Чтение 2–й страницы книги ~Кормление черной собаки~

как ему хотелось. Она никогда не издавала ни звука.

На его руках теперь были незаживающие следы собачьих зубов.

Он больше не выходил из дома. Какого черта? Все решалось здесь и
сейчас. Может быть, он ждал момента, когда собака нападет и тогда у него
появится повод убить ее или, по крайней мере, "разрядиться". Но
дьявольское отродье было терпеливым, как камень...

Все чаще он просыпался по ночам от пробиравшегося в сны ощущения
того, что кто-то смотрит на него. Это ощущение постепенно усиливалось и
ему удавалось выйти из сна незаметно для самого себя. Тогда он осознавал,
что теперь достаточно открыть глаза - и он увидит нечто.

Конечно, это были зрачки, бросающие фиолетовые отблески.

Он открывал глаза и ему нужно было время, чтобы увидеть черное на
черном фоне ночи. Ему помогали луна, фонари или фары проезжавших мимо
машин.

Собака часами сидела неподвижно и смотрела на него. Спящего. Чтобы
убедиться в этом, достаточно было проснуться ночью несколько раз.

Что происходило при этом в ее уродливой голове? Кто мог сказать? Уж,
конечно, не он.

Когда это стало повторяться каждую ночь, он обнаружил, что не
высыпается более, а единственной реакцией на ночного соглядатая был его
нервный смешок.

Но чем меньше он спал, тем больше истязал собаку вечерами и ночами,
но не мог расстаться с ней, как ребенок не может расстаться с любимой
игрушкой, которую нужно сломать. Но здесь все было серьезнее и страшнее.

Избавиться от собаки означало проиграть свою последнюю игру, но,
может быть, опомнившись, он пошел бы и на это, однако подозревал, что
теперь уже слишком поздно и проклятая сука никогда не оставит его в покое.

Ничто не длится целую вечность, но он больше не мог ждать конца. Он
должен был сделать хоть что-нибудь, прежде чем сойдет с ума. К тому же,
эти, живущие поблизости и снаружи, не дадут ему долгой отсрочки. Когда они
поймут, что он не просто болен, его война с собакой будет прервана
насильно. Он закончит ее в психиатрической лечебнице. Но еще никогда он не
чувствовал себя более нормальным.

О, как он ненавидел звериные когти так называемого "цивилизованного"
общества! Когти, спрятанные до тех пор, пока он калечил свою жизнь в угоду
этому лицемерному божку... Но одновременно он осознавал, что его претензии
к миру необоснованны, более того - смешны. Он боялся, а может быть, и не
мог жить вне клетки, дающей относительную безопасность и смехотворное
благополучие. За это он ненавидел и самого себя. Презрение к себе
парадоксальным образом нисколько не унижало его в собственных глазах. Он
словно заключил сделку с кем-то, поселившимся внутри его тела, с тем, кого
он считал своим настоящим "я". Он сказал себе: "Хорошо, парень... Ты
такой, какой ты есть. Не мне ненавидеть тебя. Кто еще полюбит тебя, если
не я? Я всегда на твоей стороне. Мы будем терпеть вместе..."

И он терпел.

Терпение его истощалось катастрофически.

На десятый день этого добровольного заточения одна всепоглощающая
мысль затопила его мозг. Ему во что бы то ни стало захотелось накормить
свою собаку. Увидеть, как она ест, как двигаются ее челюсти, как она
заглатывает пищу, увидеть ее вздувшийся живот и узнать, наконец, что это
обычное существо.

У него уже была определенная сноровка в связывании собаки. Он
подкрался к ней утром, когда она выглядела относительно безопасно, и
закрепил цепь на ее ошейнике. Щелчок карабина придал ему решительности.
Другой конец цепи он привязал к одной из труб отопления в ванной комнате,
ограничив свободу передвижения собаки до минимума.

Долгих полчаса он тренировался в набрасывании кожаного ремня на ее
морду. Ремень был превращен в самозатягивающуюся петлю и когда ему
удалось, наконец, сделать то, что он задумал, петля стянула челюсти собаки
точно перед ее глазами, больно хлестнув животное по ушам. Не обращая
внимания на глухое рычание, он с удивительной ловкостью закрепил ремень на
ее затылке.

Потом он вышел в спальню и простыней вытер со лба липкий пот.

Веревки, которые он выбрал, были не слишком тонкими и, должно быть,
не слишком врезались в кожу. Все-таки он любил это существо и не хотел
причинять ему слишком сильную боль. Он хотел увидеть только, как оно
ест... Он поразился невинности своего желания. Будь он просто сторонним
наблюдателем, он бы рассмеялся. О, это забытое им наслаждение - смотреть
со стороны!

