цветом,
шумом, способностью заполнять пространство и вызывать страх. Все они были
возможными причинами неведомой смерти и во время прогулок она бросала
вокруг частые осторожные взгляды. Названий этих предметов она не помнила и
уже не отождествляла одни и те же вещи, увиденные в разное время.

Это превращало каждую ее прогулку в путешествие, полное пугающих
чудес и странных событий, в которых она не принимала никакого участия.
Вернее, ей была отведена единственная и неизменная роль - бояться
собственной тени.

В ней проявилось нечто, скрытое за толстой стеной человеческой
фальши, нечто, живущее по своим законам, неузнаваемое и немыслимое;
сущность, чуждая всякой логике и всякому рассудку, поднявшаяся из темной
пропасти бессознательного и помнящая времена, когда моста через эту
пропасть не существовало вовсе, как не существовало и стены, отделившей
первозданную душу от вещей привычных и слишком реальных, чтобы думать о
том, что находится по другую ее сторону.

Она была теперь существом из другого мира, в котором все имело свое
таинственное значение и, одновременно, не имело никакого значения - мира
бродячих собак, крадущихся теней, зыбких лун, ночных невнятных звуков,
неузнанных форм и никем не названных ощущений.

Она осталась одна, если не считать Хозяина Ее Вселенной, но его место
было слишком огромно, чтобы принадлежать этому миру. Он владел
пространством, в котором она жила, небом потолка, землею пола, горизонтом
стен, холодным светом и непроглядной тьмой, едой, дававшей силы жить,
временем спать и смотреть на мир, видениями, сменявшими друг друга,
чудесами прогулок и жестокостью ошейника.

Мысль о том, что спасение может прийти извне, давно не появлялась в
ее голове - она жила ощущениями и инстинктами. Для нее больше не
существовало властей, законов, государства и ее собственных прав. Поднять
руку на Хозяина или хотя бы сбежать - такие поступки казались слишком
ужасными и почти не осталось причин, которые могли заставить ее сделать
это. Только один, совсем слабый зов, звучавший все реже и реже, но,
наконец, дождавшийся своего часа...

Рита шла по дну ущелья, стены которого сверкали огнями, и пыталась
привыкнуть к пугающему ощущению свободы. Не было ошейника, связывавшего ее
с Хозяином; теперь она сама выбирала дорогу.

Она не испытывала радости по поводу своего внезапного освобождения,
потому что воспоминания о случившемся недолго жили в ней. Зато не
существовало и чувства вины. Все, что произошло, растворялось в тягучем
киселе ее тлеющего сознания, а настоящими казались лишь каменные ущелья,
движущиеся силуэты вокруг и жуткое отсутствие ошейника, к которому она так
привыкла...

Возможность бежать от Хозяина появилась у нее совершенно неожиданно,
но она вряд ли воспользовалась бы ею и даже не заметила бы ее, если бы в
это время к ней не пришел необъяснимый зов - из прошлого, будущего или
просто из мира за стеной; во всяком случае, этот зов превратил ее волю из
бесформенной лужи в быстро текущий ручей, искавший выход. И он его нашел.

Ее побег был случайным, но по-звериному тихим и быстрым.

Наступал вечер.

Она проснулась и сидела, уставившись в темноту, в ожидании прогулки.
Какая-то часть ее существа отметила, что после возвращения Хозяина не было
слышно привычного скрежета запираемых замков. Дыхание вошедшего к ней
человека было тяжелым и смрадным. С ним появился давно забытый Ритой запах
алкоголя. Хозяин долго смотрел на нее, слегка покачиваясь, а потом, не
раздеваясь, прошел к себе в спальню. Она с тихим отчаянием поняла, что
сегодня у нее не будет вечерней прогулки.

Он пренебрег мерами предосторожности не столько потому, что был пьян,
сколько из-за твердой и давно сформировавшейся уверенности в том, что его
домашнее животное уже не способно на побег.

Он полагал, что убил в Рите не только тоску о потерянном мире, но и
саму память о нем.

И он был почти прав.

Тихое отчаяние и далекий зов снаружи выгнали ее из клетки. Она
распахнула дверь комнаты, в которой жила и спала на голом полу, и ее
взгляду открылся длинный коридор. В конце коридора чернел прямоугольник
заветной двери; за этой дверью был ее теперешний рай.

...Давным-давно, в другой жизни, на одной из верхних планет, она
пыталась представить себе рай и ей никогда не удавалось сделать это; но
зато она очень хорошо представляла приближение к нему - долгий полет
внутри мрачного коридора, стены которого были сгустившимся мраком.

С каждым мгновением удалялось оставшееся позади грязное, плоское,
человеческое и не было ничего хуже человеческой грязи - омерзительной
блевотины с одуряющим запахом. Ни одно животное не могло произвести такой
исключительной грязи, какую производили люди, - может быть, потому, что
она имела значение только для им подобных...

Но впереди, в конце черного коридора, было разлито волшебное сияние,
нежное, как лунный свет, однако обещавшее гораздо больше - целый
блистающий мир, слишком прекрасный, чтобы пачкать его жалкими
человеческими словами. От этого свечения захватывало дух; даже в снах, а
может быть, именно в снах у Риты щемило сердце от тоски по всему
несбыточному, тому, что существовало только в конце черного коридора и