Но смеяться к тому времени он уже разучился.

Связать задние лапы собаки теперь не составляло труда. Проклятая
сука, конечно, упиралась, но он медленно стягивал концы веревки, пока лапы
собаки не соединились и она тяжело упала набок. Когти ее передних лап
скребли по кафелю. Собака пыталась ползти, веревки натянулись, как струны,
звенья цепи проворачивались с еле слышным скрипом...

Это зрелище причиняло ему почти невыносимое страдание, но он жаждал
завершить начатое с фанатизмом праведника. Движения собаки теперь были
удивительно похожи на движения существа, у которого перебиты кости. Он
вспомнил тот промозглый вечер, когда нашел ее. Видение было настолько
ярким, а воспоминание настолько тождественным реальности, что у него на
мгновение потемнело в глазах от боли. Но теперь он сам был творцом чьих-то
мук. Веревки врезались в тело собаки так глубоко, что почти исчезли в
складках кожи, однако она все еще пыталась ползти...

Очень медленно он сделал еще одну петлю.

Он связал передние лапы собаки и та осталась лежать на боку, тяжело
дыша. Между полосами ремня был виден темный влажный язык. Фиолетовые искры
в зрачках вспыхивали с размеренностью метронома.

Он долго смотрел на результат своей предварительной победы, а потом
отправился на кухню готовить еду...

Ему понадобилось довольно много времени, чтобы найти гибкую трубку
подходящего диаметра. Он приспособил для этой цели кусок садового шланга.
Из металлического прута от ручки зонта он сделал поршень, плотно обмотав
его тряпкой.

Он залил в шланг полужидкую массу с отвратительным запахом, в
которую, тем не менее, входили не самые худшие ингредиенты.

С этим орудием насилия он приблизился к неподвижно лежащей собаке.
Положил шланг на пол у стены, загнув кверху его открытый конец, и пальцами
аккуратно раздвинул ее губы. Звериный запах ударил ему в ноздри, но это не
был запах пищи.

Он высвободил одну руку и вытер о брюки скользкую тягучую слюну.
Глаза животного неподвижно смотрели в одну точку на стене.

Он дотянулся до шланга и ввел его открытый конец в темный провал за
клыками. При этом он выплеснул на себя часть еды, предназначенной для
собаки. Это уже был повод для бешенства... Шланг входил тяжело. Было
видно, как резина упруго обтекает намертво сцепленные зубы, которые он
даже не пытался разжать. Во второй раз за этот мрачный день он покрылся
потом.

- Ну, давай, - собственный хриплый шепот почти испугал его.
Раздвоение личности стало абсолютным. Номер первый говорил номеру второму,
что делать. Номер второй подчинялся беспрекословно.

Номер второй ввел шланг в самое собачье горло, пока рвотные судороги
не стали сотрясать тело животного. Тогда он оттянул шланг назад и принялся
заталкивать поршень внутрь черного резинового червя.

Под собачьей головой появилось быстро расплывающееся тошнотворное
пятно.

- Ах ты, сука... Проклятая сука!.. - он плакал от безграничной
ненависти и предательской жалости, судорожно проталкивая поршень дальше.

Конвульсии собачьего тела стали угрожающими. Ему показалось, что она
может сдохнуть от того, что он разорвет ей горло. Он не знал, попало ли
хоть немного пищи в пищевод. К этому времени его глаза застилала багровая
пелена. Реальность стала умножаться; в одной из его жизней собака уже была
мертва, в другой ее тело подбрасывало к звездам, словно гигантский
маятник, в третьей он тонул в океане рвоты, по которому плавал темный
неприступный остров собачьего тела, в четвертой еще ничего не произошло...

Фонтан, ударивший откуда-то снизу, почти сшиб его с ног. Ему
показалось, что он ослеп. По-звериному закричав от ужаса и отчаяния, он
пытался вцепиться во что-нибудь руками, но повсюду его настигали удары
резинового шланга, а потом подушка из рвоты залепила ему лицо. Во мраке
его сознания метался и сверкал, как разгневанный бог, силуэт огромной
собаки. Что-то, более жестокое, чем он сам, и куда более настойчивое,
отковыривало горящими пальцами кусочки его мозга. Давление внутри черепа
стало невыносимым и его голова взорвалась, разлетевшись на тысячи
осколков. Наружу черной рекой излилась его ярость и потекла, блестя под
звездами, по глубоким мрачным долинам безумия между незыблемыми и
беспощадными горами раскаяния...